Затем последовало затишье. От громкого плеска, как видно, уплыли осторожные рыбы, и поплавок стоял неподвижно, словно вообще вся живность в реке перевелась.
Над водой танцевали стрекозы, над камышом дрожал нагретый воздух, и низко над землей, покачиваясь, кружила большая коричневая птица.
— Болотный лунь, — кивнул в ее сторону Матула, — большой хитрец.
Тут затрещала катушка — Дюла подсек.
— Ох, какая тяжелая!
Леска, свистя, разматывалась, и Матула быстро перехватил удилище.
— Я сам! — Он с трудом остановил катушку, потом стал наматывать леску, но рыба не давалась. Она билась в воде, и Матуле пришлось отпустить леску. — Я мог бы и угомонить ее, но боюсь, сорвется. Она сама устанет. Ух ты, нечистая сила! Но я с тобой справлюсь. Точно мотор в ней. — Дюлу трясло от волнения, но Матула хранил полное спокойствие. — Если не ошибаюсь, из нее отличная уха получится. Отличная! Это ж карп, ты уж поверь мне, карп. Он всегда поднимает такой переполох. А ну, иди-ка сюда, приятель! Держи сачок наготове. — Наконец Матула вытащил из воды рыбу. — Только спокойно, не спеши, а то вырвется. Ну, что я говорил? Карп! Его еще называют сазаном. Кило два потянет. Осторожно. Теперь уж он наш!
Дюла понес на берег красивую рыбу.
— Дядя Матула, он замечательный. Такой рыбы я еще не видел! Старик улыбнулся.
— Поймаешь и ты карпа. Клади его в садок к линю. Обед у нас уже есть. Ну, я тебя здесь оставлю: у меня дела. Забавляйся, учись, не спеши, не суетись. Через часок я вернусь.
Плотовщик остался один и постепенно успокоился. Карп поднял в воде такси шум, что рыбы уплыли в разные стороны, и поплавок в безнадежной неподвижности застыл на поверхности.
К этому времени стало уже очень жарко. Солнце палило вовсю, так что Дюла снял рубашку. На фоне зелени его кожа казалась особенно белой.
«Я отлично загорю, — подумал он и тут же аккуратно, по всем правилам, вытащил из воды подлещика. — Жалко, что не видел Матула, жалко, что не видел Кряж, жалко, что не видел весь класс!» — И он забыл о палящем солнце, расцарапанных ногах, занозе в подошве, забыл обо всем.
Следующего леща он подцепил сачком, точно большую рыбу, держа удилище в левой руке.
«Надо тренироваться», — решил он и усердно тренировался: когда вернулся Матула, в садке было уже шесть подлещиков.
— Все в порядке! Я их вытаскивал сачком.
— Разумно, — кивнул старик. — А теперь надень-ка рубашку, не то так обгоришь на солнышке, что света не взвидишь. Если, конечно, еще не поздно. Ну да все равно. Надень же рубаху!
— Дядя Матула, после обеда можно мне опять сюда прийти?
— После обеда мы вздремнем немного, потом пойдем в другое место. Не на одной рыбной ловле мир держится, да к тому ж, если, к примеру, человек будет есть только пироги с маком, то в конце концов ему тошно станет глядеть на них.
Возле шалаша все было по-старому, только тени укоротились, и Серка встретил Дюлу так. точно мальчик имел законное право входить в храм, крытый камышом.
— Ты сумеешь разложить костер?
— Конечно, дядя Матула.
— Хорошо, но сначала погляди, как чистят рыбу. Ступай, Серка, в шалаш. Не бойся, получишь все, что тебе положено.
Но собачонка — недаром она выросла здесь, в камышах, — предпочитала реальность посулам и успокоилась, лишь когда полакомилась рыбьими потрохами.
— Теперь можешь раскладывать костер. Топор там, на обрешетине из дерева.
«Что? Какое решето? Какое дерево?» — оглядываясь по сторонам, призадумался наш Плотовщик.
Перед шалашом росли две ольхи, поодаль ива, еще дальше тополя.
На каком дереве?
На обрешетине в шалаше. Вон на том брусе…
— А-а-а… — протянул Дюла, словно раньше плохо расслышал, и старик добродушно улыбнулся. — А где мне взять дрова?
Матула сделал такой широкий жест, как будто дарил Плотовщику все лесные заросли.
— Где хочешь. Их здесь полно.
Густой кустарник, окружавший полянку, поглотил Дюлу. Он крепко держал топор. Перед ним и позади него густо переплетались кусты ракитника.
«Пи-и-и… — сказала маленькая птичка. — Пи-и-и, пи-и-и…»
Но ее не было видно. Ни птиц, ни комаров, которые здесь, в тени, начали вдруг музицировать и петь.
«Куси-и-и. Куси-и-и..» — тоненькими голосами напевая свою песенку, комары яростно набросились на нашего Плотовщика. В мгновение ока покусали они мальчика.
— Чтоб вас черт взял! — отмахивался от них Дюла, и Матула посмотрел на ракитник, который зашевелился.
«На него уже напали комары. Будет знать, что об эту пору люди не лазают за дровами в кусты».
Плотовщик недолго пробыл в приятном обществе дам-комаров и, потеряв немало крови, стал поспешно выбираться из зарослей на солнечный свет. На полянке кровопийцы отстали от него, и там росла ива, которая чуть ли не сама предложила ему огромный сухой сук.
«Эге, эге! Урок-то пошел на пользу, — кивнул Матула, прислушиваясь к ударам топора».
