– И все же ты немного скучаешь по существованию призрака, – сказал Джеймс. – Это понятно. Раньше во сне я общался с Велиалом. Видел серые царства, в которых он живет, которыми владеет. А сейчас, засыпая, я проваливаюсь в пустоту, в ничто. И меня это страшит. Человек должен видеть сны.
Джесс отвернулся и посмотрел вдаль, на реку. Джеймс подумал, что в нем появилось какое-то новое безразличие, как будто он видел и пережил столько, что теперь его практически ничто не могло ни шокировать, ни расстроить.
– Сегодня утром я встречался с Грейс, – произнес Джесс. – Она рассказала мне все.
Джеймс машинально стиснул перила. Да, он догадывался, о чем пойдет речь, и все же…
– Все? – спокойным голосом повторил он.
– О браслете, – ответил Джесс. – О ее могуществе. О том, как она обманула и околдовала тебя.
Ограда была холодной, как лед, но Джеймс обнаружил, что не в состоянии разжать пальцы. Он приложил столько усилий для того, чтобы скрыть происшедшее от родных и друзей. Юноша понимал, что рано или поздно придется все рассказать, – понимал, что его дальнейшие отношения с Корделией, если они еще возможны, зависят от этого… И все же, когда он представлял, как произносит вслух эти слова: «Грейс контролировала меня, принуждала меня совершать нужные ей поступки, испытывать нужные ей чувства», – его начинало в прямом смысле тошнить. Должно быть, Джесс считает его жалким, ничтожным слабаком.
Собственный голос донесся до него как будто издалека.
– Ты сказал кому-нибудь еще?
– Разумеется, нет, – ответил Джесс. – Это твоя тайна, и только тебе решать, с кем ею делиться. – Он снова посмотрел на ночной город, потом заговорил: – Я сначала не хотел рассказывать тебе. О том, что Грейс во всем мне призналась. Но потом подумал, что это будет очередное предательство, пусть и мелкое, но все равно. И решил сказать тебе правду, потому что ты не заслуживаешь лжи и уверток. Ну а дальше… тебе виднее, как и когда поговорить с друзьями и родными о браслете и о том, что с ним связано.
Сделав над собой огромное усилие, Джеймс выпустил перила, поднял руки и потряс ими, пытаясь восстановить чувствительность в онемевших пальцах.
– Я пока никому не говорил, – пробормотал он. – Полагаю, Грейс сообщила тебе о том, что Безмолвные Братья попросили нас держать эти сведения в секрете…
Джесс кивнул.
– …но для меня это всего лишь временная передышка.
– Передышка? – удивился Джесс. – Ты не хочешь рассказать об обмане своим друзьям, сестре, родителям?
– Нет, – тихо ответил Джеймс. – Мне кажется, что описывать все это… это будет все равно что заново переживать каждую минуту последних нескольких лет. А потом они примутся задавать вопросы, будут жалеть меня и сочувствовать мне, а я не смогу вынести ни вопросов, ни сострадания.
Они довольно долго молчали. Полупрозрачное облачко на несколько минут скрыло луну, потом его унес ветер. Джесс смотрел на серебристый диск.
– Велиал вот этими руками, моими руками, убивал людей. Сумеречных охотников. Я снова и снова пытаюсь убедить себя в том, что я ничем не мог ему помешать, но все равно почему-то в душе продолжаю считать, что в гибели этих несчастных есть и моя вина.
– Ничего подобного, – твердо возразил Джеймс. – Ты подчинялся чужой магии, тебя контролировали.
– Да, – кивнул Джесс, и юноша снова услышал свои слова, как будто их бросили ему в лицо. «Тебя контролировали». – Теперь я кажусь тебе жалким?
– Нет, – сказал Джеймс. – По крайней мере… нет, это не жалость. Я чувствую гнев из-за того, что с тобой поступили гадко. Печаль из-за того, что они причинили тебе боль. И восхищение твоим поведением и тем, как ты сумел это принять.
– Значит, ты считаешь, что твои друзья и Корделия не настолько великодушны, как ты, – заметил Джесс. – Боишься, что они отнесутся к тебе иначе, чем ты ко мне? Напрасно. – Он взглянул на свои руки. – Конечно, я понимаю, что они рассердятся, – продолжал юноша. – На Грейс. Я и сам пришел в ярость, когда услышал все это. Мне отвратительно думать обо всем, что она творила. И все-таки…
– И все-таки она твоя сестра. Мы все поймем, если ты… простишь ее.
– Я не знаю, – вздохнул Джесс. – Много лет она была моим единственным близким человеком. Она любила меня. Она была моей младшей сестрой. Я считал, что появился на свет для того, чтобы защищать ее. – Он едва заметно улыбнулся. – Ты понимаешь, о чем я говорю.
Джеймс вспомнил о десятках и сотнях царапин, которые Люси получала в детстве, о том, как ему множество раз приходилось снимать ее с дерева после неудачных вылазок, вытаскивать из воды после того, как перевернулась лодка, спасать от воинственных уток. И кивнул.
– Но как я могу простить Грейс за то, что она поступила по отношению к тебе так мерзко? Сделала то же, что сделал со мной Велиал? – с несчастным видом спросил Джесс. – И когда Люси узнает… ты же знаешь, она обожает тебя. Она всегда говорила, что у нее самый лучший на свете брат. Люси захочет убить Грейс и не поблагодарит меня, если я встану у нее на пути.
