Терпень-трава — страница 51 из 72

ывает. Пожалуй, что так. Можно сказать, в некоторых случаях, с мужиками заметно легче обращаться… Хотя вопрос может быть для кого-то и спорный, философский, сказать. Но не сейчас. Сейчас не до рассуждений. Только вперёд.

Именно, вперёд.

«Трогай».

28.

В пять сорок утра, загруженная в автобус иностранная делегация, вместе со старшей детворой, и невероятно счастливой младшей тоже… Все, какие были в селе, я, Светлана Петровна, она ответственной за детскую гвардию поехала, как старшая вожатая будто, и Пронин Костя, он с карабином, отъехали в неизвестном для всех направлении. Штаб так решил: не сообщая куда. Вот и еду я, что для меня самое обидное, вместе с ними.

– Палыч, ты обязательно едешь, и не спорь, – убеждая, энергично шлёпал на ночном совещании ладонью по столу Василий Кузьмич Митронов. – Это решено. Приедут эти, вандалы, а тебя нету. И хорошо. А если ты здесь, то да сё, мат-перемат, за грудки… Ещё и стрелять начнёте. А не дай Бог, если в тебя… И вообще, что ты против них, с твоим пистолетом. Или мы с вилами… Смех. А так, нападение на мирных, безоружных людей, стариков, считай. Значит, мы на коне… Живы останемся, ещё и компенсацию по суду получим. Ха-ха-ха!.. Шучу! Так что езжай.

– К тому же, они к тебе приехали, эти свахи. Вот и побудь с ними, покажись. – Тонко ехидничает Константин Пронин.

– Да ладно тебе – ко мне. Понимаете, мужики, я… – пытаюсь что-то произнести, но меня перебивают…

– Понимаем, конечно, понимаем… – Гудел Звягинцев.

– Палыч, ты вот взрослый уже, премудростям военным вроде учён, а забыл главное правило командира… – сощурив глаз, тонко иронизирует Митронов. Глаз он прячет не от хитрости, мне кажется, а от едкого дыма папиросы. Хотя, понимаю, и подколоть тут могут, те ещё шутники.

– Какое правило? – спрашиваю, пытаясь угадать, где подвох.

– А вот такое… Вот скажи нам: где должен быть командир в бою? – Теперь в его глазах точно хитринки прыгают.

– Смотря в каком… – ловлюсь на крючок, но тут же вспоминаю, кого он мне напомнил, соскакиваю с крючка. – Или ты на Чапаева намекаешь?

– Не намекаю, а говорю: позади конницы… Вот. – Довольный всё же, заключает Кузьмич.

– Ай, Кузьмич, какая сейчас конница. Вспомнил. – Кривится Василий Байрамов, агроном.

– Не важно, Фокич, я образно, – отмахивается Митронов, и сообщает истину. – Позади войска должен быть командир. Позади. Что толку, если командир будет впереди, и в пять минут поймает шальную пулю? Кому от этого хорошо, командиру, войску или противнику?

– Ну, это понятно…

– Вот! Ты главное, Палыч, пойми – это уже решено. Сам же голоса считал: все против одного. Так что… Езжай. Да и нам спокойнее будет.

Вот и получается, идея моя прошла, только я своей ролью не доволен. Нахожусь в автобусе и на связи.

Направление движения знает только один Пронин. Он заядлый рыболов и охотник в этих местах. Лучше его и нету, по крайней мере, раньше. Сейчас – то, с мощной оптикой, да боевым оружием, хоть днём, хоть ночью, если нужно и с лазерным или спутниковым наведением, какой угодно дурак что хочешь завалить сможет. Их, сейчас, «специалистов» этих – киллеров – а правильнее убийц, не меряно развелось, что мух на помойке… Время такое, говорят, характерное. Тёмно-говённое. Передел собственности, если туманно. Господи, чьей собственности?! Смех! Всем понятно чья у них собственность, Только прокуратура никак уяснить не может, между обложками уголовного кодекса застряла. Да Бог с нами! Время всё по местам расставит… А Константин Пронин учился не на помойке, на природе, в естественных условиях: кто кого. Или ты зверя, или он тебя. И цены ему, в этом – до сих пор – просто нет. Как и остальным, кстати, нашим мужикам. Только первенства своего они стесняются, чего, мол, зря хвалиться, в деле скажется. «Пусть Костя и идёт. Не подведёт». «И это главное, товарищи!» К тому же, очень старый его знакомый, а может и дальний родственник какой, Арсентий, – вот такой мужик! наш! – неподалёку, в здешних же местах, то ли начальником бывшего когда-то санатория-профилактория до сих пор работает, то ли, теперь уж, сторожем там… Везде всё ж развалилось. В тот пункт «X» мы секретно и едем.

Константин впереди сейчас сидит, на месте штурмана. Тот, бывший, спит, завалившись головой на колени высокой белобрысой немке. Мы её Светланой окрестили. На Гертруду может и похожа, да выговаривается с трудом. Мы определились сугубо по внешним признакам. Если светлая, значит Светлана. Она и не возражала: «Я, я!» А вот про африканок по-другому получилось, чтоб не обижать. Одну назвали Настей. Так хозяйка, где самая чёрная африканка ночевала, Феклистова баба Люда её назвала. У неё раньше любимую бурёнку так ласково звали – Настя, Настасья, Настенька. Один в один чёрная вся была. Двух других, что посветлее, соответственно: Веркой, Верой, значит, и Любкой, Любой, то есть. Очень всё просто. Главное, и не обидно для всех, даже любя, если хотите. Вполне в духе интернационализма.

