«Долго жить, Уна, я не собираюсь. И становиться уродливой старухой – тоже, – говорила она тогда. – Лучше я проживу лет сорок, зато как!»
А в глазах – мечты о той самой красивой жизни, которая уже казалась Уне лишь сказочным мифом.
То ли Слоан подвело заклятье, то ли ей попался пакостный демон, то ли ее воля была слишком слаба, чтобы выдержать вмешательство чужой темной сущности, но план не сработал. Четыре дня ее рвало чем-то черным – плоть будто сгнивала изнутри. Разумеется, ни красоты, ни грации она не получила. Последние деньги пришлось отдать на помощь третьесортной экзорцистки – как оказалось, даже добряки-друиды из Церкви Дану не помогали тем, в кого, по их собственному желанию, вселился демон. Будто боялись замарать свои белые руки нечистым. Экзорцистки же могли помочь исключительно тем, в чьем теле демон не прижился.
Уна замотала головой.
– Я… Я не знаю, правда.
– Ты принимала что-нибудь? – жадно спросила Слоан, вглядываясь в ее лицо. – Какие-нибудь чары?
Уна стояла, прижимая купюры к груди, будто пойманная с поличным воровка.
– Да, обычные, иллюзорные.
– Может, брак? – темные глаза блеснули почти вожделением. – Где брала? Какой-то особый поставщик?
– Нет, я…
От дальнейших расспросов Уну спас появившийся за сценой Дойл. Слоан юркнула обратно в гримерную.
– Моя ты звездочка, – пропел Дойл, разводя руки в стороны, словно желая заключить Уну в объятия.
Взгляд скользил по купюрам. Разумеется, часть придется отдать ему, но все равно останется раза в три больше, чем обычно зарабатывала Уна. Похожие подсчеты сейчас велись и в неряшливой голове Дойла. Никогда прежде она не видела на его лице нечто, настолько напоминающее улыбку.
Остаток ночи прошел, как в тумане. Пребывая в каком-то неверии, из-за чего все происходящее будто тонуло в белесой дымке, Уна выходила на сцену еще дважды.
И все повторилось – деньги, овации, обожание.
Она боялась, что все это – лишь последствие бракованных чар, как и предполагала Слоан, и все это – не навсегда. Но ближе к утру, спустя несколько часов после применения, чары рассеялись и царапины на коленях и руках обнажились. Тогда-то Уна и увидела змеиный укус, заставивший ее нахмуриться.
– Уна, солнышко, возьми, ты сегодня нужна мне идеальной.
Дойл протягивал ей филактерий с чарами иллюзии второй ступени. Судя по коробочке, явно дешевыми и недолговечными. Нетипичное для него проявление щедрости.
Сегодня все было… нетипично.
Уна танцевала так, словно родилась с музыкой внутри, словно в ее теле костей и вовсе не существовало. Извивалась гибкая, как змея, под восторженные и вожделеющие взгляды. Впервые за свои восемнадцать лет она чувствовала себя на вершине мира.
Если за такой подарок требовалось расплатиться ужасом, который Уна пережила в ту самую ночь, и змеиным ядом в крови – это, черт возьми, того стоило.
На рассвете Слоан, наблюдая, как Уна собирается домой, кусала губы от зависти с обидой пополам – ведь неведомый дар достался не ей. Обе они понимали: в «Дьяволицы» Уна не вернется.
Она собиралась покорять «Дурман».
Глава 13Охота на убийцу
Новость об убийстве очередного кандидата на роль короля не грянула с неба подобно грому. После слов Доминика об истинном начале битвы за трон каждый из адгерентов Дома О'Флаэрти ожидал подобного. Однако Морриган не думала, что новая смерть случится столь скоро.
Лорды Пропасти не умели ждать.
– Мать погибшей Каллисты заявила, что главой Дома Конноли становится она, но их Дом выходит из гонки, – сообщил Дэмьен. – А значит, на одного отказника стало больше.
– Подожди, – нахмурилась Морриган. – Главой Дома была не мать?
– Старшинство тут не играет никакой роли, – вклинился Доминик. – Власть членам Высокого Дома, в первую очередь, обеспечивает колдовская сила.
Морриган так и подмывало спросить: «И какой же обладаете вы? Что позволило вам привлечь на свою сторону бокора – человека, который мог повелевать жизнью и смертью, мамбо с хунганом, рассветную ведьму и боевых колдунов? И почему от меня – но не от Леди Ворон – вы свою силу скрываете?»
У последней спрашивать бессмысленно, Морриган уже пыталась.
– Леди Конноли сообщила, от чего умерла Каллиста?
– Не сказала, но впала в ярость. Так что не стоит надеяться, что смерть ее дочери была несчастным случаем.
Морриган побарабанила пальцами по подлокотнику кресла. Стоящий у окна Доминик ни на йоту не казался встревоженным, что побудило ее спросить:
– Как много членов Высокого Собрания живыми добираются до финала гонки за трон?
Глава Дома О'Флаэрти обернулся к ней с играющей на губах рассеянной улыбкой:
– Зависит от количества людей, стремящихся во что бы то ни стало надеть на свою голову корону. Обычно – две трети, реже – половина.
– М-да-а, – протянула Морриган. – Занимательная математика.
