Заметив, что Ремизова нет на лежанке, Дронов прошел на сторону Кацебо. Но и того на месте не оказалось. Непонятно, как Валериан умудрился уйти так тихо, что Петруха ничего не заметил? Дронов, теряясь в догадках, присел на край скамейки. Больше всего он боялся остаться один в этой неведомой, чуждой ему стране, поэтому отсутствие своих товарищей он воспринял как трагедию.
За окном совсем стемнело, поэтому Петруха спокойно вышел на улицу. Свободно передвигаться по городу он боялся, но, воспользовавшись темнотой, решил незаметно, огородами дойти до небольшого китайского трактира, где по вечерам собирались местные жители, в основном мужчины, и судачили о каких-то своих делах.
Трактир представлял собой небольшую, крытую навесом и окруженную легкой изгородью площадку, где стояли длинные, засаленные столы, такие же табуреты и скамейки. Тут же, на тандыре два юрких китайца пекли пышные ароматные лепешки, а откуда-то из глубины небольшой кухоньки шел потрясающий аромат жарящейся баранины. Петруха, давно не пробовавший хорошо прожаренного мяса, лишь тяжело вздохнул и принялся разглядывать посетителей, в надежде увидеть знакомые лица. Он знал, что Ремизов никогда не выходил за пределы двора Хвана, а Кацебо уже освоился, довольно ловко носил местную одежду и забавный парик, при ходьбе семенил ногами и сутулился, при этом был совершенно не различим в толпе местных жителей. Из дома он частенько пропадал на час-два, никому не сообщая, куда уходит.
Дронов выбрал удобную позицию для наблюдения – под раскидистыми ветвями низкорослого дерева и, прислонившись к стволу, чтобы стать совсем незаметным, стал вглядываться в лица. Пока среди посетителей знакомых не было, но он продолжал стоять и прислушиваться. Китайскую речь он уже разбирал вполне сносно, да и сам начинал понемногу говорить на местном диалекте, только пока ему свои познания применить было негде.
Возможно, доктор тоже придет сюда, раз ему в доме Хвана не сидится, а, может быть, он встретит здесь Ремизова, которого тоже куда-то черт унес. А если никого не встретит, так просто сплетни местные послушает, нельзя же все время сидеть взаперти.
В это время Павел Петрович сидел вместе с Хваном в его доме и подробно рассказывал ему все, что знал о списке Чжана.
Хван слушал внимательно, не перебивая. Если какие-то детали ему были не понятны, он останавливал Ремизова и все подробно расспрашивал. Павел Петрович и сам не понимал, почему вдруг решился обо всем рассказать старику. Ведь о списке Чжана он не говорил ни Кацебо, ни Дронову, а тут вдруг все разболтал старику Хвану, давшему ему приют. Ремизову очень хотелось спросить старика, а случайно ли он, обладающий сведениями по терракотовому списку, пусть и очень незначительными, оказался в доме Хвана? Павлу Петровичу не давала покоя мысль, что в истории его побега с места пожара, все получилось чересчур складно, как по хорошо отрепетированному сценарию, но в этот раз на мучавший его вопрос он так и не отважился.
А на ответную откровенность он старика все-таки вывел. И был немало удивлен, узнав отдельные факты из биографии.
Хван родился и рос в глухой деревушке вблизи буддийского монастыря. Его мать умерла рано – Хвану не было и двух лет, – и монахи взяли его на воспитание. С детства он подавал большие надежды – был сообразительным не по годам, физически выносливым и отчаянным. И хотя последнее качество среди монашеской братии, поддерживающей идеи смирения и покорности, не особенно поощрялось, Хвану в возрасте двенадцати лет выпала великая миссия – стать одним из избранных и войти в клан знаменитых Лесных Демонов – линь-куэй.
Старик не стал распространяться о том, чем конкретно занимались линь-куэй, но Ремизову и так было понятно, что во всех государствах во все времена существовали свои отряды избранных агентов. Волей случая он оказался на территории царской России, где задержался на несколько лет, пока не выполнил то, что ему было приказано выполнить. А после того как он вернулся на родину, власть в стране переменилась, и его заслуги оказались никому не нужны. Он жил и работал в чужой стране, ежедневно рискуя жизнью, как оказалось, зря. Кроме того, линь-куэй были преданы опале, и Хвану пришлось бежать из столицы в глухую провинцию, сменив при этом не только имя, но и внешность.
Так он стал стариком Хваном. Хотя лет ему совсем не много…
Хван обещал Ремизову, что на правду ответит правдой, а потому, не вдаваясь в подробности своей богатой на события биографии, он перешел конкретно к списку Чжана и к тому, как познакомился с доктором Кацебо.
Когда отряд Ремизова только расквартировался в пещерах Дуньхуана, он тут же решил завести знакомство с русскими. Все-таки к русским людям, среди которых он прожил не один год, Хван относился хорошо. Да и интересно было пообщаться, возможно, нашлись бы общие знакомые…
Однако у Ремизова в отряде царила железная дисциплина, и сблизиться с кем-то оказалось не таким уж простым делом. Только доктору разрешено было свободно перемещаться по китайской территории и еще двум-трем денщикам, как, например, Петрухе Дронову, которые занимались добычей провианта и прочих необходимых в армейском быту мелочей.
