В следующие годы было все больше не до канализации и водопровода. Не хватало продуктов, лекарств. Не хватало абсолютно всего, и прокладку нового водопровода отложили до лучших времен.
Наступления таковых все откладывалось — мешали гипотетические враги народа, вполне реальное воровство и вера в то, что все обойдется. И сантехники ремонтировали поломки по наитию и все больше честным словом, благо чугунные трубы с дореволюционных мануфактур давление держали исправно.
Войдя в город, немцы уже на следующий день запустили водонапорную станцию. Комендант открыл кран — оттуда потекла ржавая вода. Он ожидал, что ржавчина стечет, но прошел час, второй, а вода оставалась рыжей. С комендантом случилась истерика.
Сначала он попытался озадачить людей Тодта-Шпеера, но те только отмахнулись: им было не до того.
Тогда из Германии выписали электрический насос и возле комендатуры стали рыть колодец.
Но выкопать удалось всего ничего — на глубине полуметра нашли скелет.
Вызвали Ланге и Бойко.
Земля была суха, и Бойко тут же спрыгнул в яму.
— Убит, — сделал он вывод. — Удар в голову. Вероятно, топором. Убийца был ростом с жертву. Скорей всего правша… Или обидекстер…
— Убийство? Будем искать преступника, — улыбаясь, спросил Ланге, подавая руку Бойко.
— А зачем? — ответил тот, отряхивая со штанов пыль.
Убитый, вероятно, бывший городской голова. Мундир сотлел, но нагрудный знак остался. Он пропал, кажется, в 1913 году. До сего дня считали, что он сбежал. Тогда еще в кассе нашли недостачу. Свалили на него…
— И кто его убил?..
— Тут сложней… Но лет пять назад здесь был дом одного старика. Милый такой дедушка, хороший, приятный. Был… А оказывается он еще и убийца. Вот он убил и закопал у себя на огороде, сажал редиску над покойником. Больше никто этого сделать не мог.
— Ну да ладно. Будем считать дело закрытым?..
— Я заслужил премию? — пошутил Бойко.
Ланге отмахнулся. Мужики, что копали колодец, наконец-то, вмешались:
— Так что нам делать-то?
— Засыпьте эту яму и копайте колодец рядом.
— Да как-то не по-божески…
— Ну раз так, вытаскивайте кости, ищите гроб, тащите покойного на кладбище.
Мужики переглянулись:
— Оно нам надо?..
В яму посыпалась земля…
— Чем заняты?..
— Пишу статью.
— Я могу вам чем-то помочь? — спросил Бойко.
— Да. Постарайтесь мне не мешать…
Бойко пожал плечами и сел в углу. На столе рядом валялась кипа немецких иллюстрированных журналов, формата такого же, как и советский "Огонек". Бойко пододвинул их к себе, стал листать один за другим. Разглядывал картинки — на них была совсем иная жизнь.
После войны Ланге намеревался защитить докторскую степень. С темой он пока не определился, впрочем, и война будто бы затягивалась. А ведь после нее определенное время должно уйти на установление нового порядка…
Но вот беда — соискатель докторской степени должен был обладать определенным количеством публикаций. Ланге, вроде бы, договорился со своим однокашником, что тот пристроит его в какую-то газетенку.
Работа была скучна.
Статья была еще не написана, но какой-то тираж ей уже был обеспечен. Ланге мог бы схалтурить, поэтому он просто заполнял словами страницу за страницей, не слишком беспокоясь о творческой стороне вопроса.
"Они говорят: Мир хижинам — война дворцам". Но, завоевав дворцы, они селятся в них, не в хижинах.", — написал Отто. Задумался, перечитал фразу внимательней. Звучала она неплохо, но совершенно не подходила по смыслу к статье. Ее пришлось вычеркнуть, но прежде он аккуратно переписал ее в записную книжку. Вдруг пригодится в будущем.
Его статья касалась преступности в послевоенном, грядущем, Тысячелетнем Рейхе…
"…Построение расового общества нового типа в обозримом будущем даст искоренение преступности, поскольку арийская нация не склонна к социальным девиациям.
Но в период становления нового социса существует вероятность перерождения преступности.
Вероятно, что в Новой, объединенной Рейхом Европе, преступность так же обретет черты схожие, взяв самые опасные черты национального криминала.
И здесь мы, как и на остальных фронтах, должны бороться с интернационализмом, как с понятием, совершенно чуждым национал-социализму…"
Ланге прихлебнул из чашки чай и, не прекращая писать, спросил:
— Вы знаете, какой был один из первых практических случаев использования бунзеновской горелки?
— Простите?.. — переспросил Бойко.
— Эффект горения металла в кислороде.
— Это автоген[30] что ли?
— Ну да. Он.
— Нет, не знаю.
— В конце прошлого века ею разрезали сейф при ограблении банка. Кажется, это было в Чикаго.
— Надо же какой ужас, — лениво заметил Бойко. — В жизнь бы не подумал.
— По сути, — продолжал Ланге, — то преступление было инновационно, если хотите — интеллектуальное. Скажите, подобное было на вашей памяти?
— Хм… Как-то трактором выдернули решетку из камеры хранения. А однажды вор-домушник следовательницу окрутил во время допросов.
