– Мы не можем вечно путешествовать, Мэтью, – прошептала она. – Мы не можем вечно бежать от реальности.
Вместо ответа он поцеловал Корделию. И она разрешила себе забыться, не думать ни о чем, кроме этого поцелуя и его нежных объятий. В нем не было огня, как в тот вечер в Париже, когда их сердца разрывались от отчаяния, когда они оба стремились лишь избавиться от одиночества и заглушить душевную боль. Сейчас ее обнимал тот Мэтью, которого она любила: прекрасный юноша с ясным, острым умом и ранимым, чувствительным сердцем, чью жизнь омрачала затаенная печаль. В его поцелуе была любовь, а не страсть.
Разиэль, я не хочу, чтобы ему было больно. Только не так, как в прошлый раз. Она стояла, обнимая его, слушая биение его сердца, и, наконец, он поднял голову и взглянул на нее в смятении.
Значит, тоже почувствовал это.
– Корделия? Что-то не так?
– Мэтью, – прошептала она. – О, мой дорогой Мэтью. Мы должны прекратить.
Корделия почувствовала, как он замер, как напряглось его прекрасное тело.
– Прекратить что? Прекратить путешествовать? Я понимаю, – уже более спокойно добавил юноша. – Я не имел в виду, что мы должны бросить все и бежать из Лондона немедленно. Мы останемся, будем защищать наших друзей и наш город, избавим тебя от Лилит…
– И что потом? Что, если мы решим все эти проблемы? Что будет потом?
Дрожащим голосом Мэтью произнес:
– Я знаю, что сейчас я… ужасно выгляжу. Но Кристофер уверяет, что я поправлюсь через две недели. С этим будет покончено навсегда, и я смогу начать новую жизнь…
– Излечиться от физической зависимости недостаточно, – напомнила Корделия. – Тебе все равно рано или поздно захочется спиртного.
Он поморщился.
– Нет. Я ненавижу эту гадость. Я ненавижу себя таким. Ты знаешь, – воскликнул он, – знаешь, из-за чего все это началось. Ты сможешь помочь мне, Маргаритка. Ты ведь не откажешься пойти со мной к моим родителям, и вместе мы расскажем им, что я натворил. Я знаю, сделанного не воротишь, но эта рана до сих пор не затянулась, и именно в ней причина того, что произошло со мной потом.
Он говорил быстро, задыхаясь; жилка на шее трепетала. Через несколько мгновений он с нетерпением произнес:
– В чем дело? Скажи же что-нибудь, прошу тебя.
В его голосе Корделия услышала страх и отчаяние, и ей сделалось не по себе. Девушка подумала, что должна как-то утешить его, убедить в том, что он может рассчитывать на нее.
– Я пойду с тобой к родителям, Мэтью, – пообещала Корделия. – Что бы ни случилось, я буду рядом с тобой каждый раз, когда вернется чувство вины. Я буду напоминать тебе о том, что ты – хороший человек, что ты достоин прощения и любви.
– Но тогда… – Мэтью вглядывался в ее лицо. – Если ты всегда будешь рядом со мной…
– Когда я выходила замуж за Джеймса, предполагалось, что мы разведемся через год. И я радовалась тому, что мне предстоит целый год счастья, – сказала Корделия. – Вы, мои друзья, считали, что я приношу жертву, но все было наоборот. Я говорила себе, что если я получу этот год с Джеймсом, всего лишь год, то воспоминания об этом времени будут поддерживать меня всю оставшуюся жизнь. Что у меня останется сокровище, воспоминания о семейной жизни с тем, кого я любила с четырнадцати лет…
– Маргаритка.
Она видела, что ему неприятно слышать эти слова, и на мгновение пожалела о том, что произнесла их. Но это было необходимо. Он должен был понять.
– Тебе не следовало… Ты совершила ошибку. Ты заслуживаешь лучшего.
– И ты тоже, – прошептала Корделия. – Мэтью, мои чувства к Джеймсу остались неизменными. И ты здесь ни при чем. Ты заслуживаешь того, чтобы твоя возлюбленная обожала тебя, потому что ты прекрасен и душой, и телом. Та, которую ты выберешь, должна отдать тебе всю себя, без остатка. Но я этого сделать не могу.
– Потому что ты все еще любишь Джеймса, – безжизненным голосом произнес Мэтью.
– Я всегда любила его, – сказала Корделия с грустной улыбкой. – И всегда буду любить. Я не могу этого изменить; эта любовь – часть меня, как мое сердце, душа или… или Кортана.
– Я готов ждать сколько угодно… – У Мэтью был вид человека, которому вынесли смертный приговор.
– Нет, – покачала головой Корделия и почувствовала себя так, словно намеренно разбила какой-то хрупкий, драгоценный предмет. – Я не могу и никогда не буду любить тебя, как ты желаешь, Мэт. Не смогу дать тебе любовь, которой ты достоин. Я не знаю, как будут складываться дальше мои отношения с Джеймсом. У меня нет никакого плана, я не приняла решения. Но я знаю одно. Я знаю, что не должна… – У нее перехватило дыхание, и слезы выступили на глазах. – Не должна давать тебе ложную надежду.
Мэтью поднял голову. Его взгляд испугал Корделию – такой взгляд был у ее отца, когда он проигрывал в карты крупную сумму.
– Неужели меня так трудно полюбить?
– Нет! – в отчаянии воскликнула Корделия. – Наоборот, тебя слишком легко полюбить. Так легко, что… что это и привело к беде.
