– Плохо дело… – привычно, в свой адрес, соглашаясь с промашкой, мужики мяли фуражки в руках…
– Время ещё есть… – не теряли надежды другие. – Вагон и маленькая тележка.
– Но две избы уже для них приготовлено. Стоят. – Усугубляли третьи.
– Искать надо. – Ставили точку четвёртые.
– Палыч, – спрашивает бригадир Митронов. – Может, ещё раз к академику тому в Москву съездить, нет? Как думаешь?
– Можно и съездить… – отвечаю, вспомнив наш «холостой» выезд в Москву. Месяц уж прошёл. Но время действительно ещё есть. – Подождём, я думаю, до начала августа, а там, в колокола бить начнём. Но, я думаю, найдём учителей. Найдём.
– Ну и добро…
– Раз Палыч верит, значит так оно и будет. Действительно, чего от нас нос воротить? И школа есть, и жильё, понимаешь, и дрова на зиму наготовлены… Живи себе, и радуйся.
– Приедут… Приеду-приедут. Как миленькие приедут, как узнают, что школа готова… Ага!
– Тише, товарищи! – Останавливая шум, требует председатель собрания. – Я тоже так думаю. Чего здесь не работать? Всё есть. – Щедро, в стороны, повела руками. Оглядываясь, присутствующие дружно закрутили головами. По-новой с восхищением разглядывая свежеподготовленное помещение: с портретами, цветами на подоконниках, доской, партами, бликующим солнечными зайчиками полом. Взгляды, переполненные уважением и гордостью, вновь вернулись к президиумному, учительскому столу: и правда хорошо. – Так, теперь «Разное». – Зачитала она.
В разном у нас проблемы в частной жизни Светланы Павловны и Макара записаны.
– Товарищи, – продолжила Валентина Ивановна. – Вопрос на повестке стоит остро щепетильный, можно сказать интимный… Поэтому, детей, значит, до восемнадцати лет прошу покинуть собрание… Всё, ребята, быстренько-быстренько, – исполнительная голова энергично от себя замахала руками. – Ваши вопросы кончились. Кыш, кыш! Марш, по домам, говорю, проверьте там хозяйство: коз, кроликов… Задание вам такое, общественное, пока мы совещаемся. Всё. Идите, идите.
Ребятня, недовольно скривившись – там не то чтобы до восемнадцати лет, до четырнадцати не дотягивали – легко освободила оконные и дверные проёмы, шумной толпой загремела на крыльце, со смехом выбирая свои обувки, потом и – громко – калиткой уход свой отметила. Ушли.
– Долго мы обсуждать эту проблему не будем, – заметила Валентина Ивановна. – Потому что их здесь, виновников, нет. Не будем мы за глаза. Ясно одно, не слаживается там. Мы уж, с вами, было обрадовались, думали, ещё одни руки в хозяйстве у нас появились, а тут и первых того и гляди лишимся. Серьёзно с ними надо разговаривать. С обоими. В первую очередь, конечно, с Макаром. Да и Светлана – не вторая очередь. – Присутствующие, насупив брови, кто и губы поджав, согласно кивали головами: «правильно-правильно, надо». – Мы не хотели подглядывать, – продолжила ведущая собрания, – вмешиваться в чужую семью, но, получается, всё же придётся. Не чужие мы все здесь. Не чужие. – Валентина Ивановна выдержала паузу, оглядывая земляков, потом продолжила. – Наверное мы так с вами сделаем, товарищи. Предлагаю: я поговорю со Светланой, а Евгений Павлович с Макаром. Как думаете, товарищи, нет возражений?
– Нет!.. – послышалось разноголосо…
– Есть. – Поднял руку Василий Митронов.
– Ну, что такое? – Валентина Ивановна, как и все, смотрела с любопытством. Василия нужно было послушать. Кузьмич часто говорил дело. В последнее время так вообще раскрывался с очень хорошей только стороны, с деловой. Вон, как школу да избы для учителей в порядок привёл, как игрушечки стоят, красуются. Молодец, мужик. Умница. – Говори, Василий Кузьмич. – Разрешила. Заметив про себя: растёт мужик, выпрямляется. А ведь до бомжей почти было опустился…
– С Макаром пусть сперва Матвей поговорит. От общественности, как бы. Если не дойдёт, тогда уж пусть председатель от администрации выводы сделает.
