Дом Амира-ходжи никто не охранял. Местные жители считали его своей надеждой и вряд ли кто покусился бы на его имение. Человек преклонного возраста, благочестивый, он умел говорить сочувственно, успокаивал, давал надежду, за одно это его считали другом многие. Нельзя сказать, что Амир-ходжи не брал приношений, но говорили, что не меньше жертвует на мечеть.
Данило постучал в ворота и Амир-ходжи сам открыл их. Шустрый старичок с жидкой, но длинной белой бородой, кутался в халат из дорогой плотной ткани.
— Заходите. Погрейтесь чаем. — Добродушно предложил он.
— Бакшиш. — застенчиво сказал Данило, протягивая монеты. — Помоги, эфенди. И я принесу вдвое больше, соберу всё, что смогу.
Али расплылся в улыбке, демонстрируя крупные желтоватые зубы. Его сухая цепкая рука мелькнула и монеты исчезли в складках халата.
— Достаточно. Что привело вас ко мне? — Спросил он, наклоняя голову на бок, приготовился внимательно слушать.
— Нашу дочь украл молодой арнаут. Спаси от позора, помоги вернуть домой.
— Это дело не для меджлиса. Понимаю вашу тревогу, но что скажут там: «Украли девушку? Эка невидаль, пусть родители разбираются между собой». В совете решают важные споры — если кто-то увёл у кого-то стадо, украл породистого жеребца или прибрал к рукам земельный надел, или случилась распря с оружием.
— Неужто стадо или клочок земли важней человека? — Возмутился Данило.
— Я всё понимаю. Но что могу сделать? — Амир развёл руками. — О вашей беде и слушать не станут. Тут нужно решать в частном порядке. Ступайте к Рустем-бею, он из сербов села Пасьяне, но принял ислам. Важный человек, знает местных жителей, ваши обычаи.
— У Рустема крутой нрав. — Вздохнул Данило. — И он потуреченец, лучше бы был турком. Всё перемешано в голове у потуреченца, он отстал от своего племени, пристал к чужому, да не совсем и чаще из выгоды.
— Так вот какого ты мнения о них? — Хмыкнул Амир-ходжа. — Выгода — хорошее дело, миром правит выгода, честный серб. Отрекись от Христа и на тебя в совете посмотрят иначе, заступятся за твою дочь.
— Что ты, что ты! — Воскликнул Данило.
Старый чиновник развёл руками:
— Негибкое дерево легче сломать.
И снова несчастные родители побрели по улицам осеннего Гнилане. Уже опускались сумерки.
У дома Рустем-бея стояла карета, блестя от дождя, словно лаковая шкатулка. Мария и Данило сразу узнали хозяина — широкоплечий приземистый, он кланялся гостю, который покидал дом. Гость, в огромной чалме, сел в карету, та тронулась. Рустем выпрямился и оглядел улицу. — Приветствуем тебя, почтеннейший! — Воскликнул Данило.
Мария молча поклонилась. Подобострастие давалось ей из последних сил.
— Чедо, рады видеть тебя. — Продолжал Данило. — Как высоко ты поднялся! Что за дом у тебя, земляк!
— Я не Чедо, я теперь Рустем. — Бывший односельчанин радости не проявил.
— Рустем-бей, ведь ты родом из Пасьяне, знаешь меня и моих детей. Сжалься, помоги.
— Что случилось? — Неохотно спросил Рустем.
— Мы выяснили, нашу дочь Босильку украл арнаут Санжар, сын покойного дефтердара Мухаммада.
— Я знал дефтердара. Это почтенная семья. И парня видел, умён и ловок.
— Но он не нашей веры. — Негромко уточнил Данило.
— Значит, если бы вашу дочь украл единоверец, вы бы радовались? — Ядовито поинтересовался Рустем.
— Нет, Рустем-бей. Мы сами нашли бы жениха для дочери и спросили её, по сердцу ли пришёлся. — Вмешалась Мария.
— Спрашивать дочь? Что может понимать девушка? — Усмехнулся Рустем.
— Мы своих детей не неволим. — Пробормотал Данило.
— Если ваши дети своевольны, возможно, девушка сама сбежала с арнаутом. Он богат, молод и в чести у турков. — Отмахнулся Рустем.
— Босилька — православная христианка. — Мария не хотела недомолвок.
— И что? Стоит ей дать согласие, как вместо христианки появится мусульманка. — Не уступал Рустем.
— Наша дочь не предаст веру предков! — Вырвалось у Марии.
— Так я для вас предатель! — Закричал Рустем. — Пошли вон!
— Рустем-бей, моя жена не хотела оскорбить тебя. Рустем-бей, смилуйся! — Данило то воздевал руки к небу, то простирал к хозяину.
— Идите прочь, нет мне дела до вашей девчонки! — Рустем оттолкнул Данилу.
— Вот уж точно в Гнилане всё прогнило! — Закричала Мария. — На сербской земле не осталось сербства.
— Тише, тише, жена. — Нахмурился Данило.
— Только мне и можешь указывать, ведь у меня за поясом нет сабли. — Мария отвернулась от мужа.
Глава шестая. Гость незваный
Когда отец ломал хлеб, то обломанный край каравая обращал к середине стола, чтобы зерно не переводилось в доме. Хлеб на низком столике лежал так — наверное, старая Мерве почитала местные приметы. От веры отказалась, а от суеверий не смогла.
Босилька протянула руку к хлебу, но тут же отдёрнула — стоит поддаться одному искушению, как они все разом подступят и одолеют. Будет она стоять во дворе Санжара в красных свадебных одеждах, в красной фате, словно пропитанной кровью народа, который предала.