– Законы Конклава, запрещающие убийство, встанут у нее на пути, – заметил Джеймс и обнаружил, что еще сохранил способность улыбаться, несмотря ни на что. – Люси обладает бурным темпераментом, но она не лишена здравого смысла. Она поймет, что ты не одобряешь и никогда не одобрил бы поступок Грейс.
Джесс не сводил пристального взгляда с серебряной ленты Темзы.
– Когда-то я надеялся, что мы с тобой станем друзьями, – сказал он. – Представлял, как мы тренируемся вместе. Того, что произошло, я не мог бы представить себе даже в кошмарном сне. Но с другой стороны…
Джеймс понял его без слов. Между ними все же возникла странная, своеобразная связь: им обоим едва не сломали жизнь Велиал и Татьяна. У обоих остались шрамы. Джеймс чуть не протянул Джессу руку для пожатия; он подумал, что так делают настоящие мужчины, что таким образом следует скрепить договор о дружбе. Конечно, если бы рядом с ним стоял Мэтью, он не стал бы задумываться о том, как поступают настоящие мужчины: Мэтью просто обнял бы Джеймса или повалил бы его на землю и защекотал.
Но Джесс был не таким, как Мэтью. Других таких, как Мэтью, не было на свете. Мэтью вносил в жизнь друга неразбериху и радость, как луч света, проникающий в темную пещеру. В компании Мэтью Джеймс ощущал невыразимое счастье, которое дает присутствие парабатая, счастье, которое превосходит и затмевает все остальное. Без друга… невольно на ум ему пришел Чизвик-хаус, дом с разбитыми зеркалами и остановленными часами. Символ непоправимой трагедии и бесконечного страдания.
«Прекрати, – сказал себе Джеймс. – Сосредоточься на настоящем. На том, что ты можешь сделать для Джесса».
– Пойдем завтра со мной кое-куда, – заговорил он, и Джесс, не ожидавший таких слов, приподнял бровь. – Не буду говорить, куда именно, – тебе придется мне довериться. Но я думаю, там тебе понравится.
Джесс рассмеялся.
– Ну хорошо, – сказал он. – Полагаюсь на тебя. – Он нахмурился, глядя на свои руки. – И, по-моему, ты был прав. Я замерз. Смотри, пальцы совсем посинели.
Они нырнули в люк и спустились по лесенке на чердак, который, как подозревал Джеймс, мало изменился со времен молодости его родителей. Джесс вернулся в свою комнату, Джеймс пошел к себе. Из-под двери торчал помятый конверт, принесенный Бриджет. По-видимому, пока Джеймс был на крыше, в Институт явился Недди с запиской для него. С запиской от Корделии.
«План» Анны по возвращению попугая Уинстона, который, как воображала Ариадна, включал серию сложных маневров, оказался элементарным. С помощью Открывающей руны они проникли в особняк Бриджстоков через черный ход и совершили быстрый грабительский налет на дом, в котором Ариадна провела большую часть жизни.
Она обнаружила, что получает удовольствие от происходящего. Девушка сразу же провела Анну в оранжерею, где на почетном месте обычно стояла позолоченная клетка Уинстона. У нее упало сердце, когда она увидела, что попугая нет. Неужели родители настолько разгневались, что продали Уинстона или отдали его кому-то?
– Скорее всего, его просто унесли в другую комнату, – прошептала Анна. Войдя в дом, они обе разговаривали шепотом, хотя Ариадна знала, что родители в гостях, а слуги, жившие на цокольном этаже, ничего не услышат. Кроме того, они нанесли себе руны Беззвучности. И все же что-то было такое в этом доме, погруженном в темноту, что заставляло их понижать голос.
Они обыскали первый этаж, Анна светила своим волшебным камнем, «колдовским огнем», в каждый угол и закоулок. Ничего не найдя, они поднялись на второй этаж и, осторожно ступая по коврам, добрались до комнаты Ариадны.
Переступив порог своей бывшей спальни, девушка заметила сразу несколько деталей. Во-первых, она увидела Уинстона, который сидел на своей жердочке. Клетка стояла на письменном столе, рядом с блюдцем орехов. При виде хозяйки Уинстон радостно захлопал крыльями.
– Ах, вот ты где, – произнесла Анна и взглянула на Ариадну, которая, судя по ее лицу, на самом деле испугалась, что лишится попугая… Облегчение сменилось растерянностью. Вторым, на что Ариадна обратила внимание, было состояние ее спальни. Она ожидала, что отсюда вынесут все вещи и мебель, уберут все, что может напомнить родителям о неблагодарной дочери. Но все было на месте, в комнате царил полный порядок. Украшения, которые она не взяла с собой, поблескивали на бархате в открытой шкатулке, стоявшей на туалетном столике, рядом с гребнями, духами и кремами. Вычищенные и выглаженные платья висели в гардеробе. Кровать была аккуратно застелена.
«Они пытаются сделать вид, будто ничего не произошло, – догадалась Ариадна. – Соблюдают приличия не ради посторонних, а ради себя самих. Они продолжают считать, что я могу в любой момент вернуться сюда». Она без труда представила себе сценарий, сочиненный родителями: вот она, Ариадна, звонит в дверь дома на Кавендиш-сквер, преисполненная раскаяния, в слезах; мать суетится вокруг нее, пока она рассказывает родителям о большом мире, о том, как сурова жизнь за пределами родного дома, о том, что теперь у нее открылись глаза и она поняла, какую ошибку совершила. Поняла, что ее взгляды были в корне неверными. Теперь она