Вознаграждение за все лишения, которые ей довелось испытать.
– Выходишь сегодня, костюм я подберу лично. Как ты назовешь себя? Нужно звучное прозвище.
В клубе Дойла к их настоящим (или выдуманным) именам просто прибавлялось «дьяволица». Дьяволица Уна звучало смешно и нелепо. Но теперь она точно знала, кем хочет быть и как называться.
– Анаконда, – вскинув голову, выпалила она.
Снова послышались издевательские смешки. Танцовщицы не спешили разбредаться – как же, такое шоу! Впрочем, они разом смолкли, когда Колдуэлл провел тыльной стороной ладони по лицу Уны. Прохладная, она чуть остудила жар щек.
– Прекрасно, Анаконда. Такая необычная сила… Никогда не видел ничего подобного.
По лицам танцовщиц Уна поняла – он ни к одной из них так не прикасался. И пусть Колдуэлл с легкостью распознал, что здесь не обошлось без магии, он, кажется, не имел ничего против.
Ближе к полуночи Уна вернулась в «Дурман». Зашла в гримерную – роскошную, с отдельной гардеробной и зеркальными столиками. На одном из них лежал мемокард с надписью: «Анаконда». Рядом – филактерий с иллюзорными чарами аж третьей ступени. Уна разломила его под косыми взглядами вейл. Тонкая вуаль магии опутала пальцы. Она вгляделась в отражение.
«Дайте подумать…»
Истинной змее не пристало быть бесцветной. Однако Уна никогда не стремилась к стилю роковой женщины – черные волосы, алые губы… Ее очаровывал облик Колдуэлла – холодный шарм и воплощенный лед. Поэтому волосы и брови, следуя за движениями ее пальцев, побелели. Уна не желала иметь пухлые, как у капризной куклы, губы. Пусть будут тонкими, что в ее представлении куда лучше соответствовало змеиной натуре. Такой же тонкий, изящный нос. Овал чуть удлинить, сделав почти безупречным, обозначить скулы.
На губах Уны зазмеилась хищная усмешка. Попробуйте теперь сказать, что она не прекрасна.
Вошедший в гримерную Колдуэлл тоже остался доволен увиденным.
– Поскольку сейчас на тебе – и в тебе – чары, будешь выступать на нижнем этаже клуба.
Увидев ее вытянувшееся лицо, Колдуэлл усмехнулся.
– Не волнуйся. Там происходит основное веселье и крутятся такие деньги, которые тебе никогда не заработать наверху.
«Там – вейлы», – поняла Уна. И она, обычный человек, среди них.
Однако была ли она таковой? Она осталась человеком, да, но обычным ли?
Костюм, который подготовил Колдуэлл, идеально отражало ее новое прозвище и, хоть он знать этого не мог, ее змеиную сущность. Облачившись в откровенное платье из якобы змеиной кожи, Уна распустила выбеленные волосы по плечам и вслед за охранником и Колдуэллом подошла к лифту. На панели рядом Колдуэлл нарисовал какие-то знаки, заставляя двери разъехаться в стороны. Выходит, «простым смертным» на нижний этаж клуба не попасть?
Хорошо, что она не одна из них.
Сигаретный дым, музыка, дорого одетые посетители – все, как и наверху. И все же обстановка нижнего этажа отличалась. Девушки танцевали в золотых клетках или крутились на золотых шестах. Последние двигались, то взмывая под потолок и унося с собой танцовщиц, то опускаясь на барную стойку или прямо на стол, чтобы вейла извивалась под жадным взглядом мужчин между блюд и бокалов.
– Справишься? – раздался за спиной вкрадчивый голос, от которого по коже Уны побежали мурашки. – Когда шест начинает двигаться, удержать равновесие и позу непросто.
– Справлюсь, – с вызовом сказала она.
Несколько минут спустя хорошо поставленный голос торжественно провозгласил:
– А теперь встречайте нашу новенькую! Ана-а-конда!
Уна расправила плечи. Момент ее триумфа настал.
То, что происходило на сцене после того, как туда на высоченных шпильках ступила Уна, не назвать иначе, нежели колдовством. Это было время идеальных, выверенных тандемов. Она и музыка. Она и шест. Она и благодарная публика, следящая за каждым ее движением. Но взгляды мужчин не казались осоловелыми, что замечала Уна всякий раз, когда выступали вейлы. Анаконда не привораживала. Она покоряла своим змеиным колдовством. В крови зрителей теперь тек ее яд, ставший для них благодатью.
Она станет их наркотиком, фэйской пыльцой, что вдыхала сама.
Клуб Уна покинула поздней ночью – сегодня выступление у нее было лишь одно. Но, как сказал Колдуэлл на прощание, это только начало.
Направляясь домой полутемными, окутанными полумраком переулками (иных в Ямах не существовало), она раз за разом прокручивала в голове события сегодняшней ночи. Кадрами, осколками, оставляя только то, что грело душу. Хищная, довольная, как у объевшегося кота, усмешка на холеном лице Колдуэлла. Покорившийся ей шест. Осыпающие ее овациями и купюрами мужчины. Зависть на невозможно красивых лицах вейл.
Улыбка Уны чуть поблекла – привиделось, что где-то сбоку мелькнула чужая тень. Обернулась – никого, но на всякий случай вынула из сумочки зачарованный стилет – приобрела недавно на вырученные от работы в «Дьяволицах» деньги. Для револьвера сумма должна быть покрупней. Но еще пара выступлений в «Дурмане»…
Еще с десяток выступлений, и Уна оставит позади чертовы Ямы и переберется в более достойный для такой, как она, район.
