— Герда? — Из темноты послышался голос. — Ты пришла, неужели?
Не спеша приближаться, она расчистила подошвой крошево из базальта, давным-давно бывшее ровной поверхностью, сощурила бесцветные глаза.
— Чему ты удивляешься, Этельстан? Разве я не сестра тебе, не защитница, что клялась великим терном оберегать брата от врагов?
— О, ты клялась… — отозвалось в ответ безрадостно. — И много чего сулила, но не сдержала обещаний…
— Не понимаю. — Белые руки с плетением черных вен беспомощно разошлись в стороны.
— А что тут понимать? Дай ветрам то, чего они просят, уступи единожды, и я обрету свободу…
Скользнув под козырек уцелевшей крыши, терновая принцесса удрученно ссутулилась, утерла влагу со слипшихся белесых ресниц.
— Я не могу этого сделать…
— Ну разумеется… — выплюнул Этельстан с горечью. — Ведь ты — почти королева, пресветлая жрица терновника, по сравнению с величием которой судьба брата не стоит и выеденного яйца.
— Вовсе нет… — воспротивилась она, но громкий гневливый шелест и последовавшее за ним болезненное стенание сковали язык, погнали прочь из-под сухого, но темного укрытия.
— Хватит с меня лживых оправданий! — вырвалось надсадно. — Твоим заботам — ломаный грош цена… Признайся, забавно было изображать неведение, годами водить меня за нос, выжидая, пока не станет поздно и дряхлое мое тело само не отторгнет терновую магию?
— Ты не в себе, брат, позволь отвести тебя домой… — Исгерд вслепую повертела головой. — Я улажу неразбериху, никто не посмеет выказать ни упрека в твой адрес. Советникам доложим, что ветра одурманили тебя, обманом удерживали в своих владениях. Когда же рассудок твой прояснился…
— Замышляешь объявить меня сумасшедшим? — вскричал принц, все больше погружаясь в пучину горячечного отчаяния. — А ведь она предупреждала о твоем властолюбии…
Шорох отрывистых шагов заставил Исгерд чутко застыть, бьющая через край магия готова была отражать атаки — насмерть, если придется. В сумраке пыльных коридоров помимо Этельстана ощущалось нечто таящееся, враждебное. Но усилием воли принцесса усмирила безотчетный порыв, стряхнула с ладоней колдовское напряжение.
— Умоляю, брат, внемли моим доводам — я не лгала тебе ни разу в жизни… Говорю правду и теперь…
— Чушь! — зашипел он. — Ты внушала, будто терновую силу нельзя разделить, а Вея Эрна — великая Роза Ветров — поведала, что способна перенять колючие чары. Но стоило ветрам заикнуться о подобном, ты прогнала их прочь! А могла бы выслушать до конца, попросить ветряную владычицу наделить меня хоть долей волшебства… Знай же, я толковал с ветрами об истинах, которые ты отмела в непомерной гордыне, и нынче не отступлюсь от цели!
— Этельстан, уверяю тебя…
— Полно притворяться, ваше высочество! Прикрываясь мудростью, ты копишь магию, словно она принадлежит тебе одной, и строишь планы, как столетиями править Тьер-на-Вьёр. А я между тем имею на терновник равные права! И не собираюсь смотреть, как ты возносишься над простыми смертными, становишься чуть ли не богиней в их глазах, пока я старею, довольствуясь жалкими титулами и никчемными орденами, о которых забудут через неделю после моей кончины!
Сорвавшись на крик, он затих. С минуту было слышно только тяжелое дыхание, подобное хрипу мечущегося в лихорадке. Но постепенно принцу удалось совладать с припадком безумия.
— Больше тебе не провести меня, сестра, — эхом прокатилось по залу. — Ни словами о сестринской любви, ни жалобами о бремени терновой власти. Как принц, я претендую на волшебное могущество и получу его! Не теперь, так спустя месяц, год, когда оголодавшие крестьяне явятся во дворец и потребуют примирения с ветрами… а не подействует безветрие, ураганы перейдут в наступление. И уж они не оставят от королевства камня на камне. Такой судьбы ты жаждешь для своего народа?
Отравленные ядом зревшей годами зависти речи оставляли глубокие шрамы на душе терновой принцессы, словно брат по-живому клеймил ее раскаленным железом. Пытаясь найти ему оправдание, Исгерд делила предложения на отдельные слова, шевелила губами, чтобы связать их воедино — не в столь страшной последовательности, но выходила бессмыслица.
— Я сам предложил ветрам устроить собственное похищение, чтобы вывести тебя на чистую воду! — запальчиво выкрикнул Этельстан. — Надеялся, ты вступишься за меня, пожертвуешь частичкой колдовства, но куда там. Ты умеешь лишь щебетать велеречиво о подлинности своих чувств да командовать солдатами… Какой же дурой надо быть, чтобы снарядить их против ветряного воинства! А требовалось всего-то — умерить спесь и поделиться чарами…
— Не верю… — ища опоры, принцесса прислонилась к расколотому каминному барельефу, — что со мной говорит брат — в здравом уме, по доброй воле… Отчего ты прячешься в темноте, словно вор или убийца? Выйди на свет, погляди мне в глаза…
— Тщишься одолеть меня, заворожить, как ведьма? — Принц и в этой просьбе углядел коварный замысел. — Думаешь, от королевского взгляда я затрепещу, паду на колени? Забудь, Герда, отныне я — не твоя безвольная тень, Вея Эрна подарила мне настоящую силу!
