— И Ирек этого не знал? — с презрением произнес Милош. — Я у себя никогда не закручиваю все. Один раз попробовал — и сразу пришлось менять модем. А еще говорят, что ваше поколение знает компьютеры как никакое другое.
— Интересно, что говорят о твоем? — сказала я, проверяя его домашнее задание.
— И цитировать-то неохота, — махнул он рукой. — Разве что одно утверждение. Мне оно здорово понравилось.
— Какое же именно?
— Что, когда нам исполнится пятнадцать лет, нас нужно будет кормить с вил через решетку. И лучше всего сырым мясом.
СЕРЕДИНА АПРЕЛЯ
Сегодня я избавилась от иллюзий, что Даниэль попытается объясниться со мной. Мы встретились в коридоре и прошли мимо друг друга, как ассистент и студентка. Может, мне нужно было с ним поздороваться?
На квартиру я возвращалась пешком, ведя кончиками пальцев по стенам домов. И даже не заметила, как стерла кожу на подушечках до крови. А в остальном я спокойна.
ВТОРАЯ ПОЛОВИНА АПРЕЛЯ
До Травки наконец дошло, что Мария объявила войну мужчинам. Таким образом он утратил последнюю надежду на их общее светлое будущее.
— Ты говорил, что отец у тебя бродяга и философ! — бросила она ему, нервно жуя козинак из кунжута.
— Я говорил? — удивился Травка. — Я сказал всего лишь, что мой папан не может найти свое место.
— То-то и оно! А я думала, что он странствует по свету и ищет смысл жизни! — Для разнообразия Мария схватила кренделек с маком.
— С кем ты хочешь встречаться — со мной или с моим папаном? — нервно осведомился Травка.
— Ни с кем из вас, — выпалила Мария, — потому что я наконец поняла, для чего нужен мужчина!
— И для чего же? — полюбопытствовала я.
— Чтобы исправлять выключатели, таскать тяжелые сумки, ходить в подвал за банками, а потом их открывать! — перечислила она. — И разумеется, много зарабатывать.
— Классно! — похвалила Миленка, возлежащая на золотистых подушках Травки. — Гибрид электрика с носильщиком и печатным станком.
— Я отмечаю влияние твоей тетушки, — признала Виктория, забирая из-под носа Марии тарелку с крендельками. — А когда-то ты называла ее страшной мещанкой.
— Вот именно, когда-то, — презрительно фыркнула Мария. — Это было когда-то.
СПУСТЯ ДВА ДНЯ
— Что ты ей сказал, кроме того, что выставил ее в дурацком положении перед боссом «ИКЕА»? — допытывалась Милена.
— Ничего! — заверил Травка. — Только что завязал с «сеном». И вообще с химией.
— Ну точно, — протянула Виктория. — То-то уже с неделю тебе не сопутствует этот запашок.
— А мне уже неделю чего-то не хватает, — заметила Миленка, — и я все не могла понять чего.
— Ну вот теперь поняла, — вздохнул Травка, нервно почесывая левую бровь. — А я наконец знаю, что Мария вовсе не намерена повторить историю Марианны. Наверно, мне нужно разлюбить ее. Вот только как это делается?
СПУСТЯ ЕЩЕ ДВА ДНЯ
— Что он тебе такого сказал, — уже в который раз спросила Миленка, — если не считать, что поставил тебя в смешное положение в «ИКЕА»?
— Ничего, — в очередной раз ответила Мария. — Кроме того, что объявил, что кончает с химией. И что отныне будет жить только любовью.
— Это плохо?
— А кто меня будет содержать? Кто будет оплачивать мои художественные поиски? И многочисленные, пока еще не сформировавшиеся увлечения?
На эти вопросы никто из нас не мог дать ответа.
— Я-то думала, — наконец произнесла Миленка, — что раз уж ты витаешь в верхних слоях стратосферы, то…
— Да, витаю, но это вовсе не значит, что мой мужчина должен витать рядом со мной, — объяснила Мария. — Пусть остается на земле, лишь бы оплачивал счета.
— Ну вот и вылезло шило из мешка, — сказал Ирек, — то есть так называемая артистическая душа Марии.
— А может, Мария и права. Кто-то должен прочно стоять на земле, чтобы другой мог витать в облаках.
— Если только Травке это подходит.
— А тебе?
— Если бы я влюбился, то… Но для себя мне такого не хочется. Может, на взгляд успешных людей, я и неудачник, но у меня как-то нет охоты разбивать спортивные машины и загромождать свою квартиру дорогой модной чушью.
— И никогда не возникало искушения?
— Когда искушение возникает, я ставлю на видик фильм восьмидесятых годов, а то и более ранний. Погляжу на мебель предыдущих эпох, на неуклюжие машины и топорную проигрывающую аппаратуру, кажущуюся сегодня такой смешной и жалкой, а тогда бывшую пределом мечтаний, и сразу искушение проходит. Не стоит драть задницу из-за вещей, над которыми будут смеяться наши дети.
— Завидую тебе, Ирек, — вздохнула я. — У тебя все разложено по полочкам, и ты знаешь, что в жизни важно.
— Если бы я знал, то не прятался бы в мире виртуальных монстров.
ЗНОЙНЫЙ ПРАЗДНИК ТРУДА
Папа позвонил, когда мы сидели в комнате Ирека, яростно споря, где проводить долгий уикенд.
— На сегодняшний день я не могу ничего планировать, — сообщила я, пытаясь спрятать за спиной руки с заклеенными подушечками пальцев. — Папа просит приехать. Хочет серьезно поговорить.
