Если кто-то не выходил — хватали первого попавшегося. Вместе с дежурной порцией забрали и слепого с поводырем.
Вызванных строили в колонны и уводили прочь, за город.
Тысячи следов уходили туда — мужских, детских, женских. Обратно же пыль хранила лишь четкие оттиски немецких сапог.
Но люди шли, оставляя свои следы. Все обойдется, — твердили они про себя, — умереть может кто угодно, только не я.
И вот срывалась последняя завеса — дальше обман невозможно было скрывать. Дорога заканчивалась рвом, у станковых пулеметов уже курила обслуга.
Свернуть бы, провалиться под землю, взлететь к небесам, но земля оставалась тверда, а небо безучастным. Свернуть было некуда — с поводков рвались собаки. Они казались еще злей, еще опасней, чем дремлющие на солнце пулеметы.
Звучал новый приказ — сдать ценности, раздеться. И люди раздевались торопливо, будто боясь оказаться заподозренными в неповиновении. Стыд был забыт — до него ли?.. И отцы видели обнаженными своих дочерей, сыновья — матерей.
И люди стояли в очереди на расстрел, будто за хлебом.
Их выводили к краю рва. Если бы они обернулись ко рву, они бы увидели среди прочего, что кожа чернозема снята, и во рву обнажена терракотовая глиняная сущность земли. Но до того ли им было: как кролик на удава, они смотрели на пулеметы.
Затем плевался свинцом пулемет, люди, как созревшие плоды, падали вниз. После обслуга меняла у пулеметов перегревшиеся стволы, офицер СС обходил ров, и достреливал живых.
Очередь сдвигалась еще. Живые сами шли под прицелы пулеметов. Мертвые пустыми глазами смотрели на небо — за что оно их так?..
Наконец, все заканчивалось. Пулеметы снимали со станков, чистили, смазывали. Бульдозера засыпали ров — прямо в открытые глаза сыпалась земля. Вот урожай был зарыт — какие всходы он даст? Тут же начинали рыть ров на следующий день.
Жизнь ведь продолжалась.
Правда, не для всех.
Пулемет работал громко.
Настолько громко, что его было хорошо слышно в бараке. Повторялось так каждое утро: уводили порцию, затем где-то бил пулемет. Короткая пауза и опять стрельба. Пауза. Пулеметная очередь. Пауза… Снова очередь…
Казалось, вся понятно. Но живые прятали правду даже от себя по каким-то закоулкам сознания. Смерть подозревали многие, но боялись сказать это вслух. А может это совпадение, может, у немцев стрельбища, учения?
Но все же на третий день Марик Циберлович не выдержал: набрал воздуха побольше и выпалил:
— Их уводят на казнь, их расстреливают!..
— Не говори глупостей, Марик.
— Я у одного немца кольцо видел — его тетя Бася носила…
— Значит, таки отобрали его у тети Баси. Или тетя Бася купила за него свою свободу.
— Зачем ей свобода, если ее на Мадагаскар отправляют? Там свободы, вероятно, завались, а бриллианты лишними не бывают!
— Ну зачем, скажите мне, пожалуйста, — вмешивался из темноты чей-то голос, — зачем неграм брильянты! Они же чистые обезьяны!..
Дети писали записки прямо к Богу, спрашивали у ребе — дойдет ли послание, если его затолкать в щель этого сарая.
— Дойдет, — успокаивал ребе. — Обязательно дойдет. Ибо в такие дни любая стена — Стена плача…
Общее волненье, наконец, коснулось и старшего Циберловича. Может, он волновался и раньше, но прятал это глубоко в себе, чтоб не пугать сына, не подымать панику. Но наступает предел, за которым самый крепкий лед начинает крошиться.
Зиновий поднялся:
— Ша, Марик! Я сейчас спасу тебя и себя! — он пошел к двери из склада, постучал в нее. — Откройте! Я таки имею важные сведенья для господина коменданта!
Бойко спешил в комендатуру, надеясь хоть раз прийти раньше Ланге, но у него это не получилось. Ланге был на месте, причем в кабинете кроме него был еще один человек.
— А, Владимир, вы как раз вовремя. Вы знакомы?
За столом напротив Ланге сидел старик в помятом твидовом пиджаке, с лицом небритым грязным. Бойко не сразу его узнал. Это был Циберлович. Имени и его отчества Владимир не знал, но когда-то над делом Циберловича смеялось все местное НКВД. С оказией, дело попало и Владимиру в руки. Он брал его домой почитать, как иные берут популярный роман. История, действительно, была необычной, фотография запомнилась, затем, когда Циберлович освободился, они иногда встречались на улице.
Но ведь если Бойко знал Циберловича, то старик никак не мог его знать…
— Я читал его дело… — осторожно ответил Бойко. — Года полтора назад…
— Так на него было заведено дело еще в советские времена?.. Вот уж забавно! Вы мне должны об этом рассказать!
Циберлович вздрогнул. Бойко кивнул, но ни слова не произнес: потом.
— Как видите, — продолжил Ланге, обращаясь к Циберловичу, — нам все известно. И ваше прошлое. И ваше будущее — хотя оно неизвестно и вам! Я уже не говорю про ваши нынешние шаги!
— Что он натворил на сей раз?.. — спросил Бойко.