– Во, правильно, Кузьмич. В яблочко!
– Дело, бригадир. Путь Матвей сначала пропесочит… По-свойски, чтоб.
– Пойдёт предложение, Валентина. Пиши.
Ладно, принимается, – кивнула председатель собрания. Административные выводы потом сделаем. Успеем.
– Мудрое предложение, Валентина. Дадим имя шанс, – всё так же светло сияя, подчеркнул дед Егор. – Молодые ещё, понимаешь, куролесят!.. А теперь вот, пусть другими местами подумают, головами. Ага!
Всё же интересно, отчего дед такой счастливый? Надо бы подойти спросить.
– Так, значит, всё, товарищи, закончили собрание, – вставая из-за стола объявила Валентина Ивановна. – Давайте мы ещё раз поблагодарим наших славных плотников и столяров за хорошую работу и их бригадира Василия Кузьмича Митронова. Спасибо вам от всей администрации, от родителей и от детей. Огромное вам спасибо. – Подойдя, каждому пожала руки. Собрание, поднимаясь с мест и выбираясь из-за парт, дружно поаплодировало бригаде Митронова, смущённо топтавшейся от похвалы. – Остальные вопросы – покос и прочее, – бросила Валентина Ивановна, – в рабочем порядке.
– Ага!
– Да, пошли… Засиделись.
– А что, и правда хорошая у нас школа получилась. Гляди… Лучше прежней.
– Может, тоже, что ли, снова в школу опять записаться, в первый класс… – создав мелкий затор, словно в раздумье задержался в дверях дед Егор. Его вежливо протолкнули. Он этого не заметил. На крыльце уже продолжил размышления. – На старости лет, а!
– Пойди-пойди… Посмеши пацанов. На старости лет самое то.
– А учиться, как и смеяться, всегда полезно, – урезонил дед. – Они человеческую бодрость продлевают.
– Это смотря чему учиться, дед, и чему смеяться!
– Конечно, умному, дельному, – дед светло удивился такой непонятливости. Заметил. – Я ведь теперь на переднем крае села стою. Как швейцар ровно, у своего шлагбаума. Лицо будто… Этот, как его, – италон. Во! По мне приезжие люди всё село ровняют: как я выгляжу, как с имя разговариваю, так и про всё село, значит, наше думают. Я должен по-современному теперь образовываться. А как же! Так, или нет?
– Ну, Егор Дмитрии, ты прямо философ у нас…
А Дарья Глебовна продолжает вслух и всё о своём, «о девичьем»:
– А я говорю, хорошо бы сейчас здесь Гимн пришёлся… Как раз бы к месту!
– Нет, вот под навесом, во дворе, он лучше будет, Глебовна… Акустика для него здесь не та… Низко, места мало… Балки, перегородки… то сё…
– Места?! – запнулась Глебовна, по-новому оценивая сценическое – школьное – пространство. Даже остановилась, почти физически представив его мажорную – здесь – патетически взрывчатую музыкальную мощь Гимна. Подумалось: если сыграть его как положено, всем составом, да со всеми вольтами, да со всеми нюансами – никакая изба, пусть и отремонтированная, такого накала не выдержит, развалится. Хоть школой её, хоть как назови… Так она это себе представляла… Поразмыслив, Глебовна согласно кивнула, произнесла. – Да! Для Гимна – да! Он простора требует… И крыша может не выдержать… Это точно. – После этого вздохнула уже легко и свободно, как человек неожиданно спасший человечество от, например, стихийного бедствия. Умиротворённо сказала кому… себе, кажется. – Ну ладно, потом, так потом… Ай-да, что ли…
Гуськом вышли на крыльцо, столпились там, глядя под ноги, отыскивая свою обувь…
– Чегой-то кости сегодня ломит, – косясь на безвинно чистое небо, поёживаясь при этом, заметил Егор Дмитрии. – К дождю, однако.
– Нет, не похоже… Хотя… Душновато, да.