– Но, несмотря на это, ты меня не любишь. – В его голосе была горечь. – Я все понимаю, ты высказалась достаточно ясно; я пьяница и останусь пьяницей…
– Это неправда, и дело совсем не в этом, – перебила его Корделия. – Мое решение никак не связано с твоей… проблемой, это здесь совсем ни при чем…
Но он уже пятился прочь от нее, его золотые волосы разметались. Зеленые листья разлетелись по ковру.
– Это невыносимо, – прохрипел Мэтью. – Я больше так не могу.
Он отвернулся и быстро вышел, оставив Корделию одну; ее сердце стучало так, будто она только что пробежала сотню миль.
Томас думал, что, как только они приедут на бал, Алистер бросит его и присоединится к своим приятелям, Пирсу Уэнтворту, Огастесу Паунсби и прочим, с которыми он не расставался в Академии Сумеречных охотников.
Но Алистер удивил его. Он никуда не ушел. Конечно, юноша не уделял все свое внимание исключительно Томасу. Они несколько раз останавливались, чтобы приветствовать родственников и знакомых – от Джеймса и Евгении, которая перевела взгляд с одного на другого и улыбнулась какой-то безумной улыбкой, до Эсме Хардкасл, у которой нашелся длинный список вопросов к Алистеру касательно его родни из Персии.
– Мое генеалогическое древо должно быть полным, – тараторила она. – Итак, скажите, верно ли, что ваша матушка была замужем за Сумеречным охотником из Франции?
– Нет, – буркнул Алистер. – Мой отец был ее первым и единственным супругом.
– Значит, она не отравила француза из-за денег?
Алистер грозно сверкнул глазами.
– Она отравила его по другой причине? – Эсме приготовила ручку.
– Он задавал слишком много вопросов, – мрачно произнес Алистер, после чего Томас уволок его прочь.
Странно, но Алистер снизошел до возни с Алексом, маленьким кузеном Томаса. Малыш обожал кататься на плечах у Томаса, так как это позволяло ему разглядывать окружающих с большой высоты. Оказалось, что ему также нравится, когда Алистер таскает его на руках и щекочет. Томас вопросительно приподнял брови, на что Алистер заметил:
– Мне пора уже начинать практиковаться, верно? Скоро у меня появится крошечный братец или сестричка.
Внезапно он замер, уставившись куда-то за спину Томасу.
– Взгляни на это, – произнес он, и юноша, обернувшись, увидел Анну и Ари, которые, обнявшись, вальсировали, не замечая никого вокруг. Некоторые гости разглядывали их во все глаза – Бэйбруки, Паунсби, Ида Роузвэйн, сам Инквизитор, мрачный, как туча, – но остальные болтали или танцевали как ни в чем не бывало. Даже мать Ари смотрела на девушек мечтательно, и в ее взгляде не было ни гнева, ни осуждения.
– Вот видишь, – вполголоса сказал Томас. – Небо не упало на землю.
Алистер поставил Алекса на пол, и мальчик, проковыляв к матери, подергал за подол ее синего платья. Алистер кивнул Томасу, приглашая следовать за собой, и Томас, размышляя, чем он его обидел, и если обидел, то насколько это серьезно, пошел за ним. Юноши остановились за большой вазой с ветками тиса. Из-за вазы людей в зале было почти не видно.
– Ну хорошо, – заговорил Томас, выпрямившись. – Если ты злишься на меня, так и скажи.
Алистер заморгал.
– Почему я должен на тебя злиться?
– Возможно, ты недоволен тем, что я заставил тебя поехать на бал. Возможно, ты предпочитаешь быть рядом с Чарльзом…
– Чарльз здесь? – Казалось, Алистер был искренне изумлен.
– Он делает вид, что не замечает тебя, – сказал Томас. – Очень невоспитанно.
– Я его не видел. Какое мне дело до Чарльза? – проворчал Алистер, и Томас одновременно обрадовался и удивился, услышав эти слова. – И я не понимаю, почему тебе так не терпится, чтобы он заговорил со мной. Возможно, тебе самому сначала нужно подумать, чего ты хочешь от жизни.
– Алистер, ты последний человек, от которого…
– А ты заметил, что мы стоим под омелой? – перебил его Алистер, и его черные глаза лукаво блеснули. Томас поднял голову. Действительно, на стене, как раз над их головами, висел венок из белых листьев.
Томас сделал шаг вперед. Алистер машинально отпрянул и прижался спиной к стене.
– И в связи с этим ты хочешь, чтобы я что-нибудь предпринял? – спросил Томас.
Внезапно атмосфера сгустилась, совсем как там, на улице, где собиралась зимняя гроза. Алистер положил ладонь на грудь Томаса. Взмахнул длинными ресницами, опустил голову, чтобы скрыть выражение лица, но его рука скользнула вниз по плоскому животу юноши, а большой палец описывал круги, отчего Томасу показалось, что он весь горит.
– Прямо здесь? – прошептал Алистер, просунув пальцы за пояс Томаса. – Прямо сейчас?
– Я бы поцеловал тебя прямо здесь, – хрипло выговорил Томас. – Я бы поцеловал тебя перед всеми этими людьми. Я не стыжусь своих чувств к тебе. Мне кажется, это ты сомневаешься в себе.
Алистер поднял голову, и Томас увидел, что тот прятал: взгляд, полный жгучего желания.