Она резко поднялась и, не попрощавшись с мужчинами, покинула особняк. Ей нужно убедиться, что Каллиста Конноли умерла точно так же, как Грэйнн или О’Райли. А еще лучше – найти убедительные доказательства, что к обоим убийствам причастен действительно Адиф.
К большому сожалению Морриган, резиденция Дома Конноли была окутана очень крепкой защитой. Вглядываясь в отражение особняка в мире теней через полуночный осколок, она сосредоточенно хмурила брови. Плетенья мелкие и, как кольчуга, плотно подогнаны друг к другу. Ни бреши, ни прорехи, ни слабого звена. А значит, ей даже в оконную щель не проникнуть. Как и призрачным слухачам.
Но был у нее один туз в рукаве…
Причинять зло никому из членов осиротевшего Дома Конноли Морриган не собиралась. А потому ни закаленное в тренировках тело, ни колдовские силы ей не понадобятся. Недавно она разжилась на местном рынке парочкой филактериев с чарами переноса. Морриган создала временной портал, затянувший ее внутрь, словно в воронку, и вернулась в особняк Доминика. Ненадолго – только чтобы в специально отведенной для нее комнате с двумя напольными зеркалами и нерушимым кругом свечей шепнуть: «Tolle animam meam»[6], – позволяя Юдоли Печали затянуть ее душу.
Чтобы проникнуть в Тольдебраль, Морриган тоже использовала теневые тропы. Но тогда она вступала в мир теней полностью, вверяя ему и душу, и тело. Это необходимо, если надо незаметно исчезнуть и также незаметно проявиться где-то еще. В человеческом обличье.
К счастью, сейчас этого не требовалось. Тело, оставленное в мире живых, служило своеобразным якорем, а значит, позволяло тратить на погружение в мир мертвых куда меньше сил. Однако, увы, все же не гарантировало возвращение. Чем дольше полуночная ведьма или колдун блуждали по миру теней, тем сложнее было вернуться.
Какое-то время Морриган любовалась собственным телом, лежащим в круге свечей. Блестящие черные волосы, разметавшиеся по полу, горящие рубиновым цветом приоткрытые губы. Подумала: «Хороша чертовка!» – и шагнула в мир теней.
Даже в пору юности (и одержимости полуночной магией) Морриган редко прибегала к этому ритуалу. Отчасти из-за гнетущей атмосферы. Отчасти из-за того, что путешествуя среди теней и духов, она теряла две грани силы – и физическую, и колдовскую. Оставался лишь разум или же… душа. Но основная причина заключалась в том, что за нахождение в мире теней живой душе приходилось платить. Единственной валютой, которая одинаково ценилась обеими сторонами – жизнью.
Человеческий мир в обличье тени отражался зыбким маревом, но его призрачные, поблекшие черты все же угадывались. Карандашными набросками, контурами, штрихами… Таким его видели духи, не потерявшие воспоминания и не ставшие истинными тенями – странниками, что до скончания веков бесцельно брели, неприкаянные, куда-то среди таких же, как они, призрачных отголосков.
Духи мира теней бесплотны, но Морриган слышала их голоса. Духи дурманили, пытались свести с ума, заставляя пленника мертвого мира отречься от того немногого, что у него еще осталось, – воспоминаний о прошлой жизни, о дорогих сердцу людях, которые остались на поверхности. Отказаться от всего, что позволяло ему оставаться человеком.
Мертвым, но все же человеком.
Наверняка каждый поначалу боролся. Из последних сил цеплялся за жизнь, удерживая в памяти драгоценные осколки прошлого – улыбку матери, смех детей, обжигающие солнечные лучи и вкус соленого моря на губах. Но в месте, где нет ничего, кроме темноты, сумасшествие следует за тобой тенью. И вопрос лишь в том, как скоро оно тебя настигнет. Как скоро ты поддашься ему.
Морриган шла так долго, что почти перестала слышать голоса мертвых – они сплелись в мерный гул. В зыбком отражении реальности проступил дом, значившийся на мемокарде. Дом, принадлежащей семье Конноли.
Печати на дверях и стенах, защищающие от вторжения ревенантов подобных Бадб Блэр (или менее совершенных – тех, что создавал Адиф Адае), за все время в Пропасти попадались Морриган не раз. Однако, по ее наблюдениям, от духов не было защищено ни одно из зданий подземного города. Сложно сказать, почему. Возможно, для многих людей мир теней так и оставался чем-то слишком далеким и неизведанным, чтобы всерьез опасаться его порождений. Или же вмешивалась тоска по ушедшим. Потеряв близких и родных, многие тешили себя надеждами, что те вернутся домой – пусть и в обличье духов.
Мало кто возвращался. Мало тех, чья воля была столь сильна, чтобы не позволить умершему превратиться в тень и потерять собственные воспоминания. К тому же, привязывая себя к миру живых, души теряли шанс обрести покой в Юдоли Безмолвия. А те из них, чьи души были чисты, лишались и возможности отыскать путь в чертоги Дану благодаря маякам.
Точно Морриган знала одно: теневых зеркалиц в Пропасти – наперечет. Такие, как она, редко становились отступниками – путешествовать в мир теней можно, и не привлекая внимание Трибунала. Да, от заклинаний теневой зеркальной магии тэна из мира мертвых просачивалась в мир живых, но сильному колдуну или ведьме развеять ее не составляло труда.