— Да, политрук наш еще та скотина… — сказал старшина все тому же немцу.
Немец остался безучастным. Сапогом старшина тронул щеку убитого — так и есть, сломал ему шею. Хороший удар — ничего не скажешь…
Вдруг кто-то застонал.
Старшина сперва подумал, что это немец-пулеметчик, в которого майор всадил штык. Попытался добраться до первого номера, чтоб добить и его, но оказалось — майор жив.
Старшина стащил его в гнездо. Майор был без сознания. Выглядел он препаршиво: гимнастерка почернела от крови, на губах проступила пена. Ран было как минимум пять. Пять жестоких, сквозных отверстий. Иногда человеку хватало и одного, чтоб отправиться на встречу с предками. А этот был жив. Все еще жив…
— Ну что с тобой делать?
Старшина разорвал свой санитарный пакет и запихал его под гимнастерку. Пакет майора тоже вскрыл и затолкал его тому за спину. Конечно, не перевязка, но сойдет.
Он осмотрелся еще раз: бой почти затих.
Конечно, ожидать утреннего появления немцев резону не было. Идти к своим? А как же политрук?..
А что если захватить майора? Он все равно не жилец, но это, конечно, меняло дело: получалось, что он вынесет командира из-под огня. Ну, или тело командира. Опять же — если немцы начнут стрелять, раненый прикроет ему спину…
Майор был не так уж и тяжел, страх гнал старшину, толкал его в спину, и совсем скоро он был в своем окопе.
Там его уже встречали. Пистолет политрука был в кобуре, но кобура оставалась расстегнутой, было видно рукоять револьвера. «Наган» — оружие в бою так себе, немногим лучше кастета. А вот пустить пулю в лоб ближнему — ничего, сойдет…
— Кого это ты прешь? — спросил политрук.
— Это товарищ майор… Командир батальона… — ответил старшина, пытаясь отдышаться.
Старшина свалил раненого на бруствер. Стал глотать воздух, словно только вынырнул с многометровой глубины. Будто бы стал начинаться дождик. Или старшина его раньше не замечал?
— Зря нес, — заметил политрук. — Он, вероятно, не жилец…
— Он — герой, — стал защищать свою ношу старшина. — Сам подавил пулеметный расчет, закрыл амбразуру своей грудью…
О том, что второго номера пулеметного расчета он сбил сам, старшина отчего-то умолчал.
— Что там происходит? — кивнул политрук в сторону немецких позиций.
— Попали под обстрел минометов. Прыгающие мины… Мины-лягушки.
— Что за чушь? — удивился политрук. — Мины не могут прыгать. Они что, резиновые?..
А ты сходи, посмотри, — подумал старшина и чуть не ляпнул этого вслух. Но тут в разговор вмешался майор, сделал это единственным возможным для него способом — по грязи начал сползать в окоп.
— Ладно, тащи в госпиталь. Может, еще успеешь живым донести…
— Дайте кого-то в помощь!
— Да ты что! Санитаров всех убило, а у меня каждый штык на счету! А если немцы в контратаку пойдут.
А, действительно, вдруг пойдут? — подумал старшина…
И понес майора дальше, по переходам. Где-то за его спиной все еще ухали минометы. Но звук был далекий и глухой. Он уже не пугал, а, наоборот, успокаивал: смерть осталась позади…
А раненый хрипел на плече. По бушлату текла кровь, она мешалась с дождевой водой и лилась на землю. Старшина и представить не мог, что в одном человеке столько крови.
— Да когда же ты сдохнешь, — бурчал он раненому. — Мне что, больше таскать нечего.
Но когда он откинул полог санитарной палатки, раненый был все еще жив. В уголке врач попивал чаек.
— Принимайте дохлятину…
— Вали на стол… — ответил врач, допивая одним глотком чай.
Старшина свалил груз с плеч.
— Осторожней! — окликнул его доктор. — Не дрова ведь. Живой человек.
— Я его уже хрен знает, сколько на себе тащу…
Врач подошел к столу, одним жестом взрезал рубашку.
— Мда… Где же его так, сердешного…
— Тут рядом место есть одно. Могу показать…
— Можешь не мешать? Там в уголке ведро со спиртом… Угощайся. Только, смотри, не упейся. Похмелять не буду.
С шеи раненого врач срезал скальпелем медальон, отер с него кровь. Открыл, выбил бумажки. Как он и полагал, майор был предусмотрителен: среди прочих данных значилась группа крови.[2]
Врач кивнул, позвал санитара, затребовал банки с консервированной кровью. Майору решительно везло по жизни: группа у него была обыкновеннейшая, заливать можно было хоть воду из лужи.
Доктор принялся за работу, будто бы не спеша, но вместе с тем решительно, уверенно. Он уже заштопал-перевязал за сутки почти целый взвод.
А до полуночи было еще далеко.
В палатке было тепло, в кружке старшины плескался не самогон, не наркомовские сто грамм водки — чистый спирт.
Ну а то, что крови по локоть, так нешто мы к крови непривычные?