Хван подкараулил как-то Кацебо и предложил ему в обмен на лекарства кое-что из провизии. Так они и познакомились. А после того как доктор помог Хвану во время сильнейшего приступа подагры, то и подружились. После пожара Кацебо пришел именно к Хвану, приведя с собой Ремизова и Дронова. Хван не отказал им в прибежище, потому что слышал от Кацебо только хорошее о штабс-капитане Ремизове.
Рассказ о списке Чжана он начал неохотно. Однако осведомленность Ремизова поразила его столь сильно, что Хван не стал скрывать от капитана своей версии истории терракотового списка.
– Любому послушнику в китайских буддийских монастырях обязательно кто-нибудь под большим секретом рассказывает эту историю, – начал рассказ Хван, закурив трубку причудливой формы, напоминающей тело змеи, – и я не стал исключением. Мне поведал историю терракотового списка один молодой монах Ван, оказавшийся в нашем монастыре после того, как его монастырь сгорел.
– Хван, по-моему, монастыри в Китае слишком уж часто горят.
– Ты прав, это случается у нас гораздо чаще, чем в России. Но в Западном Китае столкновения между буддистами и теми, кто исповедует ислам, – неизбежны. А пожар – самое быстрое решение многих проблем. Так вот, Вану посчастливилось выбраться живым из пламени, почти как тебе, и он с большим трудом добрался до нашего монастыря. Его у нас обогрели, подлечили и приняли. Он, как и я, был слишком одинок. Наверное, поэтому мы и подружились. Он заботился обо мне, как о младшем брате, а я в свою очередь любил его, как отца. Он принес с собой котомку, в которой хранил реликвии: деревянную фигурку Будды, вырезанную из дерева довольно грубо и неискусно, несколько листов рукописи, такой старой и истершейся, что ее страшно было брать в руки, чтобы не повредить.
Но Ван ими невероятно гордился и берег, как будто это были сокровища. Мне очень хотелось узнать, почему он так ими дорожит, и я приставал к нему всякий раз с расспросами. Но мой названный брат только отмахивался от меня. И вот однажды он сильно простудился, да так захворал, что, казалось, конец его был неминуем.
Я сидел день и ночь подле него: поил с ложки целебными отварами, растирал грудь и спину жиром сурка, перемешанным с кровью змеи, читал молитвы. Вану не становилось лучше. Как-то под вечер он вдруг открыл глаза и заговорил. Он просил меня в случае его смерти обязательно сохранить рукопись. Сказал, что это ценные, редчайшие отрывки «Дхармапады», написанной на кхароштхи. Кхароштхи – полуслоговая, полуалфавитная письменность, на котором писал свои указы знаменитый правитель Индии Ашока. Этой рукописи было несколько сот лет. Ван спас ее из огня, забрав из рук умирающего монаха, обещав сохранить ее любой ценой.
Деревянный Будда такой ценности не имел. Просто его сделал отец Вана, и неказистая деревянная фигурка была единственной памятью о нем. Я поклялся Вану сохранить все, что у него есть ценного. Тогда он спокойно уснул, а я в свою очередь задумался над тем, что же мне делать с таким бесценным сокровищем, как «Дхармапада». Сохранить-то я сохраню, а для чего? Конечно, лучше будет, если я передам ее старшему монаху, но раз Ван не сделал этого, значит, она не предназначена для этого. Ван хранил все в тайне, и мне придется сохранить. Так, в тяжелых раздумьях, я уснул, а когда проснулся, то первое, что увидел, – улыбающееся лицо Вана. Он поправился. С тех пор у него от меня уже не было никаких секретов, и тогда он поведал мне историю терракотового списка.
Тут Хван хитро посмотрел на Ремизова и предложил продолжить разговор в другой раз.
– Ты сидишь у меня уже третий час. Твои друзья давно пришли, и теряются в догадках, где же ты? Может быть, перенесем наш разговор на завтра?
– Хван, я не усну, пока не узнаю тайну списка. Если ты занят чем-то, я подожду, или зайду к тебе попозже.
– Ну что же, если ты готов слушать, я расскажу, но сначала давай перекусим. Сейчас попрошу Тыхе накрыть нам стол.
Хван вышел из комнаты и отсутствовал довольно долго. Потом он пришел вместе с Тыхе, принесшей на подносе блюдо с ароматным дымящимся мясом, лепешки, кувшинчик с узким горлышком и две чарки из темного нефрита. Девушка расставила все это на столе и тут же ушла.
– Красивая у тебя дочь, Хван, – решил сделать комплемент хозяину Ремизов.
– Красивая, да только детей у меня нет. Как, впрочем, и жены.
Павел Петрович даже подавился от этой новости.
– А кто же эти женщины, которых у тебя в доме так много? Неужели твои наложницы?
– Что ты такое говоришь! Я похож на старого развратника?
– Ни в коем случае… Тогда почему они живут у тебя?
– Им больше негде жить, это сироты. Тыхе я подобрал на улице. Она была завернута в тряпицу и брошена возле трактира на базаре. Я бы прошел и не заметил, если бы она не стала плакать. Ей было не больше двух месяцев… Я ее не смог отдать в приют, очень стало жалко. Сам выходил, решил и воспитать сам. Потом и других девочек нашел также. А женщина, которую ты принял за мою жену, – Иннян, как раз была женой Вана. А когда он погиб, она сильно переживала, заболела даже. Я ей помог, а потом она стала помогать мне с моими сиротками. Так мы все вместе и живем.