Разозленный Плотовщик отрубил сук, которого должно было хватить на приготовление обеда, и, присмотрев небольшую лазейку среди кустов, потащил по ней дрова к шалашу.
Комаров не было? — поинтересовался Матула.
Туча! И что они делают в такое время в кустарнике?
Спят.
Но эти не спали.
— Ты же их разбудил. Злые они были, да? Что удивительного! И я всегда просыпаюсь голодный. Дай топор. За шалашом сложен сухой камыш, возьми для растопки, но только наломай его. Вот так… Потом я сам подложу дров, потому что это надо делать умеючи.
Через несколько минут разгорелся огонь, и желтые языки пламени сквозь дым, сопутствовавший их рождению, начали лизать дно котелка. Потом оттуда пошел соблазнительный запах, который привлек внимание не только Серки, но и Лайоша Дюлы.
— Будет уха, дядя Матула?
— Будет, но только через часок. Видел, как я ее готовлю? Правда, горького перца я положил чуток меньше, чем надо было.
— Я люблю, дядя Матула, когда жжет во рту.
— Хорошо, — кивнул старик. — Потом попробуешь. А пока мы можем посидеть в прохладце, в шалаше.
Но Матула выразился не совсем точно, потому что под камышовой крышей тень, конечно, была, но прохлады никакой. Даже Серка, который вместе с людьми забрался в шалаш, высунул язык и принялся охотиться за нахальными мухами.
Солнце стояло в зените, и языки пламени исчезли в его ярком свете, только шипение воды в котелке да пар указывали на то, что костер прекрасно горит.
Но жизнь птичьего царства в полуденный зной не замерла, и Матула немного погодя указал на заросли камыша:
— Смотри. Вон у тополя цапля.
Точно огромная белоснежная пушинка плыла на горизонте. Затем цапля повернула и опустилась на болото.
Там ее гнездо, но птенцы уже выросли.
Вы их видели, дядя Матула?
— У нее трое птенцов. Сегодня мы не поспеем на них посмотреть, но в другой раз наглядимся вдоволь. Дома попроси двуглазку, а то, если мы подойдем ближе, они попрячутся в камыше.
— Бинокль? — догадался Дюла.
— Можно и так назвать. Он еще пригодится, потому как я хочу показать тебе еще и орла. Орла-белохвоста. К вечеру он садится на другой, старый, тополь и потом уж никуда не улетает. Сидит себе. Старик, бобыль. Сдается мне, пристрелили его подругу.
— А новую он не завел?
— Нет. Только одна у него и может быть, другой не обзаводится. Я помешаю немного в котелке.
Матула помешал уху осторожно, чтобы не раскрошить рыбу.
— Ты вечно тут как тут, — пожалуй, даже с одобрением сказал он не отстававшему от него Серке и ласково потрепал пса по морде. — Еще мать его мне служила, да и бабка тоже. Та была справная собака. Никогда не тявкала.
— А как же?
— Молча кусала. С того и начинала. Все обходили шалаш стороной, как огня ее боялись. Ведь в те годы еще таскались сюда разные людишки, а теперь при новых порядках и здесь все по-новому. Теперь и такая собака сгодится.
Серка при слове «собака» завилял хвостом.
Дюла слегка повел плечами под пропитанной потом рубашкой.
— Кажется, я капельку обгорел.
— Капельку? — покачал головой Матула. — Вечером хорошо бы тебе помазаться. У Нанчи найдется какое-нибудь подходящее масло. Надо было поостеречься. Умный человек на чужой беде учится. Но ты еще не человек, а малявка.
Наш Плотовщик немного подумал над словами старика и сделал вывод, что, по мнению Матулы, он не умный и не человек, значит, вообще не поймешь что. Да, но на старика нельзя было обижаться, потому что он благожелательно высказал то, что думал — правду, и его мысли не имели ничего общего с фантастическими плотами и воображаемыми карпами.
Матула вынес из шалаша две миски и алюминиевые ложки. Собака возбужденно вскочила.
— На место! — сурово приказал старик. — Не люблю, когда ты крутишься под ногами.
Серка печально побрел к цепи и, вздыхая, улегся, но не сводил глаз с чудесного котелка.
Матула налил ухи Дюле, потом себе.
— Дай немного поостыть. Если не острая, я еще поперчу.
Но Плотовщик нашел уху достаточно острой, даже слишком, однако не подал виду.
— Вкусная?
— Замечательная, дядя Матула, — глотнул воздуха Дюла, который слегка осип от ухи, обжигавшей красным перцем.
— Поешь еще этого, длинненького. — Матула дал мальчику зеленый стручок. — Какой вкусный!
— Нет, нет, — испугался Дюла, — и так остро.
— Хлипкий ты парень, — улыбнулся старик. — А я люблю, чтобы прожгло до корней волос.
Но горло нашего Плотовщика достаточно обожгло, а потом он перешел к рыбе, которая оказалась нежной и мягкой, как масло; после нее рот и пищевод уже не так жгло.
Они продолжали есть молча; Матула промолчал даже тогда, когда к ним осторожно подкрался Серка. Потом пес подобрал все остатки — рыбью кость здесь, хребет там, — но и он нашел, что перца переложили, потому что долго тер об траву горевшую пасть.
— Жжет, — сказал Матула, и Серка с ним от души согласился. Старик достал подаренную ему сигару.
— А ты не подымишь?
— Нет, спасибо, — отказался Дюла. — Сейчас уж нет. Спать охота, — прибавил он, что было сущей правдой.