Едем. Костя дорогу указывает, и попутно следит за водителем, чтоб не вильнул куда не надо по состоянию «слабого» здоровья. Пузатый водитель согнувшись над рулём, насупившись, вздрагивая хвостиком на затылке, опасливо косил глазом на пронинский карабин, зажатый коленями. То ли штурман рядом с ним, то ли теперь охранник приставлен. Не протрезвел ещё заметно водитель. Костя хорошо сейчас смотрится рядом с «опавшим» водителем. Внушительно, как «Рембо». В летнем армейском камуфляже, с патронташём, фляжкой, лопаткой на поясе, топориком и тесаком, в «исправных» сапогах, армейской же панаме… Всё чин чинарём. Или рейнджер, или охотник за рейнджерами. Даже небритость на лице есть, и суровость во взгляде. Всё не театральное, всё естественное.

Если кому довелось бы сейчас увидеть с обочины эту яркую картину, с детскими «размазанными» лицами за стёклами автобуса, армейский, с винтовкой, вид Пронина, и насторожённый, с сильной долей опаски блуждающий взгляд водителя, запросто можно было подумать об очередной «такой неожиданной!» вылазке террористов. К счастью, или как уж тут правильнее сказать… наблюдателей-обывателей на обочине не было. Да потому что время утренней дойки… Это если у кого есть что доить, конечно. А так… спят или дрыхнут.

С трудом, враскачку, выехали на трассу и… погнали прямиком на север. Именно туда указывал перст… ну, пусть не перст, палец указательный, если хотите, Пронина. Гостьи тут же устало заснули, без сил обвиснув в креслах. А младшая детвора, наоборот, пряча на лицах восторг, любопытство и желание всё это «жутко» интересное приключение громко быстренько со всеми обсудить… терпели. Угадывали неоднозначность и неординарность путешествия. Да и старшие ребята, многозначительно так, по взрослому заметили им: «Кто слово раньше времени скажет, пока не разрешим – тот пешком домой пойдёт, вот». Малышня задумалась, но ненадолго. То, что пешком, это не пугало, а вот то, что домой – чего там интересного – тем более одному или одной! – это определяло. Заставляло держать рот на замке. Но не глаза, не улыбки, не руки – они сами собой, даже ноги вроде отдельно – хулиганят!.. Места себе не находят. Мелкота безмерно радовалась неожиданному путешествию. Радовалась, правда пока только «в тряпочку». От этого глаза сами собой вытаращивались, от ужаса новизны и нахлынувшего удовольствия прокатиться куда-то далеко, в интригующую неизвестность, в таком вот автобусе, почти самолёте, ещё и с взрослыми.

Мордашки их от этого озорно светились, глаза лучились, сверкали, будто грозовые весенние всполохи, либо весёлые светлячки такие. Малышня крутила головами, то и дело выглядывая из-за высоких спинок пассажирских кресел. Шикали друг на друга: «Тихо, вы! Ну, тихо! Тётеньки спят… Разбудите… Сами проснутся… Да пускай спят, чё ты! Тогда и…». Развалясь, утопали в сиденьях, прятались так. Заглядывали в окна, смешно тычась в стекло, зажав рот, в смехе прыскали от этого. Вновь выглядывали в пустующий проход в салоне, непрерывно подглядывая за спящими – не проснулись ли…

Ехали. Я, тревожно прикрыв глаза, чувствуя в руке горячий уже от руки телефон, делал вид, что дремлю. Старшая детвора, на задних сиденьях, там где снасти, сумки, и прочий походный инвентарь, отогнав мелкоту, сбившись в кучу, склонив головы друг к другу, что-то не слышно обсуждала. Дремала рядом и Светлана Петровна, Света… Что интересно, я заметил, от неё не только свет, внутренний такой, душевный, но и настоящее тепло исходит… А от той, Гертруды, только холодная улыбка… А ведь тоже женщина, должна бы теплом брать, ан нет… Не греет. И зачем приехали?!


В начале десятого утра мы были на месте. Глушь, не глушь, но красота вокруг раскрылась неописуемая. Очень красивым оказалось место. Сама природа заметно гордилась своими дивными прелестями. И смешанным густым лесом, вокруг и в отдалении, и просто спокойной поступью за горизонт. И скромным подлеском с зелёным кустарником, любопытно выскакивающим навстречу и под ноги, словно подросток… Угловатый ещё подросток, неуклюжий, но буйный, энергичный и задорный. И чистые лужайки, словно веснушки на девичьем лице, щедро расцвеченные яркими полевыми цветами на фоне густой зелени травы, и дивный воздух и щебет невидимых птиц в гулкой тишине… Или это сердца наши так… И невероятный простор! И нежность ко всему этому – чистому, прекрасному, возвышенному! И умиротворённость! И спокойствие… И не царь ты природы здесь – человек. А маленькая глупая песчинка, если пытаешься покорить такую прелесть – природу. К ней бы нужно человечеству приспособиться, пристроиться, помогать во всём, а не топтать танками, не встряхивать бомбовыми ударами, хоть учебными, хоть боевыми, не травить химикатами, не выкачивать её соки, не менять ландшафт… Всё это откликнется, как в Нефтегорске, Сахалинской области, Спитаке, скажется на генофонде человечества, укоротит жизнь планете, и всему живому на ней… Нет, нужно чтобы не гордость с амбициями впереди человечества бежали, а прежде ум и совесть… Потом уж всё остальное. Вот только тогда, можно человечеством, как таковым, гордиться. Тогда ты, человек, будешь достоин уважения. Не раньше. А сейчас… Стой, и смотри. Любуйся, и делай выводы: кто есть кто…