— Видишь… видишь, как замечательно! Ой, сгорит индейка! Иди, деточка, на кухню. Иштван прислал с вокзала индейку. Огромную, как страус. Боюсь только, не будет ли она жестковатой… Но какой у тебя утомленный вид, Дюла. Отдохни, мой хороший. Приляг на диван. Ведь теперь ты совершенно свободен!
Да, и Плотовщик чувствовал это, его даже немного угнетало ощущение бесконечной пустоты, но внезапно в ней всплыла твердая точка: дядя Иштван!
Табель на всякий случай он положил под подушку и в счастливом экстазе оглядывал комнату, у которой стены постепенно расширялись и заволакивались мглой, потом заблестели, потому что тесная клетушка превратилась в огромный зал со стеклянным потолком, пронизанным сверкающими лучами летнего солнца.
Ведь, конечно, тесной клетушкой была комната, где на коротком диванчике после утренней головной боли и пережитых волнений последних дней задремал наш Плотовщик, что нисколько не удивительно. Лишь тесной клетушкой была эта комната, но она обладала одним замечательным достоинством: она целиком принадлежала Дюле; и если он вбивал гвоздь в стену или вешал на окно птичью кормушку, никто его не бранил.
— Оставьте его в покое! — говорила мама Пири. — Мальчик трудится, и пусть лучше он занимается чем-нибудь, а не слоняется без дела.
И эта комната была поверенной всех тайн, хранительницей всех мечтаний и планов, так как здесь в изобилии рождались мечтания, планы и тайны.
Иногда тут появлялся Кряж, нагруженный огромными картами, конечно, картами Индии; ведь дядя Кряжа, искатель приключений, жил там при дворе какого-то мифического магараджи и непонятно, чем занимался. Этого не знала даже мать Белы, хотя дядя несомненно жил в Индии. Оттуда раз, два раза в год он присылал письмо или фотографию. И больше ничего, так как его высокая должность требовала больших расходов.
По словам Кряжа, дядя был не то главным охотником, не то воспитателем юных принцев, а еще врачом, спасшим жизнь магараджи.
— А как он попал туда? — спросил однажды Дюла.
— Вот как: он плавал на корабле кочегаром… а потом стал старшим механиком, — прибавил Кряж, видя, что Плотовщик поражен. — Магарадже привезли какие-то машины, и никто, кроме дяди Гезы, не смог их собрать.
— Но он же врач? — недоумевал Дюла.
— Лечить он научился так, между прочим. У него гениальная голова!
И наш Плотовщик мог любоваться этой гениальной головой на фотографии. Геза Пондораи в пышной парадной форме стоял, опираясь на капот легковой машины, и смотрел прямо в глаза Дюле. Дядя Геза носил бороду, и длинные усы его торчали почти до ушей, а на голове, по индийскому обычаю, красовался тюрбан.
— Видишь, какая машина? «Роллс-ройс».
— Дядина?
— Ну конечно! На ней ездят на охоту.
Таким образом, невозможно было усомниться в высоком положении дяди Гезы, знаменитого охотника, воспитателя индийских принцев и врача; и никого не могли переубедить даже непочтительные намеки тетушки Пондораи, которая ворчала, что этому закоренелому бродяге следовало бы прислать денег, а не свою фотографию в маскарадном костюме.
— Может, он там в цирк поступил, — сказала она как-то раз, весьма расстроив Кряжа.
Дюла тогда поспешно попрощался, потому что тетушка Пондораи сердито колотила простынями об корыто и в гневе способна была окончательно очернить Индию и дядю Гезу вместе с его «роллс-ройсом».
Итак, иногда в клетушке у Дюлы появлялся Кряж, нагруженный картами, что было совсем неплохо: ведь если кто-нибудь из старших заглядывал в комнату и спрашивал: «Что вы делаете, дети?» — вид географической карты его сразу-успокаивал.
Теперь оставался только один нерешенный вопрос: где сесть на пароход, если дело дойдет до этого. Кряж предлагал Триест, а Плотовщик считал, что надо спуститься по Дунаю в Черное море, осмотреть Константинополь и сесть на тот же самый пароход в Суэце.
— Дядя Геза отплыл из Триеста и, наверно, вышлет мне билет на тот же пароход Триест — Бомбей, — возразил Кряж, и Дюла отказался от осмотра Константинополя и его печально известного Семибашенного замка[4].
Но грозные события последних дней отодвинули на задний план и сказочную Индию и дядю Гезу. Блестящие перспективы предстоящих каникул затмили путешествие в дальние края; а теперь, когда на сцене появился любимый, надежный и, самое главное, вполне реальный дядя Иштван, Плотовщик, надо признаться, перестал думать о магараджах. Ему уже снился Матула, распространявший приятный табачный запах, и Лайош Дюла принял решение, что старому сторожу, последнему рыболову на болоте, он обязательно добудет сигары.
Тут Плотовщик улыбнулся, очевидно, потому, что тесная клетушка молча согласилась с ним, и ему представилось, как старик складывает в сумку свои сокровища: складной нож, трубку, бечевку, пробку, кисет, полотняный мешочек с хлебом, зеленый перец, лук, свиное сало и красные помидоры.
«Спасибо, вот уж спасибо», — протягивает руку Матула, и кожа у него на руке нежная, как у учительницы Евы: ведь, как ни странно, она стоит на месте Матулы, а позади нее Кендел, ради которого Кряж готов всем переломать кости.
