Страшно становилось от неуправляемого буйства громовых звуков…
Мелкая детвора, опасливо взвизгивая, нервно побегав по комнатам, в ужасе прятала головы в подушки, или сжавшись у взрослых на руках, замерла в страхе, закрыв глаза и уши… И взрослые, побросав все дела, притихли, с опаской поглядывали на окна… Молния – это тебе не грохот, это очень опасно. Тем более, если их много… Вон, как они себе в тучах полыхают!.. Более старшая ребятня, Толян, например, тот наоборот, во дворе в одних трусах под дождём сейчас скачет. «Правда-правда! Гляньте в окно, если не боитесь, гляньте!» Это он страх так в себе побеждает, волю свою закаляет. Раньше тоже прятался, а сейчас не может. Его просто насильно выталкивает теперь какая-то не ведомая сила на улицу. Чтоб побороться, чтоб доказать. Правда показать абсолютное спокойствие, что не боится, что ему трын-трава, он не может. Да это и невозможно, когда над головой у тебя всё время так оглушительно раскалывается и бабахает! Только поэтому он, пряча страх и прыгает, кривляется, приплясывает под водяными струями, хлопая руками по голому телу… Делает вид, что ему хорошо, весело. Что ему нравится плясать под нестрашный совсем грохот. Да-да, совсем не страшный, нет. «Вот смелый!» Ему из окон, конечно, машут руками, грозят… а он, улыбаясь, пляшет себе и всё. Ещё и присоединиться к своей пляске приглашает… «Да уж, щас!..» На Толяновом лице смесь ужаса, впеременку с восторгом переходящие порой в гордость… «И ничего ему! Совсем-совсем!..» А потому что смелый.
Ни одной собаки, ни домашней живности, ни пернатых каких на улице, конечно, нет. Всех разогнала по щёлям и укромным местам гроза. Расшвыряла. Безраздельно властвовала сейчас. Гуляла сама по себе, хулиганя и балуясь, хохоча и смеясь, гремя в небесные колокола, щедро поливая дождём, влагой…
«У природы нет плохой погоды…» Правильно! Точнее не скажешь. Всё в ней нужно, всё в ней важно.
Стихия!..
С письмом мы провозились неожиданно долго. Гораздо больше чем два дня. Не думали, что так будет сложно. Взялись-то легко, и тут же встали… Оказалось, не мешки это с цементом таскать, или заявку на ГСМ с отчётом о расходовании финансовых средств составить… Жанр совсем другой. Эпистолярный. И набор слов, и воображение – всё нужно другое. Просто писательское. Но мы старались. Уж так старались… То вместе с Валентиной Ивановной принимались сочинять послание, то раздельно… А прочитав потом – рвали черновики. Не впечатляли нас сухие призывы к совести, к здравому смыслу, просто стоны… и прочая жизненная экзотика. Хотя, казалось бы, чего сложного? Люди, мол, земляки, пожалуйста, возвращайтесь домой. Нам без вас плохо. Мы погибаем. И все дела. Ан, нет! Не получалось. Ступорились. Причём, мешало то, что писали мы как бы на всю страну, на весь мир, считай. Читать нас будут, понимали, очень многие, и с пристрастием, внимательно. Сразу увидят: с душой человек писал или чиновник какой бездарный… Терялись от этого. Усугубляло ситуацию и то, что в обобщённом образе мы не видели конкретного «живого» лица, не видели его характера, привычек, нужных струн… Получалось ходульно, не интересно, вяло… А именно в том и был главный смысл письма, чтоб за живое взяло… Так мы и мучились с Валентиной Ивановной почти неделю, пока Мишель случайно краем глаза не глянул в наши исписанные страницы… Неопределённо хмыкнул, наморщив лоб, и…
На следующий день, к обеденному почти перерыву принёс в контору три листка. Три детских сочинения на тему «Что такое Родина». Одно написала Вера, там её фамилия стояла, другое подписал Толян, третье было без подписи. Мы как глянули в них, так и… обомлели. Это было именно то, что мы хотели. Что так безуспешно пытались создать. Причём, без пустых призывов и прочая. Ай, молодцы, ребята! Ай, умницы!..
В одном сочинении рассказывалось о том, какое наше село хорошее и богатое…
«…Полями, лесами, голубым небом с кудрявыми облаками, весёлыми птицами в бескрайнем поднебесье. С прохладной ласковой речкой, цветами и ягодой, зелёной травой и метёлками ковыля. Бабочками, стрекозами и жучками… Полями и пастбищами, и даже мёдом. Потому что пчёлы – лучший образец дружбы и трудолюбия. Мы все должны брать с них пример. Мы – одна семья. В этом наша сила, здесь наши корни… И бабушки здесь и дедушки… И родители дедушек с бабушками, и пра-, пра-пра… здесь».