– И тихо, гля… И мошки много.
– Во-во. Тихо, – усмехнулся дед. – А у меня в это время всегда ломота наступает. Я ж говорю, у меня верный барометр в костях тикает. Во всём теле сразу. Что тебе метеобюро.
– И хорошо бы, если бы дождик сподобился, – поддержала идею Людмила Леонидовна. – Уж руки отваливаются целыми днями воду на огород таскать. Это ж какая прорва ему нужна. А сил то уж… кот наплакал. Хотя бы дождичек пусть…
– Будет-будет. Я говорю будет. Должён быть, – уверял дед. – Нутром чую…
– Ой, хорошо бы, а то земля уже почти спалилась…
– Готовьте, люди, кадушки, будет вам дождь… – тоном пророка вещал дед.
– А вам не надо?
– И нам тоже…
– Ну, дядь Егор, смотри, если соврал, – шутливо пригрозила Зимина Вера Григорьевна, и заторопилась. – Пойду бельё с верёвки сниму. Костя, – Позвала мужа. – Константин… Пошли поможешь мне бельё снять – дождь будет.
– Кто это тебе сказал, Верунчик? – Услыхав, спотыкается об порог Зимин. Который не только баритонист, в местном духовом оркестре, но и муж, по совместительству, жены своей – Веры.
– Дед Пихто сказал, вот кто, – с ухмылкой за неё ответил Егор Дмитрии.
– Пойди, помоги женщине бельё снять… Коли просит. Заждалась!.. – Довольный своей ещё одной важной полезностью, многозначительно ухмылялся дед. – Не пожалеете.
И точно…
К вечеру, тучи, словно и вправду притянутые дедовым ревматизмом, как он собственно и предсказывал, послушно собрались над селом. Насупились, сгустились, уплотнились, наползая друг на дружку провисли, ворча и огрызаясь, раздумчиво прицелились, выбирая нужное место… Остановились наконец, пыхтя и клубясь, будто присаживаясь… Всё в природе послушно замерло в душном, безвольном оцепенении… Экая махинища накатила! Ужас! Тут же, как всегда с запозданием, проскочил игривый ветер. Вот, неслух! Где болтался? Под отдалённое ворчание облаков, ветер усердно шаркнул своей невидимой сильной метлой по изгородям, домам, речной глади, лугам и лесным верхушкам… Подняв вихревую пыль, подготовил пространство, будто ковровую дорожку под ноги кому постелил… Подслеповато оглянулся туда-сюда: всё ли успел, и – немедленно растворился, как и не было его. Место уступил. Тогда только и сыпанул – ну, вот, пожалуйте, вам! – долгожданный дождь.
Не сыпанул, а прорвался. Будто и сам этого очень хотел.
Ливень.
Тёплый! парной! мягкий! ласковый! просто желанный. Вначале довольно крупный, громкий, торопливый… Стеной будто. С усиливающимися громами и длинными раскатами… Прямо над селом и именно над центром… Низко-низко… Словно кто-то большой и тяжёлый гневно суетился там, на верху, прямо над крышами, трубы печные цепляя. Да не один будто. Взвод целый. Неведомые силы суматошно бегали там, из конца в конец небосвода, гремя булыжниками и чем-то тяжёлым. Расшвыривая всё на своём пути, сталкивая и грохоча. Пытаясь, казалось, разгромить, проломить неожиданно плотную преграду, отделяющую их от земли, от людей. Очень сильно, судя по грохоту, злились за облаками, нервничали. То словно холщёвые рубашки друг у друга на груди с треском рвали, борясь и рыча. То в бессилье громко топали ботинками, множеством, порой ботинок, как сороконожки, по грохочущему листами жести небосводу… От этого проскакивали искры. Острые, слепящие кривые молнии легко собой протыкали облачную вату, словно вилами сено. Рваные молнии, одна за другой, даже накладываясь, вспыхивали, на мгновенье высвечивая тёмный сумрак, вздрагивали, и тут же пугливо исчезали… Уступая – то тут, то там – накатывающемуся за ними грохоту. Порой, казалось, что грохот стоит везде. Как и водопад.