но тот, словно живой, приподнимал край, как только она приближалась к нему. Девушка соскальзывала снова к центру, и ничего нельзя было с этим поделать. Не оставляла Маша свои тщетные попытки сбежать, но отчаяние уже запустило свои холодные мертвящие когти в ее еще живое сердце. Белая кисея сползла с головы, и теперь легко можно было видеть весь ужас происходящего.
Тысячи изуродованных призраков неслись на отбивающихся степняков. Потоком, буранным ветром. Напрасно люди разили саблями – сталь проходила сквозь тела нападавших, не причиняя вреда. Духи невинных жертв из Мертвого города лишь распалялись еще больше в своей ярости, вспоминая, как их убили такие же клинки, и с еще большей злостью впивались в тела воинов. Нет, кровь не залила жертвенник, но каждый из неживых уносил из человека часть дыхания, и слабели руки, замирало сердце, путались мысли. Тысячи, тысячи обозленных душ, не похороненных по должному обряду, не слышавших погребального плача о себе, погибших бесславно, как скот на бойне, рвали сейчас силы из давснов, дырявя их тела, как капли воды – рыхлый снег.
Первым свалился, закашлявшись, самый высокий из троих, Лучник. Только его стрелы с серебряными наконечниками, остатки былой роскоши родного племени, причиняли мало-мальский вред духам. Но что такое пара десятков стрел, когда тебя пронзают тысячи алчущих?! Лучник упал, захрапев, словно захлебывался, потом стал ловить ртом воздух, как рыба на берегу, и умер с широко раскрытыми глазами. Казакова готова была поклясться, что видела, как его душа, душа воина, погибшего, сражаясь с оружием в руках, ушла куда-то вверх к звездам, равнодушно перемигивающимся в темном небе.
Шовшур, однако, не растерялся. Он тоже заметил, как исчезали те, кто напарывался на наконечник из серебра. Кочевник выхватил лук и стрелы из еще не остывших рук соплеменника и, превозмогая боль, сделал точный выстрел прямо в грудь шаману.
Рассекая поток мертвецов, стрела звенела, неся неминуемую гибель их главарю. Шаман успел лишь резко выбросить руки ладонями друг к другу, и стрела застряла в синем сиянии между его пальцами. Он сломал ее, как соломинку, и отбросил в сторону, невредимый.
А второй товарищ Шовшура уже упал на колени, зайдясь в приступе кашля. Так и умер он, коленопреклоненный, упершись лбом в любимую степь.
Но Шовшур не сдавался. Запрыгнув на постамент с жертвой, он схватил Машу за косу и поднял рывком, приставив кривой клинок ей к горлу. Духи не смели влетать на постамент, заметил он и это.
– Дай мне уйти, а то спать будешь с мертвым мясом! – крикнул он, глядя главному злодею в лицо.
Тот замешкался, размышляя, и вся волшба, вся нечисть вокруг тоже замерла, ожидая команды. Шовшур же спрыгнул с остановившегося алтаря, стаскивая за собой и Машу. Намерения его легко читались: прикрываясь девушкой как щитом, он собирался уйти в сторону соляных полей.
– Два мужчины, одна женщина – беда, – с усмешкой произнес шаман и метнул в говорящего острый кинжал, даже не глянув из-под своей низко надетой меховой шапки.
Маша дернулась, и ее недавно приобретенная коса осталась в руках мужчины. Обычный вплет, шиньон, как оказалось. А нож со звоном ударился об жертвенник.
– Ату! – снова по-европейски скомандовал дэв-шаман. И тысячи страшных призраков с гиканьем набросились на убегающего Шовшура.
Шаман, точнее дэв в его теле, подошел к своей все пытающейся уползти «невесте». Она наконец смогла его рассмотреть, когда уткнулась в поставленную на край жертвенника ногу. Мягкие белые сапоги из замши с загнутыми вверх носами, как положено у степных народов, с оторочкой из белого же меха. В них заправлены тоже белые штаны. Кожаная светлая короткая куртка с косой застежкой. Остроконечная скифская шапка с богатым песцовым мехом надвинута на глаза так, что прячет половину лица.
«Был бы принц в белом, если б не был такой мерзавец», – подумала Маша. Ничего, кроме спутанных седых косм, не осталось сейчас в сильной мужской фигуре, наклонившейся над девушкой, от того полубезумного измученного старика-мальчика, которого Казакова видела в стойбище давснов. Но сомнений, что это именно он, почему-то тоже не было.
– Посмотрим, кто сегодня прислан наивным соляным народцем. – Ухмыляясь, дэв во плоти погладил Машу по щеке. Его холодные пальцы ослабили повязку на лице и заставили съежиться. Он медленно распутывал вуаль на шее девушки. Ткань словно растворялась, текла под его бледными пальцами вниз, открывая прохладе ночи губы, шею, плечо невесты. – Вышла черная из белого, несла красное. Ты совсем не похожа на чернокожую горячую богиню. А еще бус в наряде должно быть больше, как я заказывал. Бред, конечно, невозможный бред, а они все на что-то надеются…
– Зачем ты их мучаешь? – затекшими губами спросила девушка. Она похолодела от внезапного понимания, что злодей не собирается выполнять своих обещаний давсном, как бы они ни старались.
Дэв обдал ее смрадным дыханием. И его костистые ледяные пальцы скользнули по теплой девичьей коже за мочку уха, по шее и ниже ключиц, в вырез одежды.