В другом говорилось о том, как мальчишки и все дети нашего села гордятся своими родственниками. Особенно теми, кто в войне с фашистами победили. «…Их много. Ещё больше так и не вернулись с войны… Те, кто вернулся, с орденами, медалями приехали, но не все здоровые… Но работали всегда хорошо, жили дружно. Хотя и трудно было в первое время, но они выдержали, сделали наше село большим и богатым. Мы любим их, и гордимся ими. Вдруг случилась перестройка, и все почему-то сломалось. Всё разрушилось. Родители не ожидали такого, многие расстроились, плакали. А денег совсем не стало. Тогда стали всё продавать: и коров, и свиней и – всё. Потом и это закончилось. Родители уехали в города и другие края, за деньгами. Работают там. А мы дома остались, на хозяйстве. Мы скучаем. Людей мало совсем. Школа закрыта, кино не показывают… Что делать?! Совсем нечего. От этого грустно. Да и деды наши с бабушками, кто ещё жив, тоже скучают. Они уже старые, больные… А работать приходится, потому что некому… Мы, ребята, внуки, какие с ними живём, конечно, всегда стараемся помогать, но ещё не все подросли для этого. Малые ещё… Мамы, папы, возвращайтесь, пожалуйста, домой, на Родину. Она не там, она здесь, где мы, все… Да и не справиться нам одним с хозяйством… А скоро и учиться нам не у кого будет…»
Валентина Ивановна, уже рыдала. Вера Никандровна капли сердечные вливала в стакан… И у меня на душе котики скребли.
В третьем письме, наверное, общем, говорилось о том, что скоро первое сентября, что они в школу пойдут – председатель обещал найти учителей… Хотя бы одного. «…Потому что уже соскучились без школы. Уже и забыли, когда ходили. А многие вообще не знают, в первый раз потому что пойдут, подросли. Очень хотят. Ждут. Всё уже для школы есть: и дрова на зиму, и парты и глобус есть, и учебники кое какие. Не все, правда, но по три комплекта на каждый класс, кажется, уже есть. Председатель из города привёз. Но нам хватит. Потому что мы живём дружно, помогаем друг другу. Даже на компьютере уже учимся играть (играть зачёркнуто), дописано – работать. Уже в Интернет входить можем. Правда не все. Администрация села к школе обещала нам подарить один большой компьютер, тогда все научимся, – обязательно. А ещё у нас большие планы: занимаемся выращиванием свиней. Много их, в каждой стайке по шесть-восемь штук уже. Подрастают. Скоро мясную перерабатывающую фабрику председатель привезёт, котлеты и колбасу будем сами производить и продавать во все города… А как же, жить-то надо! На вырученные деньги, наверное, купим новые запчасти к трактору или вообще сразу новый. Ещё семена, кое-какие, главные, чтоб сельское хозяйство поднимать – земля уж отдохнула – и комбайн… Старые-то, – их много у нас было – собрать, даже один, никак не получается… Тоже состарились».
Третье письмо я слушал с провалами… Отключался. С горечью на себя, на всех, думал. И злость, и ненависть, и стыд, и обида, и пустота заполняли сознание, не находя ответов. «До чего дожили… Докатились. Стыдно! Ай, стыдно! Дети уже за нас вступаются. Уже!! Ну где же совесть у людей? Где сознательность, Где она эта любовь к Родине у этих подлецов в руководстве страной. Ведь это народ, люди доверили им заботу о себе, о стране… Такое доверие нужно только потом и кровью отрабатывать Не спать, болеть за людские проблемы… А они?! Всё время что-то празднуют, друг друга, ругая, выступают, медалями награждают, живут шикарно, улыбаются, разъелись… Смотреть и слушать противно».
– Ну скажите мне, скажите: как так? Как такое могло произойти? Не понимаю. Хоть убейте меня, не понимаю… – глядя на меня из-под очков, требовала ответа Вера Никандровна, бухгалтер. Глаза почти детские, беспомощные. Валентина Ивановна, опустив руки на колени, с остановившимся взглядом раскачивается на стуле…
Перед нами лежат детские письма.
– …Мы же за них, подлецов, голосовали. Ну!.. Мы же им доверили… Как? Как?!
– Ох, Вера, не тем мы людям доверили. Нас обманули. И ведь, главное, их не выгнать оттуда. Все законы под себя подогнали.
– Да и ладно бы, сволочи, пусть и воруют, лишь бы о народе хотя чуть-чуть бы беспокоились.
– Ага, эти побеспокоятся… Держи карман шире! – Почти не разжимая губ, всё так же раскачиваясь, промолвила Валентина Ивановна.
– Народ сам во всём виноват. Ой, народ. Только люди. Перестали трезво думать. Отвыкли… Когда там где-то замерзают люди, я думаю – ничего, выживут. Должен же когда-то инстинкт этот проснуться. Мужикам, тех домов, да и вообще, не губы нужно надувать, а как в войну, объединиться, и всё…
– И революцию сделать…
– Нет, это сейчас пустое. Не дадут. Бесполезно. Ещё и хуже станет. Людям для самовыживания нужно объединиться. Первым делом, например, сварить бы печки-буржуйки, в тех многоквартирных домах, людей собрать в группы, установить печки, наготовить дров, и топить, обогревать людей. Мы же так только и поступаем. У нас ведь, ни газа, ни электричества… А уж потом только на митинги да демонстрации выходить.
– То – мы…
– А они чем отличаются? Такие же…
– Нет, не такие. В городах другие условия. Там люди отвыкли самостоятельно проблемы решать. Отучили их. Как вот коровы – живность – к стойлу привыкают, так и они всё время ждут, когда им ложку с мёдом в рот положат и задницу подотрут. Электричество разное, газ, тепло, телевизор включат… Всё ждут, требуют, когда исполком или администрация за них всё решит. А властям это надо? Нет, конечно, они другим заняты… Политикой, да деньгами. Отрапортовать, урвать… Или стрелки на федеральную, или местную власть перевести. Тут они мастера. А народ… Даже если подъезд снегом вдруг замело… Будут ждать, когда дворники выйдут… Ещё и возмущаться начнут – почему так долго нету! Смех!