Сад представляет собой текст, требующий правильного написания и адекватного считывания. Создать такой текст могут только люди избранные. Тосицуна сетует, что в его время таких знатоков не осталось. А потому при переделке жилой усадьбы в храм Бёдоин (1052 г.) не нашлось людей, которые могли бы удовлетворительным образом устроить сад, и тогда хозяин виллы и храма всемогущий регент Фудзивара Ёримити был вынужден взяться за дело сам (с. 243).
В данной истории обращает на себя внимание не только жалоба на отсутствие квалифицированных специалистов, но и то, что в качестве такого специалиста выступает управленец высшего ранга. Иными словами, знающий, как управлять государством, знает, как управлять садом, потому что оба этих вида деятельности являются однотипными, требуют одних и тех же знаний. Недаром Тосицуна ссылается на следующие слова «некоего человека»: «При создании сада следует расставлять камни с тщанием. Земля – это правитель, вода – это подданный. Поэтому вода бежит, когда дозволяет земля, вода останавливается, когда земля останавливает ее. Другой человек говорит, что гора – это государь, вода – это подданный, а камень – это помощник. Поэтому гора помогает воде, она струится, следуя [форме горы]. Когда гора слаба, вода разрушает ее. Это все равно как подданный, который восстает против государя. Гора слаба, если нет надежных камней. Государь слаб, когда у него нет помощников. Гора сильна камнями, государь держится на помощниках. Поэтому, создавая сад, следует непременно помещать там камни» (с. 234).
Растительность в саду или возле дома также требует правильной кодировки и дешифровки и может выступать в качестве социального маркера. Так, дерево софоры японской (эндзю) следует сажать у дома министра. Ива должна расти перед воротами – знак высокого положения владельца дома.
Эстетика имеет в предлагаемой Тосицуна концепции сада подчиненную роль. В некоторых случаях Тосицуна пишет о том, что тот или иной элемент сада хозяин может устроить по своему разумению, но это касается только частностей. Высказывая свое видение ситуации, он расставляет приоритеты следующим образом: «Нужно располагать камни, следуя за мастерами прошлого, учитывая желания хозяина дома и сообразуясь с собственным вкусом» (с. 224).
Таким образом, японский сад в своем первоначальном значении имеет к «чистой» эстетике весьма опосредованное отношение. Японский садовник, точно так же как и японский государь, боится природного пространства, дикой природы, которая наполнена вредными для человека флюидами. В реальной природе крайне мало мест, которые изначально соответствуют требованиям безопасности. Часть из них является мэйсё. В связи с этим, для того чтобы должным образом защитить себя, садовник вынужден выстраивать искусственное пространство из имеющихся природных элементов, располагать их в правильном порядке, строить из них крепость. Количество этих элементов крайне ограниченно, садовник стремится не к усложнению картины, а к ее решительному упрощению. Ни о какой «гармонии с природой» (приспособлении к ней) не идет и речи, садовник стремится к созданию целиком рукотворной среды обитания. Недаром Тосицуна энергично возражает против такого подхода, когда садовник «просто наблюдает за природой», не зная существующих в традиции «запретов» (правил), потому, что «наблюдение» способно порождать только копии природы, – той природы, которая несет в себе столько опасностей. И только соблюдение закрепленных в традиции «запретов» способно обеспечить человеку безопасность. Предоставленная самой себе, природа будет представлять угрозу. В связи с этим пруд должен быть неглубоким, в противном случае обитающие там рыбы вырастут чересчур большими и превратятся во вредоносных для человека существ. Благодаря своей вписанности в традицию настоящий садовник знает все опасности, которые таит неокультуренная среда обитания, поэтому он является покорителем и преобразователем природы, но не всей природы, а только того пространства, которое окружает дом. Модель идеальной природы, представленная в садах, очищена от «лишнего», это природа преображенная и «дистиллированная», отстиранная от грязи и очищенная (зачищенная) от вредоносных духов.
В описаниях садов, с которыми мы встречаемся в письменных свидетельствах, представлен, как правило, весьма короткий список растений, он намного короче, чем в реальной природе. В «Сакутэйки» упоминается 16 видов растений. Этот список практически полностью совпадает со списком растений, зафиксированных в придворной поэзии. Точно так же как и в поэзии, в саду отсутствуют плодоносящие растения и деревья. Это еще раз свидетельствует о том, что японский сад не имеет никакого отношения к «утилитарным» (пероральным) ценностям. Несмотря на то что реальная природа Японии обладает огромным растительным многообразием, поэты и садовники того времени стремились не к многообразию, а к его решительному сокращению, что соответствовало их представлениям об устройстве мира и «гармонии». Такое совпадение неудивительно – ведь каждый аристократ обладал домом и садом, каждый сочинял стихи. И садоводство, и поэтическое сочинительство были проекцией одних и тех же ценностей и установок. Недаром поэту пристало сочинять стихи, обратившись лицом к саду. Знаменитый поэт Сётэцу (1381–1459) с похвалой отзывался о своем предшественнике и непререкаемом авторитете Фудзивара Тэйка, который во время сочинительства, будучи тщательно одет, открывал южные раздвижные перегородки своего дома и смотрел в южную сторону (в сторону сада), т. е. вел себя так, как поступали придворные во время поэтических сборищ в государевом дворце[216]. Все действующие лица тогдашней культуры устремляли свой взор на юг. При этом император повелевал страной, садовник – земными флюидами, поэт – словами. Все они были озабочены долголетием и держали оборону от энтропии.