Яркие бусы, которыми Казакову увешали от подбородка до пояса, половину которых она уже потеряла в степи, сейчас лопались одна нить за другой от одних только легких прикосновений дэва.
– Хочу, чтобы они сдохли, вот и все. Потому что я снова оказался здесь, возле какой-то соленой лужи, и не могу никуда сдвинуться. – Он шепнул страшный ответ Маше на ухо. Белый мех его шапки щекотал ее щеку, а руки дэва уже скользили по девичьей спине. – Будешь уговаривать меня передумать? Может, мне понравится, постарайся и…
И вдруг Маша честно покачала головой:
– У меня получится? Шансов ведь нет, как я погляжу. Но жалко их, у них дети такие серьезные, как маленькие взрослые…
– А тебе не все ли равно? – Маша боялась, что кожа лопнет от мороза, бегущего с пальцев чудовища. Он же явно забавлялся, раздевая свою жертву: – Или ты разочарована, что не станешь спасительницей народа? А что чувствует жертва, которую приносят во спасение? Эти соляные людишки тебя подбросили мне на съедение, а ты о них переживаешь…
– Жить очень хочется, – честно ответила Маша. – Чувствую, словно я еще и не жила совсем, а хотят, чтобы я зачем-то утопилась.
И дэва как током ударило! Даже шапка сдвинулась, так резко он отдернул руку. Он сдвинул свой песцовый треух на затылок, и Казакова поняла, почему человек или то, что было в теле человека, прятал лицо в тени. Черты дэва все время менялись. Глаза, брови, нос, скулы теряли и обретали форму, словно к прозрачной пленке прижимается то один, то другой, то третий человек. То старик, измученный болью, то молодой давсн в самом расцвете сил, то совсем незнакомый зрелый мужчина, не похожий на степное племя. И вот тот, совсем незнакомый, сейчас пробивался сквозь оболочку чаще других и вглядывался. Вглядывался в Машу. Не зло. Удивленно. Недоверчиво?
– Почему тебя прислали? – резко изменил тон мужчина. – Кто ты?
– Я – Мария Казакова. С утра была. В командировку приехала в Нижний Баскунчак. По дороге уронила свои бусы в лужу с рапой под соляной коркой, упала туда, когда доставала, и вот оказалась здесь. Как Алиса в кроличьей норе. А тут такая история. Вы – Синяя Борода?
Маша продолжала говорить, называя как можно больше имен и мест из реального мира. Того, родного ей, который она считала своим до недавнего времени. Потому что видела, как застывает, как меняется лицо дэва, как обретает он единый образ, вид того европейского мужчины. Он словно завороженный вслушивался в слова и образы, которые по логике вещей не мог знать степной дикий народ, а уж тем более злой дух. Маша чувствовала себя факиром, играющим перед коброй на свирели: остановись, прерви мелодию – и смертоносный укус не замедлит. «Вся нечисть боится солнца, заговорить его до рассвета?» – билось у нее в голове. И там же, в глубине сознания, на самой границе с подсознательным слышалось тихое: «Держись, уже скоро».
– … и еще я бы точно не стала больше никогда ничего никому доказывать или ждать благодарности. А маме уж тем более. Дети не оправдывают надежды родителей, а живут своей жизнью. Лишь бы были счастливы…
– Нет, не может быть! – вдруг закричал он. – Имена из мира Терры, способ заговаривать зубы маньяку и ты сама, ты должна была уже извиваться от сладострастия от одного моего прикосновения. Я на этот дар душу променял, мать, семью, стал служить Хаосу… А ты мне сказки рассказываешь, песню поешь про жаворонка! И моими словами говоришь, как я в начале пути! Кто ты такая?
Вот когда Маша почувствовала, что самый черный миг перед рассветом! Дэв, чье лицо уже почти не менялось, а застыло восковой маской, схватил девчонку за плечи и притянул к себе, больно впившись ногтями:
– В тебе – моя кровь! – и отпустил, ошеломленный собственной догадкой.
И тут вой синеватых призраков оглушил их обоих. Лавина умертвий летела назад, и страх мчался впереди нее. Что-то громадное, сверкающе-белое гнало дикие души прочь из степи, и полчища их уменьшались с каждым отблеском…
Глава 3
Мэй летела верхом на огромном китайском драконе и удивлялась почему-то лишь тому, что так жестко лететь, а она не устает. Ни ветер в белой гриве, ни перламутровые изгибы тела и блеск чешуи, ни факт полета бескрылого существа не задевали воображение так сильно, как отсутствие мозолей на пятой точке. Словно бы Мэй родилась для того, чтоб летать на волшебных драконах.
Синие одежды ханьфу, подаренные хозяйкой озера Друтсо, прекрасно защищали от стужи. Особенно в сочетании с термобельем, сохранившимся под ними. Лицо и руки тоже не зябли почему-то. Хотя дракон оказался без подогрева снизу.
Холодный воздух небес шевелил белоснежную гриву бывшего Рика, и та издавала нежные звуки, словно перебирались струны гуцинь. Мэй решила назвать дракона Лунь. А как же еще называть дракона, если не драконом?! «Мы берем себе иностранные имена, если живем за пределами Китая, – думала Мэй, – чтоб чужакам было проще. А раз живут у нас, пусть тоже получат китайские». Как только она подумала, Лунь сразу же повернул к ней усатую голову и посмотрел большим желтым змеиным глазом с узким щелевидным зрачком. Мэй приняла его жест за одобрение.