Элиза крепко сжала его руку.
Их глаза встретились. Веки ее задрожали, но лишь на мгновение.
— Марко храбро держался? — спросила она.
— Он держался, как мужчина. Как настоящий мужчина.
— Ты видел…
— Как он умер? Нет. Только как его увели. А мы остались сидеть и ждать своей очереди.
— Ты думал, что тоже умрешь?
— Я был уверен в этом. На всякий случай я сказал последние слова за Малкондотто, а он за меня. Но я вернулся.
— Миннер, Миннер, как это, наверно, было ужасно! — Она продолжала цепляться за его ладонь. Она поглаживала пальцы… даже маленькое гибкое щупальце за мизинцем. Беррис едва удержался от того, чтобы не выдернуть руку. Удивительно, пронеслось у него в мозгу, как только не противно ей трогать этот омерзительный отросток! Глаза ее были широко раскрыты, серьезны и совершенно сухи. У нее, кажется, двое детей… или трое? Молода. Полна жизни. Хоть бы она отпустила руку. И отошла чуть подальше. Его модифицированные зрачки ясно видели исходящее от Элизы инфракрасное свечение, и Беррис думал: о Боже, меня вот-вот начнет трясти. Если бы он мог, то прикусил бы губу, но его новые губы не умели загибаться внутрь.
— Когда тебе сообщили о нас? — торопливо спросил он.
— Как только твой сигнал поймала станция на Ганимеде. Когда они связались со мной, то были очень тактичны. И я тут же стала воображать себе совершенно черте-то что. Я должна тебе во всем признаться. Я спрашивала у Бога, почему ты остался жив, а Марко умер. Миннер, мне очень стыдно.
— Ну и зря. Если бы я мог выбирать, то предпочел бы смерть. И это не просто высокие слова. Честное слово, Элиза, я с радостью поменялся бы местами с Марко.
Ну и лицемер же я, подумал он. Разумеется, лучше умереть, чем остаться жить изувеченным до неузнаваемости! Но она поймет его слова совершенно иначе: выживший холостяк благородно готов положить жизнь свою, чтобы друг вернулся домой, к жене и детям. Ну что еще тут можно сказать? Он был готов завыть в голос.
— Расскажи мне, как это было. — Она потянула его за руку, и они присели на краешек кровати. — Как вы попались к ним в лапы. Как они обращались с вами. Я должна знать!..
— Обычная посадка, — начал Беррис. — Стандартная процедура первого контакта. Вполне приличная планета: сплошная пустыня — дать ей побольше времени и будет вылитый Марс. Через два миллиона лет. А по состоянию на сейчас, это что-то среднее между Аризоной и Гоби с хорошей примесью Сахары. Мы первый раз увидели их. Они первый раз увидели нас.
Глазные мембраны его плотно сомкнулись со щелчком. Он ощутил обжигающий порыв ветра. Он увидел серые силуэты похожих на кактусы змеевидных растений, колючие ряды их тянулись по песку на сотни метров. К нему снова приближались странные пескоходы аборигенов.
— Они были очень вежливы с нами. К ним раньше не раз прилетали разные расы, и они очень хороши усвоили процедуру первого контакта. Сами они в космос не летали… но только потому, что это их не интересовало. Они знали несколько языков. Малкондотто мог разговаривать с ними. Он у нас был полиглот. В числе прочих, он знал наречие системы Сириуса, а оттуда, оказывается, когда-то прилетали на Манипул. Они вели себя приветливо, но отстраненно… совершенно чуждо. Они увезли нас от корабля.
Над головой — потолок, из которого растут какие-то твари. Не то, чтобы низко организованные, не какой-нибудь там термолюминесцентный мох. Самые натуральные позвоночные растут прямо из сводчатого потолка.
Кадки, в которых бродит сусло, а в нем копошится какая-то живность. Крошечные розовые вилочки-двузубцы с безостановочно молотящими воздух ножками.
— Странное место, — произнес Беррис. — Но довольно уютное. Они вежливо отвечали на наши вопросы, сами тоже о чем-то спрашивали. Мы отвечали. Мы все записывали. Через какое-то время до нас дошло, что мы в заключении.
Глаза Элизы блестели. Она, не отрываясь, смотрела Беррису в рот, ловила каждое слово.
— Передовая научная культура. Может быть, даже постнаучная. По крайней мере, постиндустриальная точно. Малкондотто казалось, что всю энергию они получают термоядерным синтезом, но это были только догадки. А на третий или четвертый день мы уже не могли ничего проверить.
Ей это вовсе не интересно, внезапно осознал Беррис. Слова влетают в одно ухо и со свистом вылетают из другого. Зачем тогда было приходить? Зачем расспрашивать? Казалось бы, эта история, перекроившая — в самом буквальном смысле — его судьбу, должна интересовать ее; но она сидит, смотрит на него своими большими глазами и не слышит ни слова. Он мрачно оскалился. Дверь заперта. Но нет, она не уйдет. И взором молнию метнул и молвил Мореход[22].
— На шестой день они явились к нам и увели Марко.
Наконец какая-то реакция. Дрожь. Трещина в гладкой холодной стене.
— Больше мы его не видели. Но мы сразу почувствовали, что с ним… собирались сделать что-то плохое. Марко ощутил это первым. У него была потрясающе развитая интуиция.
— Да-да, это у него было. Дар предчувствия.