Наконец, доктор закончил зашивать, отошел помыть руки. От рукомойника бросил:
— Видно, что смелый, отчаянный человек… Был. Жаль, конечно, — все равно помрет.
Потом, омыв руки, нацедил и себе в мензурку спирта, вернулся к раненому, провел рукой по старым, но, без всякого сомнения, пулевым шрамам.
— Хотя, кто его знает: крепок курилка. Где это его так разукрасило? Финляндия? Испания?
— Не знаю, — покачал головой старшина, — я с ним две недели…
Больше в ту ночь никого не принесли. Немцы не пошли в контратаку, никто не полез за солдатами погибшего батальона — раненые один за одним умирали на ничейной земле.
Отдежурив до полуночи и дождавшись смены, врач пошел спать. Придя утром в госпиталь, с удивлением обнаружил, что раненый майор жив, хотя и не приходил в себя.
Врач пожал плечами и завел на него карточку: майор Н. К. Гусев. Записал диагноз, эпикриз, состояние: «стабильно тяжелое».
Покамест, оставим раненого на больничной койке.
Может, пригодится еще?
В ту ночь в тюрьме мало кто спал.
Даже те, кто уже решился, часто просыпались, прислушивались к тюремному перестуку — а вдруг какая новость промелькнет. Кто уходит, кто остается.
Колеснику же этот шум мешал спать. Для себя он решил — идти. Это не сильно походило на ожидаемое чудо, но иного пока не предвиделось.
Но он ни с кем не делился своими мыслями, других тоже не слушал.
На следующее утро капитан лично пожал ему руку:
— Ты, Серега, хоть и бандит, но наш, советский, сознательный…
Из всей тюрьмы не пошло на фронт человек десять. Среди них был тот, кто вчера кричал, что он не хочет умирать и что он не виновен. Так это или нет — никто не узнал. Вести оставшихся на этап было некому и потому, перед уходом их расстреляли прямо в камерах.
Оружие выдали не всем. Колеснику повезло — ему досталась древняя винтовка. Сжимая ее цевье, Серега затосковал по своему «браунингу», сброшенному во время погони в какую-то канаву.
Он думал бежать ночью, укрывшись в туман и мглу ночную. Но нет, не удалось — поход на фронт был тем же этапом, только конвой, составленный из войск НКВД, старался держаться подальше — в нескольких сотнях метрах.
Вооружены и экипированы они были, не в пример, лучше. Если у ведомых на бой было хорошее, если по винтовке на четверых, то охрана ставила на холмах пулеметы.
Обещали, что на передовой они будут через неделю, но за это время фронт сильно продвинулся, и уже на четвертый день пути коробочка охраны открылась, выдавливая их к врагу.
Но боя не получилось.
Будто из-под земли выскочила мотопехота, окружила, полоснула поверх голов из пулеметов. Немцы налетели неожиданно даже для заградотряда — они отступили, порой побросав оружие.
Кто-то поднял руки вверх, его жест повторили многие… Если не все…
Так, всего лишь через четыре дня после выхода из тюрьмы советской, Колесник попал в плен немецкий. Да и чем были те четыре дня? Свободой?.. Мало кто так думал.
— Как есть нас на бойню гнали, — брюзжал сосед Колесника. — Эвон, посмотри, немцы одеты с иголочки, морды скоро лопнут… Каски, оружие начищенное. А у нас что? Винтовка на пятерых да тонкий лен на плечах.
Соседа Колесник слушал в пол-уха, он думал о своем — ему здесь тоже не нравилось.
Лагерь, построенный на берегу тихой речушки, был временным, ходили слухи, что их вот-вот погонят на запад. И если система даст сбой, — понимал Колесник, — то где-то здесь. Чем дальше на запад, тем лучше будет налажен конвейер.
Надо цепляться за малейший шанс.
«… Вот сейчас, — думал он, — сейчас что-то произойдет, и я выберусь отсюда…»
Но ничего не происходило.
Побег Колесника
Ничего не произошло.
Танковый дизель завыл на тон выше и заглох.
Два механика выругались — громко и резко, будто выстрелили. Один, невысокий, рыжий, зло выплюнул папиросу. Та перелетела через танковый корпус, упала в ведро с водой и с шипением погасла.
Но к каким силам они взывали, кого ругали — никто так и не понял.
Ругались они по-венгерски.
На местах недавних сражений было брошено немало подбитой техники как одной, так и другой стороны. Немцы собирали свою технику, чинили то, что можно, что нельзя — разбирали на запасные части. Трофейную технику, в лучшем случае, отправляли на переплавку по причине отсутствия на нее все тех же запчастей.
Этот танк венгры вытащили из металлолома чуть ли не с железнодорожной платформы. Фельдфебель вермахта, руководящий погрузкой, уступил его легко, лишь обозвав венгров старьевщиками. Венгры не обиделись, поскольку банально не поняли сказанного.
Внешне танк был в приличном состоянии, но будто проклятие висело над ним — трансмиссия плевалась маслом, двигатель самопроизвольно набирал обороты, но стоило от него отвернуться — глох. Механики разбирали установку, бережно собирали, но все повторялось снова.