Мысли о светлом будущем разбились о сумрачное настоящее, когда перед ней появился шкафоподобный незнакомец. За ним – другие, помельче, но по каким-то внутренним ощущениям, проворнее и ловчей. Выражение злобных, как у гиен, лиц ничего хорошего не предвещало. Но важнее их были руки бандюг, в которых оказались не только ножи, но и пистолеты.
Четверо. Ей не справиться. Никогда.
– Так я и знал. Решила надуть меня, тварь? – прошипел Дойл, вырастая за спинами своих головорезов. Чары из филактериев долго не действовали – он видел прежнюю Уну. – Я сделал тебя, а ты мне чем отплатила?
Из груди, несмотря на сковавший ее страх, вырвался смех – настолько абсурдным было заявление Дойла.
– Ты? Я сама себя сделала, ясно?
– Не ясно, – процедил он.
Поросячьи глазки метнулись к перекинутой через плечо Уны сумочке. Наверняка Дойл сгорал от желания понять, сколько денег он упустил из-за ее танцев в «Дурмане».
– Ты, дура, давай, работай. Но часть прибыли будешь мне отдавать.
– Если Колдуэлл узнает, порвет тебя на тряпки, – предостерегающе сказала Уна.
Она и правда в это верила, хотя и была знакома с ним всего лишь сутки.
Дойл расхохотался, продемонстрировав белоснежные зубы, – прибыли от клуба ему явно хватало то ли на дантистов, то ли на иллюзора.
«Если на последнее, лучше бы он исправил свою свинячью внешность», – с ненавистью подумала Уна.
– Да кто ты для него такая, тварь?
Дойл обернулся к прирученным головорезам и прорычал, будто давая команду «Фас»:
– Не потрепите ее сильно, ясно? Она должна оклематься и… танцевать.
Они бросились вперед – все четверо, не желая уступать друг другу пальму первенства. Уна должна была испугаться, но вместо этого лишь разозлилась. И когда первый из охраны Дойла оказался рядом, отбросила кинжал и, подавшись вперед, вонзила зубы в его щеку.
Это было нечто древнее, нечто сродни инстинкту. Уна никогда в жизни не кусала людей. Отбивалась ногами, царапалась, хватала за волосы… но не кусалась. Пес Дойла орал от боли, пока она вгрызалась в его лицо. Остальных Уна не видела, но, судя по пустому пространству вокруг нее, они остолбенели. И правильно.
Пускай трясутся перед ней. Пускай боятся ее, Анаконду.
Уна оттолкнула громилу, выбив из его пальцев пистолет, с легкостью, будто подобное для нее – привычное дело. Странно, но сущности под ее кожей эта дорогая игрушка не понравилась. Уна отбросила оружие в сторону без сожалений. Справится и без него.
Ожив, второй головорез бросился на нее. Медленно, очень медленно Уна повернула голову. Глядя в черные в полумраке глаза, велела:
– Замри.
Откуда-то она знала, что он послушается. Так и оказалось – застыл, словно изваяние. Уна обхватила челюсть мерзавца рукой, длинные ногти глубоко впились в кожу. Выдернув их, облизнула ранку. Яд начал действовать почти мгновенно: схватившись за шею, головорез захрипел.
Она не пыталась разнообразить свою битву – да и зачем пытаться впечатлить тех, кто скоро умрет? А потому других псов Дойла постигла участь собратьев.
Остался только он сам, стоящий в конце переулка и не смеющий убежать лишь потому, что Уна сказала: «Замри». Переступив через чье-то тело, она направилась к Дойлу с полуопущенной головой и взглядом исподлобья.
И, шалея от собственного могущества, отчеканила:
– На колени.
Дойл послушно опустился вниз с остекленевшими глазами. Усмешка затронула лишь уголок ее рта. Почти такая же хищная, как у Колдуэлла, усмешка.
– Уна, пожалуйста, – выдавил Дойл. Простая фраза далась ему нелегко. – Я больше не…
Она взяла его за подбородок, резко дернула вверх. Шейные позвонки протестующее захрустели.
– Я больше не Уна, глупыш, – прошептала она в приоткрытые губы Дойла. – Для тебя и для всего этого чертового города отныне я – Анаконда, королева змей.
И, наклонившись, впустила в кровь Дойла яд.
Глава 20Королева кладбищ
Морриган дождалась идеального сочетания времени и обстоятельств. На Пропасть уже пару часов как опустился искусственный вечер – отражение настоящего в Кенгьюбери. Судя по наспех собранным слухам, совсем скоро прозектор засобирается домой: он всегда покидал Дом Смерти поздним вечером.
Морриган повторила линии на ладони, активируя чары призыва, но ждать появления Файоннбарры пришлось долго. Изнывая от нетерпения, она исходила островок вдоль и поперек. Главными его достопримечательностями были Дом Смерти и кладбище, раскинувшееся почти на все свободное пространство. Морриган шла по дорожкам из щебня и гравия и, прищурившись, смотрела по сторонам. Нечисть, что вечно кружилась возле могил, напитываясь родственной энергией смерти, так рано не показывалась. Обычно они появлялись по ночам. Выли, кричали тоненькими голосами, пугая неискушенный (если таковой в Пропасти остался) народ.