— Его увели. Мы с Малкондотто остались одни. Сидели и строили домыслы. Прошло несколько дней. Потом они явились за Малкондотто. Марко мы больше не видели. Малкондотто успел поговорить с ними, прежде чем его увели. Он узнал, что с Марко… проводили эксперимент. Неудачный. И сразу похоронили где-то в пустыне, даже не дав нам проститься с ним. Потом они принялись за Малкондотто.
Она опять не слушает, понял Беррис. Ей нет до этого ни малейшего дела. Крохотная искорка интереса, когда я рассказывал о том, как умер Марко. И снова… nulla[23].
Но ей ничего не остается, кроме как сидеть и слушать.
— Потянулись дни. Потом явились за мной. Они показали мне Малкондотто. Мертвого. Он выглядел… примерно, как я сейчас. Совершенно не по-человечески. Жутко. Я не понимал, что они пытаются сказать мне. Монотонное гудение, торопливый скрежет. Наверное, так разговаривали бы кактусы, обрети они вдруг дар речи. Потом меня вернули в… камеру и промариновали еще немного. Похоже, они пересматривали свой эксперимент, пытаясь понять, в чем ошиблись, какой орган нельзя трогать. Я ждал миллион лет, пока они вернутся. Они вернулись. Растянули меня на операционном столе. Результат налицо.
— Я люблю тебя, — сказала Элиза.
— ?
— Миннер, я хочу тебя. Я вся горю.
— Лететь домой было очень одиноко. Они отвезли меня назад к кораблю. Я по-прежнему мог управляться с приборами… главное было привыкнуть. Постоперационная реабилитация была очень короткой. Потом они направили наш… мой… корабль к Солнечной системе. Весь полет я прескверно себя чувствовал.
— Но ты долетел до Земли.
Но как же ты сейчас вне сферы ада?
О нет, здесь ад, и я всегда в аду[24].
— Да, долетел, — ответил он. — Элиза, пойми меня правильно, я сразу повидал бы тебя… но я же не был вольной птицей. Мне тут же вцепились в глотку. Потом хватку слегка ослабили, и я сбежал. Прости меня, пожалуйста.
— Миннер, я люблю тебя.
— Элиза…
Она придавила пальцем крохотный бугорок в ямке у шеи. Полимеризованные цепочки платья испустили дух. Невесомые черные черепки ссыпались на пол.
Столько плоти. Столько жизни. От Элизы волнами бил дурманящий жар.
— Элиза…
— Иди сюда. Прижмись ко мне своим странным телом. Погладь меня этими руками. Маленькими отростками.
Какие широкие для женщины плечи. Массивные груди крепко посажены на торс, закреплены мощными контрфорсами и натянутыми, как струны, кабелями мускулов. Бедра матери-земли, ляжки куртизанки. Она стояла невыносимо близко к нему. Он задрожал, чувствуя, что начинает плавиться в волнах жара, и она отступила на шаг, чтобы он мог рассмотреть ее в полный рост.
— Элиза, это неправильно.
— Но я люблю тебя! Разве ты не чувствуешь?
— Да.
— У меня не осталось никого, один ты. Марко больше нет. Ты был последним, кто его видел. Ты — моя цепочка к нему. И ты такой…
Ты Елена, подумал он.
— …красивый.
— Красивый? Я — красивый?!
Так говорил Чок, Дункан Дородный: «Осмелюсь предположить, женщины будут валиться вам под ноги пачками… в гротесковости есть своя притягательная сила.»
— Элиза, пожалуйста, не надо. Оденься.
— Ты же здоров! — В темных манящих глазах блеснула настоящая ярость. — Ты вполне нормален!
— Может быть!
— Ты что, отвергаешь меня? — Дрожащим пальцем она ткнула ему в область поясницы. — Эти чудовища… они… ты по-прежнему мужчина?
— Может быть.
— Тогда…
— Элиза, я через столько прошел…
— А я что, нет?
— Ты потеряла мужа. Это старо, как мир. А то, что случилось со мной, не имеет аналогов. Я не хочу…
— Ты боишься?
— Нет.
— Тогда покажись мне, какой ты есть. Сними халат. Вот же постель.
Он замялся. Разумеется, его тайная вина не могла быть для Элизы секретом: он жаждал ее уже много лет. Но негоже заводить интрижку с женой друга, а она принадлежала Марко. Теперь Марко был мертв. Элиза сердито сверкнула глазами; казалось, она в раздумьи: то ли сгореть до пепла во вспышке страсти, то ли в ярости заледенеть. Настоящая Елена.
Она бросилась на него.
Грудь ее колыхалась, плоский твердый живот плотно прижался к Беррису, сильные руки обхватили его плечи. Какая высокая женщина. Сверкнули зубы. Жадным поцелуем Элиза впилась в его неподвижный рот.
Ее уста мою исторгли душу. Смотри, она летит![25]
Под ладонями он ощутил гладкую кожу ее спины. Скрюченные пальцы его глубоко зарылись в белую плоть. Маленькие щупальца чертили быстрые концентрические круги. Она заставила его отступить на шаг, к самой кровати. Самка богомола настигла самца. Елена, дай бессмертье поцелуем![26]
Они рухнули на кровать. Черные завитки волос прилипли к ее щекам, пот заливал глаза; грудь ходила ходуном, глаза тускло отсвечивали нефритом. Она принялась стаскивать с него халат.