«Господин учитель, пожалуйста…» — начал Дюла, но тут загремел гром и Кендела смело землетрясение, ибо не во сне, а наяву появился дядя Иштван.
— Где малыш? Я хочу обнять его и заглянуть в табель!
— Тссс… Спит бедняжечка…
— Я хочу его видеть! — гудел в соседней комнате самый низкий бас из хора донских казаков. — Пирошка, не жалей жира на эту проклятую индюшку, не то она будет жесткая, как подошва.
Плотовщик еще витал в стране снов и сначала решил, что приезд дяди ему снится, как и вручение табеля, а потом подумал что его совсем погубила бездна премудрости, если он не просыпается от таких громких боевых кличей, и поэтому он не открыл глаза.
— А он и правда спит! — Дядя Иштван остановился в дверях. — И не удивительно: нынче к этим беднягам предъявляют такие требования, что не выдержал бы даже вол. Пирошка, мой ангел, можно мне принять ванну?
— Конечно. Я пока успею погладить твой костюм. Потом ты отдохнешь немного, а в пять часов придут домой Тереза и Акош. Вы пообедаете вместе с Дюлой.
Плотовщик слышал, как тяжелые шаги затихли в ванной комнате, потом к журчанию воды примешалось кряхтение, громкое фырканье, наконец, донесся какой-то отдаленный разговор, но тут Дюла снова заснул.
— Прилягу и я ненадолго, Пирошка. В поезде я дремал сидя. Малыш-то еще спит. Со служебными делами я уже разделался. Мы пообедаем, а после я схожу с мальчонкой в магазин, куплю ему кое-что. Ты не знаешь, что ему хочется?
Мама Пири задумалась.
— Купи ему какую-нибудь книгу о животных, я так полагаю, что-нибудь про зверей. Купи ему еще недорогую удочку, ведь он мечтает о ней, хотя Акош и считает, что удить рыбу занятие глупое.
— Акош считает глупым все, что не связано с паром, газом и шестеренками. Чепуха! Что еще?
— Купи ему пару хороших крепких сандалий и носки.
— Черта с два! В таком возрасте я бегал босиком. Сандалии куплю, а носки нет. Есть у него складной нож?
— Нет.
— Вот видишь! Надо обзавестись полезными вещами.
— Темные очки.
— Не куплю! Если будет палить солнце, пусть прищурит глаза. Не балуйте вы его! Надо закалять ребенка. Он вытянулся, как картофельный росток в погребе, но маловато в нем крови, и первый порыв ветра собьет его с ног. Но я за него возьмусь!
Дюла с большим удовольствием выслушал бы эту беседу, но он спал, а следовательно, ничего не слышал, тем более что во сне он бродил с кем-то по лесу, где пилили огромной пилой могучие дубы. Конечно, это только снилось ему. Не было ни пилы, ни леса, просто дядя Иштван громко храпел в соседней комнате.
— А теперь, пока не пришли твои милые родители, пойдем побродим по городу. — Дядя Иштван погасил окурок сигары. — мне хочется мороженого.
Это, конечно, было неправдой, но ради Дюлы, подумал он, даже мороженое можно съесть. Но если что-нибудь, да еще ледяное, попадет ему в дупло, тогда он готов будет взвыть от боли. В конце концов он заказал себе в кондитерской черный кофе и только смотрел, как мальчик не спеша ложку за ложкой отправляет в рот мороженое.
Тут возле них остановился какой-то молодой человек и, опершись на их столик, стал болтать с приятелем. Дядя Иштван вопросительно взглянул на Дюлу, потом на спину юноши, стоявшего в небрежной позе, затем снова на Дюлу.
— В чем дело? — Он дотронулся до спины молодого человека. — Это мой столик.
Молодой человек посмотрел через плечо на дядю Иштвана.
— Ну и что из этого?
Лицо дяди Иштвана побагровело, и он тяжело поднялся с места.
— Это мой столик и… — Он загудел таким басом, что покачнулись и звякнули бокалы в буфете, хотя их звона нельзя было расслышать.
Ничего нельзя было расслышать, кроме грозных, полных возмущения раскатов грома, от которых прислонившийся к столу юноша сбежал, махнув рукой так, словно хотел ударить дядю Иштвана.
Только этого не хватало!
Дюла, побледнев, смотрел на дядю, который, сжимая в кулаке стакан для воды, высказал столь пространное мнение о наглом юнце, его невоспитанности и вообще о «всяких самодовольных шалопаях», что не стоит его приводить здесь. Достаточно сказать, что он послал вслед храбрецу оглушительный залп своих излюбленных деревенских словечек и даже на улице продолжал некоторое время ворчать.
— Погоди, малыш, я выпью кружку пива, чтобы поостыть. И он поостыл.
— Мне кажется, — добавил он, выпив пива, — такой тип достоин сожаления, и не мешало бы хорошенько поговорить с его отцом. Стоп, обувной магазин! Сюда мы заглянем. Покажите сандалии попрочней для мальчика.
Потом в другом магазине он сказал:
— Мне нужен приличный складной нож. С шилом, отверткой и пилочкой для ногтей.
Затем они зашли в книжный магазин и в спортивный.
— Дайте, пожалуйста, полную рыболовную снасть, которая годилась бы для мальчика.
— Пожалуйста. — Продавец выложил на прилавок великолепную удочку. — Наверно, он сдал экзамены. И вполне успешно.