— Нам съездить с тобой? — спросил Ирек, колдуя под столом с проводами. Явно хитрость с не до конца закрученными винтами не подействовала.
— Нет, разговор будет о маме. Папа беспокоится. Говорит, она очень изменилась.
— Быстрей возвращайся, а то мы помрем от тоски по тебе! — крикнул мне вслед Ирек.
Часом позже я сидела в родительской кухне. А папа напротив меня. Побледневший и ставший как-то меньше, чем три месяца назад.
— Даже не знаю, с чего начать… — Он нервно раскладывал столовые приборы по размеру. Сперва разливательная ложка, потом нож для хлеба, нож для мяса, несколько вилок и ложек, а под конец ножичек для сыра.
— Может, с того, когда ты заметил тревожные перемены?
— Слишком поздно, — глухо произнес он. Обведя заплаканными глазами приборы, он поправил центральную вилку.
— Но когда точно? Полгода тому? Когда? — выспрашивала я. Мне вспомнилось нетипичное поведение мамы в Сочельник.
— Да, впервые, наверное, в праздники. Помнишь Сочельник у Мариана? — Я кивнула. — Такой стыд. Но то было только вступление к настоящему концерту, — вздохнул папа. — Потом, на Валентинки, она подарила мне «Сто лет одиночества» Маркеса. Я по названию должен был бы догадаться, что что-то не так.
Он должен был бы догадаться пять лет назад, когда получил на Валентинки «Здравствуй, грусть». А потом поочередно «Приветствуем в обезьяннике», «Дом духов» и «Смерть прекрасных ланей».
— А потом, — продолжил папа, играя ножичком для сыра, — перед Пасхой она стала мыть окна.
«Обычное дело перед праздниками», — подумала я, но прерывать папу не стала.
— Видела бы ты, как она мыла эти окна. С каким остервенением! Едва стекла не выдавила.
— Может, она торопилась?
— Может быть, — согласился папа. — Я даже сделал ей замечание, что она без всякого старания протирает их. Чуть мазнет тряпкой посередине стекла и дальше. Знаешь, что она мне сказала?
— Ну?
— Подожди, сейчас прочитаю тебе… — Он достал из ящика синюю папку. — Цитирую: «Радуйся, что я еще это делаю. Через год протру только маленькую дырочку, да и то в окне на кухне, где я живу, тружусь и прозябаю».
— Не слабо, — признала я.
— А на Пасху она приготовила только свою любимую ватрушку. «Ты всегда говорил, что еды слишком много, — объяснила она, — так вот наконец будет по-твоему». В Страстную субботу она поставила на стол только колу и палочки.
— Когда-то, — вспомнила я, — она угрожала, что, раз мы пренебрегаем традициями, она устроит современный праздник.
— Помню. Но я думал, что все кончится угрозами. Как обычно.
— Так что, она тебя даже ватрушкой не угостила?
— Ты послушай, что было дальше. Я глянул на палочки и не сказал ни слова. А Крыся отрезала себе огромный кусок ватрушки и стала ее есть. Я потерпел минуты две и спрашиваю: «А для меня что-нибудь сладкое будет?»
— И что мама?
— Спокойно проглотила и говорит: «Сперва насытится царица пчел, а если что-то останется для трутня, я позову».
— Ну и ну, — протянула я, не скрывая удивления.
— А потом я нашел ее дневник.
По тому, как он покраснел, я поняла, что он не только нашел, но и прочитал. Я бросила на него неодобрительный взгляд.
— И?
— Знаю, я не должен был. Я посвятил этому целую главу «Воспитания без стрессов», две статьи на конференции об опасностях для современных педагогов…
В этом весь папа. Гений рекомендаций и теоретических решений.
— И что она там написала? — прервала я перечисление публикаций.
— Сама прочти, — подал он мне отксеренный фрагмент маминого дневника. О ее работе.
Работа
Уже пятнадцать лет я просиживаю то же самое грязно-желтое кресло в отделе кадров Государственной паприкашной фабрики, считая недели до пенсии. Каждый день с семи до пятнадцати. А еще раньше, в шесть, я просыпаюсь с ужасом, что уже пора. Что нужно покинуть пуховый кокон и начинать очередной день борьбы за огонь. Но сперва короткий разогрев под душем. После смывания остатков сна и мыла наступает время кратких, но энергичных поисков целых колготок и чистых туфель. Затем игра «Новые черты за семь минут». Нарисовав губы, я наконец могу разжать их и съесть суррогат завтрака (настоящий завтрак я съедаю в окружении так называемых сотрудниц). Быстро заедаю вчерашнюю булку бордовой помадой. Глоток кофе, и в шесть тридцать пять я вылетаю из дома. В последний момент вскакиваю в пригородный автобус, и мы мчимся. За остановку до фабрики я подрисовываю объеденные фрагменты губ. Пора выходить. В семь ноль-ноль я расписываюсь в графе «приход» и наконец могу опустить ягодицы на свое грязно-желтое кресло. Ровно в девять — перерыв на второй завтрак. Булочка и ячменный отвар, с большой фантазией именуемый кофе. В двенадцать — экскурсия в клозет. А через два часа ланч, то есть вчерашняя булка с сыром и увядшим листиком салата, запиваемая остывшим отваром. Потом напряженное слежение за часовой стрелкой. Наконец-то! Три часа! Мы все бросаемся к двери. Можно вычеркнуть еще один день.