А здесь был не только хлеб. Горку золотистого плова венчали обжаренные кусочки баранины. Тушеные овощи маслянисто блестели, посыпанные зеленью. Стеклянный кувшин с фруктовым шербетом янтарно мерцал. Искушение было велико. Босилька съела кусочек хлеба и запила шербетом. Только для того, чтобы были силы. Потом отошла подальше, достала сумочку с вязанием. Она вынула клубочки — красный, рыжий, серый. Нужно продолжать труд, вязать рукавицы для брата и надеяться, что сможет вручить ему их.
— Господи боже, в тяжёлые дни
наши края от врагов сохрани,
сербов нечистому не уступи,
нас благодатью своей укрепи. — Тихо запела Босилька.
— Что за плач? Девушке надо петь о любви, о розе румяной. — Произнёс молодой мужской голос.
Босилька вздрогнула, подняла глаза. В дверях стоял Санжар. Его глубоко посаженные глаза уставились прямо на неё. Неестественно-светлые, хищные.
Она отложила вязание и поднялась с ложа.
— Здравствуй, красавица. Посмотри, что я принёс тебе.
Санжар держал в руках свёрток. В комнату нырнула Мерве, схватила поднос с едой и исчезла, метнув на Босильку строгий взгляд. Санжар положил свою ношу на стол, развернул. На шёлковом платке засверкали драгоценности. Санжар с улыбкой поднял на растопыренных пальцах бусы — искрящиеся камни были нанизаны на три переплетенные нити.
— Неужели это бриллианты? — Подумала Босилька.
— Посмотри, как свет играет в гранях этих камней! Но твои глаза сверкают ярче. — Вкрадчиво произнёс Санжар.
— Не стоило тратить деньги, добрый человек. — Сказала она тихо, опустив глаза.
— Я не трачу деньги. То, что нужно, беру мечом. — Сказал Санжар надменно. — Это ожерелье я сорвал с шеи одной венгерской купчихи. Её семья посмела бунтовать против султана.
Он опустил украшение на стол. Схватил и поднял витой браслет:
— Золото и рубины. Камни алые, словно твои прекрасные губы. Эту игрушку я взял из шкатулки румынской княжны.
Браслет звякнул об стол, а Санжар уже сжимал в пальцах перстень с тёмно-синим камнем:
— А этим заплатили выкуп за дочь молдавского господаря. Лучшие самоцветы, золото и серебро Балкан — для тебя, Босилька из Пасьяне.
Он крепко взял её за руку и попытался надеть перстень, Босилька молча вырывалась.
— Что ты упрямишься?
— Мне не нужны подарки.
— Я хочу обручиться с тобой, Босилька. Прими этот перстень, дай согласие стать моей женой.
— Я не могу стать ничьей женой, Санжар. Потому что дала обет постричься в монахини. — Она надеялась, что такой ответ не уязвит гордость арнаута — ведь девушка отказывает ему не ради другого мужчины, а ради целомудренной жизни в обители. Босилька действительно задумывалась об этом и в плену пришла к окончательному решению.
— Что за вздор! — Вспыхнул Санжар. — Это девичья шутка, из тех, какими вы дурите голову мужчинам. Посиди, подумай, полюбуйся на мои подарки. Я ещё приду к тебе, Босилька из Пасьяне.
— Отпусти меня домой, добрый человек. Я готова молиться о твоём благополучии до скончания дней. — Смиренно склонила голову девушка.
— Домой? В избу под соломенной крышей, где смердит овчиной? Ты не ценишь своего счастья — стать старшей женой в моём гареме. Все, кого я возьму после тебя, будут подчиняться тебе, Босилька. Всё самое лучшее будет доставаться тебе. А когда я буду уезжать на войну, не Мерве, а ты будешь управлять моим домом, моим поместьем. Твои дети унаследуют золото, которое я коплю, и благосклонность султана к нашему роду.
— Я христианка, Санжар.
— Ты примешь мою веру.
— Не приму.
Он поднял брови, голубые глаза уставились на неё с удивлением и гневом.
— Это мы ещё посмотрим. Ты не ценишь своего счастья.
Босилька легла спать поздно. Шёлковые простыни и наволочка казались отвратительно скользкими. Эта постель душила, но не грела.
На ночь мать ставила в доме букетик базилика и бессмертника, чтобы детям слаще спалось, а здесь откуда-то тёк приторный дым восточных курений. Он дурманил, соблазнял сытым покоем, тягучим мёдом сладостей, ласками чужих рук. Но запах чужого жилья, чужого народа не успокаивал Босильку.
— Блаженными алчущие, ибо они насытятся, блаженны плачущие, ибо они утешатся… — В полузабытьи сухими губами шептала она. Другое блаженство у христиан, другое счастье у сербов.
Глава седьмая. Юность Мерве
Несколько дней Санжар не беспокоил пленницу. Являлась Мерве, уговаривала надеть красивую одежду, украшения. Босилька перестала брать еду с подноса, кроме хлеба и воды. Иногда Мерве выводила Босильку во двор, показывала дом, сараи, конюшню, хвалила богатства Санжара. Привозит он золото и всякое добро отовсюду, куда пошлёт его султан. Есть у него стадо тонкорунных овец. Только не привозит девиц. Прежде ни одна красавица не волновала его сердце. Босильку присмотрел давно и ни о ком другом не говорил. И если хочет Босилька хорошего мужа, то это и есть Санжар.