— Этот милейший еврей, похоже, серьезно придал нам работы. Вы знаете, что в городе действует филиал Рейхсбанка.
— В здании сбербанка… Рядом с биржей?
— Напротив биржи, если быть точным, — кивнул Ланге и продолжил, — не секрет, что Рейх конфискует некоторые ценности. Нет и особой тайны и в том, что свозят конфискованное в банк. Ну а этот человек нанял бандитов, чтоб они ограбили банк.
— А разве банк не охраняется? — вскинул бровь Владимир.
— Охраняется. Но мы не имеем права игнорировать сигналы, — затем обернулся к Циберловичу. — Так кого вы там наняли?
— Молодого человека… — зачастил Циберлович. — Честное слово, — имени его не знаю. Мне его отрекомендовали знакомые. Сказали, что он может практически все…
— Кто отрекомендовал? Быстро! Имена, адреса.
Зиновий задумался на мгновение, ровно на столько, сколько нужно на выдох. Затем, набрав воздух, принялся врать. Назвал три имени — проверить их все равно не представлялось возможным — один, как и Циберлович до поимки, был в бегах. Двоих увели с колонной из барака два дня назад.
Ланге сделал пару отметок, но было видно, что это интересует его мало.
— А как вы его нашли? — прервал он Циберловича.
— Кого?
— Этого парня?
— Он сам меня нашел. Пришел, говорит: вы, будто меня искали. Чем могу быть полезен? И какой мой интерес?.. В смысле — его.
— И на чем сговорились?
На это Циберлович опять задумался — крепко и совершенно откровенно.
— Ну же… — подбодрил его Ланге. — Вы уже начали рассказывать. Так что продолжайте.
— Мне он обещал вернуть мое…
— Все до копейки?
— Приблизительно так…
— Тогда что ему должно было перепасть за труды? Не поверю, что он согласился работать за просто так.
— В качестве платы он согласился взять все остальное в банке.
Ланге засмеялся резко и пошло — кажется, задрожали стекла в окнах. Вытирая слезы, он посмотрел на Бойко. Тот даже не улыбался.
— Не смешно?
Тот лишь покачал головой. Нет, не смешно.
— Этот молодой человек либо полный дурак…
— Либо совсем не дурак. — наконец заговорил Бойко.
— Ну отчего вы так, Владимир… Можно подумать: рейхсбанк — это такое место, где всякий заходит и берет, что ему нравится…
Вместо ответа Бойко обратился:
— Циберлович, скажите мне, на какую сумму у вас конфисковали?
— Я не знаю. Некоторые вещи бесценны.
— Ну насколько бы вы их застраховали бы в году этак сороковом?
На этот раз ответ последовал мгновенно, без раздумий, почти рефлекторно:
— Двести семьдесят тысяч рублей…
Смех Ланге срезало как ножом.
— Вот и я говорю — мы имеем дело не со всякими, — печально сказал Ланге. — Не надо обобщать, не надо…
— А этот молодой человек, он еврей?.. — по инерции продолжая улыбаться, спросил Ланге.
— Вы знаете, — чуть не единственный раз за разговор програссировал Циберлович, — я с ним в бане не мылся. Но вряд ли он еврей, хотя видно, что очень порядочный человек.
— Опишите мне его…
То ли допрос, то ли беседа продолжалась часа полтора. Ланге что-то черкал у себя в блокноте, но когда спрашивать уже было нечего, просто захлопнул его, отмечая завершение разговора.
— Ну что же… — сказал он, — я вас больше не задерживаю.
Ланге нажал на кнопку звонка, прикрепленного снизу столешницы. Через пару минут на пороге появился дежурный:
— Заберите арестованного.
— Куда? — спросил полицай.
— Верните его назад…
Циберлович выглядел ошарашенным:
— Как это «назад»? Я же с вами… Я же вам…
Но дежурный тащил его прочь. За ними закрылась дверь.
Немецкие техники что-то творили в котельной, и по трубам отопления, по батареям, носилось что-то, грохотало на поворотах, словно товарняк, на прямых хохотало злым, астматическим смехом.
Ланге встал с места, подошел к окну.
— Так что вы говорите за дело было на него заведено?.. — спросил он.
Но Бойко не ответил, а спросил сам?
— А где это «назад»?
— За городом есть небольшой пансионат для евреев. Может, вам известно, что жиды — совершенно чуждый элемент для Новой Европы.
— И что с ним будет?..
— Его расстреляют сегодня-завтра.
— Но как же так! Он же нам помог!
Ланге пожал плечами:
— Чем же? Тем, что навел на банк бандитов? Да что вы так переживаете? Расстреливать все равно его будете не вы!
— Какая разница! Я работаю с вами, на вас… Значит, я тоже в ответе. Любому преступлению должно быть адекватное наказание. Глупо из-за трех копеек рубить голову! От силы — только руку!
— Вы так думаете?.. А вам не кажется, что одна отсеченная голова спасет десятки рук?.. К чему плодить калек? Да и не такое уж малое преступление — организация нападения на банк!
— Так не было никакого нападения! И, может, не будет!
— Ну вот видите! И я к тому: отрубим одну голову, дадим урок жестокости…
— Храни нас господи хоть как-то, хоть немного, ибо дела наши страшные…
— Не говорите глупостей, Владимир. Евреи издревле были пособниками бандитов. Покончим с евреями — покончим с преступностью.