С этими словами он выступил из ночного марева, гордо вознеся голову, на которой покоилась сухая корона из чертополоха.
— Вот тебе мои очи, любезная сестра! Всмотрись в них внимательно, чтобы раз и навсегда уяснить, как сильно я ненавижу тебя!
Забыв вовремя закрыть рот, терновая принцесса охнула, отскочила за каменный зев очага. Вне всяких сомнений, в башне с нею беседовал Этельстан, но до чего страшен был его облик! Многочисленные колючие стебли вросли прямо под кожу, уродуя лицо, оставляя кровоподтеки. Виски и шея вздулись бороздами, белки глаз покраснели от напряжения. Задняя часть венка плелась по спине, накрепко вживившись в плоть под одеждой, разорвав рубаху и камзол на лоскуты. Руки, насквозь прошитые иззубренными лезвиями листьев, истекали сукровицей.
Если раньше близнец Исгерд отличался от нее лишь чертами, то сейчас выглядел настоящим чудовищем по сравнению с дрожащей сестрой. В панике ей хотелось выхватить нож и отсечь ужасные отростки, но умом принцесса понимала: клинком их не вытравить.
— Этельстан… — едва разлепляя онемевшие уста, пробормотала она. — Еще не поздно все поправить… я попробую расколдовать тебя, выпутать…
— Прибереги магию для самообороны! — зло огрызнулся принц. — Пригодится, когда ветряные армии ударят по Тьер-Лерану!
Набрав в легкие воздуха для новой угрозы, он презрительно скривился, но неожиданно рухнул на пол. Видимо, от боли, которую причиняли сухие ростки. Чтобы облегчить ее, Исгерд потянулась к содрогающемуся плечу брата, но полный вражды окрик остановил, оттолкнул яростно:
— Не приближайся! Я не желаю твоей жалости — только магию и власть!
От мощного спазма язык принца запрокинулся в глотку, тело скорчилось, терзаемое изнутри страшной чужеродной силой. А хищные соцветия заклятого венка все не унимались.
— Прекрати! — вместе с багровой пеной сорвалось с искусанных губ. — Ты обещала припугнуть ее! Довольно!
Но та, к которой он обращался, упрямо молчала, позабыв о нем или же потеряв всякое милосердие. Кроме терновой принцессы, рядом не нашлось никого, кто сумел бы облегчить муки. Впрочем, и она, как ни тряслась над извивающимся братом, тоже не властна была успокоить кошмарные судороги.
— Не надо-о! — заревел страдалец, прозревая исход, к которому движется. По багровому лицу покатились злые обреченные слезы. — Герда, пожалуйста, помоги.
Забыв обо всех жестоких и незаслуженных укорах, что Этельстан бросил ей несколько минут назад, Исгерд металась среди каменных обломков, бессильная исправить чужие ошибки. Тонкая корона на челе брата успела разрастись до размеров громадного кокона, связать принца по рукам и ногам. И стоило Исгерд предпринять хоть малейшую попытку разорвать путы, Этельстан начинал кричать пуще прежнего. Видно, крошащие кости сухие стебли каким-то колдовским образом сделались частью его самого и теперь не желали отрываться от изменяющегося тела.
А облик его и вправду становился иным: суставы трещали, хребет непомерно вытягивался.
— Прошу… — прохрипел Этельстан прежде, чем макушка его скрылась под гроздьями шипастых бутонов, и рыдания стихли.
Шатаясь от пережитого, Исгерд упала на щербатые плиты, принялась колотить по окаменевшим стеблям. Чары вдруг превратились в бесполезный груз, без толку отягощавший ладони. Как бы много они ни умели, в борьбе за Этельстана оказались бессильны. Оставалось звать его сквозь ширящийся чертополоховый сверток, сдирая в кровь и без того уродливые костяшки.
— Отпусти его! Немедленно! — с воплями требовала Исгерд, пока свежие побеги отталкивали ее в сторону. — Держись, Этельстан, не поддавайся магии!
Моросящий без остановки дождь растворял ее голос, уносил отзвуки вниз, в речную долину, для того чтобы влить их в быстрый поток Огненной реки, наполнить ее искренней печалью. Так продолжалось час или два.
Наконец диковинный сухой кокон перестал расти. Напитавшаяся влаги поверхность хрустнула, пошла трещинами.
— Этельстан! — раньше срока обрадовалась принцесса, цепляясь пальцами за образовавшиеся рубцы.
Но вместо бледного лица ее бедного брата из переплетения лоз показались темная змеиная чешуя, свертки кожистых крыльев, смятых, как залежавшаяся парусина.
— А-р-р! — заходили ходуном столетние стены. А когтистые лапы ударили по базальту так, что скрежет услышали даже в разбитом поодаль лагере. — Ра-ар!
Оторопевшая Исгерд отползла назад, на ощупь нашла каменное возвышение порога. От потрясения соображать ясно она не могла — только следовать силе, что толкала вперед.
«Беги! Спасайся!» — гремело с каждым ударом сердца, и она побежала.
Ступени, голое подворье, кривая подъездная дорожка, потом насыпь, колючая сорная трава и глинистое брюхо сменившей ток реки.
Сквозь пелену принцесса с трудом разбирала, куда ступать, оскальзывалась, но все же неслась, утирая со щек воду, отчего-то едко соленую. А вслед сыпались, как щебень, вековые обтесанные булыжники, взвивались в ночное небо струи пока еще слабого пламени… И, сотрясая мир пронзительным звериным криком, на крыло вставал черный огнедышащий дракон.