— Банально, Владимир, банально. Даже преступления у нордических рас более высшие, разумные. Кстати, смею заметить, Бунзен был немцем. Наверняка арийцем.
— А что, Бунзен был бандитом? Просто странно вообразить, будто он мотается из Германии в Чикаго, единственно, чтоб разрезать сейф. Опять же, сомневаюсь, что он изобретая резак, думал только о том, чтобы заменить обычную воровскую отмычку.
— Это вы к тому, что гений и злодейство — несовместимы. Думаю, эту фразу придумал какой-то гений, исключительно чтоб отвлечь внимание от своего злодейства. Если бы Леонардо знал, сколько будет стоить его "Джоконда", он бы наверняка сделал несколько копий и через подставных лиц продал бы их в разных уголках Европы. Таким образом, мы бы лишены нужды ездить через всю Европу, чтобы посмотреть на то или иное полотно. Шедевров бы хватило на все столицы. Я думаю так: если у тебя есть какой-то дар, умение, которое выделяет тебя среди прочих, — твой долг использовать его как можно чаще. Во-первых, это благотворно для дарования, оно развивается. Во-вторых, он выделяет носителя из общей массы, возвышает его…
Ланге обмакнул перо в чернильницу и продолжил:
"…Славяне — это древнее низшее арийское племя.
Бытует заблуждение, что у низших рас и преступность имеет характер примитивный, бытовой.
Это не совсем так. Напротив, порой поведение славянских преступников наполнено такой хитростью, которую трудно встретить в Европе.
Следует так же отметить иррациональность, нелогичность отдельных русских преступлений. Это вносит определенный элемент хаоса.
Что это — звериное чутье?…"
А действительно, что это? — задумался Ланге. Самостоятельно ответа не нашел. Решил спросил у Бойко. Перевел и прочел эту часть Владимиру:
— Что вы думаете по этому поводу?
— По какому из них? Про хитрость или нелогичность?
— Скорей второе… Я не говорю про нестандартные ходы, а, скажем, про несоответствие результатов и усилий… Когда добыча не может окупить приготовлений. Или, напротив, украдено что-то такое, что невозможно сбыть, что связывает руки. Такое у вас бывало?
— Бывало и довольно часто. Думаю, нелогичность — это просто глупость. Кто-то что-то недодумал. Положился на чудо, на авось.
— И что в таких случаях вы делаете?
— Пожимаю плечами. Что тут еще можно сделать.
Ланге сделал вид, что понял Владимира, кивнул головой, принялся писать далее. Когда пальцы устали, отложил перо, потянулся на стуле. Суставы захрустели так, что Бойко вздрогнул и оторвался от журнала:
— Это у вас отложение солей началось. От кабинетной работы, — заметил Владимир. — В старости ревматизм вам обеспечен. Это мне один доктор рассказывал.
Ланге кивнул безразлично: грядущая старость его не волновала. До нее еще следовало дожить различными правдами-неправдами.
— А, пустяки… — ответил он, прищурившись. — Я себе дом заведу. И чтоб камин в нем был — кабана можно запечь. Вот буду возле камина и греться.
— От каминов только сквозняки…
— А вы так и будете до старости бегать, ловить карманников? Стрелять по бандитам, которые облагают бабушек данью?.. Однажды вы окажетесь медленней их и ваша гибель будет бесславной.
О том, что трактат, лежащий перед ним, наличие преступности отвергал, Ланге почему-то об этом умолчал.
— Какие у вас вообще жизненные перспективы, Владимир? Что за будущее вы рисуете себе перед сном?
Владимир пожал плечами, улыбнулся довольно глуповато.
— Как-то не задумывался об этом. Может, вы очертите мои перспективы.
— Охотно. Вы сделали правильно, что решили сотрудничать с новым порядком. Думаю, руководство Новой Европы по достоинству оценит подобный шаг. Рано или поздно вы получите права полноправного гражданина Рейха… Надеюсь, вы остепенитесь, женитесь…
— Ну да, конечно! Мы состаримся, будем ездить к друг другу в гости, сидеть на завалинке. Скажите, Отто, у вас в Берлине есть где-нибудь завалинка рядом с Рейхстагом?
— Нет, — усмехнулся Ланге.
— И у меня нету. Но вы не беспокойтесь: как только вы соберетесь ко мне в гости, я тотчас чего-то завалю. Мы сядем, будем калякать по-стариковски, петь песни старые, задушевные… Вроде "Deutschland, Deutschland, uber alles".
— Вам лишь бы хохмить. Вроде бы, умный человек, но иногда с вами разговаривать совершенно невозможно.
— Простите, Отто, но откровенность за откровенность… Вы ко мне относитесь неплохо. И в комендатуре на меня большинство ваших друзей смотрят не искоса. Это дорогого стоит… Но на простых людей, скажем, на того же Зотова — они плюют. А герр Штапенбенек и на меня готов плюнуть. А я ведь так понял, у него власти побольше, чем у вас.
Ланге вздохнул глубоко и тяжко:
— Хорошо… Откровенность за откровенность. Скажу честно — официальная точка зрения такова, что только чистокровные граждане Германии обладают полнотой прав. На оккупированных территориях это умалчивается, но, думаю, просочится рано или поздно. Хотя сначала права коренных немцев получат фольксдойчи. Затем лифляндцы…