Ки-но Цураюки сделал такую подпись на ширме, подаренной супруге Фудзивара Токихира по случаю ее пятидесятилетнего юбилея в 915 г.:
В этом стихотворении мы наблюдаем нагромождение символов, выражающих пожелание долголетия: сосна, журавль, вечный снег. Показательно, что Цураюки ведет речь от первого лица. Поскольку ширма находится, естественно, в доме владельца, то эту речь, наблюдая за своим садом (его живописной копией), ведет именно супруга Токихира, Цураюки лишь «подсказывает» ей нужные слова. И именно ее сад, а не сад самого Цураюки является для хозяйки подателем долгих лет жизни.
Японский садовник стремился к полностью предсказуемому пространству. Растительный мир в нем представлен не «ненадежными» цветами, а деревьями, поскольку дерево занимает строго фиксированное положение в пространстве. При этом дерево в японском саду не выращивали (из семени или из саженца) – взрослое дерево выкапывали в каком-либо другом месте, доставляли в будущий сад, укореняли и ухаживали за ним (как правило, подрезая ветки, и не давая ему возможности вырасти дальше). Поэтому сад мало менялся с течением времени, он появлялся сразу в своем окончательном (запланированном) виде и не разрастался. Но камень отвечает требованию предсказуемости и прочности еще в большей степени, чем дерево. Он не только раз и навсегда занимает отведенное («положенное») ему место, но и остается почти неизменным независимо от времени года. Он не подвержен влиянию погоды, ее «капризам». Он «равнодушен» по отношению к перепадам температуры, холоду и жаре, ливням и бурям. Намоченный дождем, он высыхает. Снег на его поверхности неизбежно тает. Описанный Тосицуна сад выражает прежде всего идею стабильности, а не изменчивости. Эта идея была созвучна идеологии «государства законов», которая стремится к максимальной формализации отношений внутри государства. Если все законы безукоризненно выполняются, то невозможны и никакие случайности.
Глава 2Страна островов с просяное зернышко
Разгул стихий в столице: катастрофизм сознания
Период Хэйан отмечен упадком централизованного государства. Не слишком заметный в его начале, этот упадок становится общевидимым к концу XI в. Государева служба перестает восприниматься как единственно достойное занятие для родовитого и образованного человека. Неявка на каждодневную службу во дворец, опоздания, открытое «бойкотирование» государственных мероприятий, ритуалов и распоряжений со ссылками на недомогание, ритуальную нечистоту или же вообще без объяснения причин сделались привычным явлением, что приводило к переносу и даже отмене многих мероприятий – придворных церемоний, ритуалов, заседаний государственного совета. В связи с этим начальству приходилось прибегать к открытым угрозам, которые временами отдают бессилием и истерией. Фудзивара Митинага угрожал членам своего рода: если кто-то без уважительной причины не явится на буддийскую церемонию памяти родоначальника Каматари и на службу в родовое святилище Касуга, заявления этих людей о повышении ранга рассматриваться не будут. Угрозы, судя по всему, возымели действие, однако на службу в другое важнейшее святилище – Хирано – не явился даже сам распорядитель действа, так что прочесть молитву императора оказалось поначалу попросту некому[218]. Источники сообщают нам о почти анекдотических случаях потери управляемости. Так, государь пожелал насладиться танцами своих придворных танцоров, но мероприятие пришлось отменить, поскольку ни одного из них не оказалось на месте[219]. Когда дожди залили столицу, река Камо вышла из берегов и стала «как море», государю предлагают следующие меры: провести моления и наказать чиновника, ответственного за дамбу (государь уже велел ранее провести ее ремонт, но ничего сделано не было). Государь соглашается наказать нерадивого сотрудника. Что же до молений, то он отвечает так: я и сам об этом уже давно думаю, но, когда я вызвал к себе жреца Накатоми Нагаёри, тот не явился, сославшись на ритуальное загрязнение. Тогда вызвал еще одного жреца из того же рода, но тот сказался больным. Вот почему молитвы о прекращении дождя до сих пор не проводились