Мэй огорошила ее спокойствием:
– Значит, на пять ртов меньше. И тебя можно тоже не считать.
Такой практицизм снова покоробил Машу, но оказался очень кстати, когда пришлось объясняться с народом. Когда счет муки идет на пригоршни, количество едоков имеет значение. Мэй повела переговоры, так и не выпуская меча из рук. Это выглядело очень солидно и аргументированно.
– Два коня и запас еды на день – не большая плата за освобождение. – Голос ее звучал спокойно. – Можете идти с нами до границы солевых копей, если не верите. Проверьте сами, ступив на очищенную землю.
Все видели отблески сражений в степи. Обветренные лица давснов казались бесстрастными. Но люди не расходились, смотрели на говорящих в упор, не отрываясь.
– Два коня и запас еды – смешная цена, – согласился старейшина. – Но как докажешь, что тебе можно верить? Четверо воинов ушло в ночь, вернулась одна девица. Я прикажу сейчас – и вы обе станете подарком дэву. Сохраню своих людей. Эй! – и большой синий перстень сверкнул на пальцах руки.
Две шелковые кисти на рукояти меча Мэй дрогнули. Наверное, не одна Маша поняла значение этой дрожи. И поспешила вступить:
– Дэва больше не будет, я видела, как твой сын, вместилище злого духа, влился в поток мертвых, гнавший нас до солончаков. Молодой шаман не вернулся утром, как обычно, ведь так? – Слова ее, словно стрелы, достигли цели. Лицом отец шамана потемнел еще больше, но и бровью не повел. Молчали и остальные, но девушка спиной чувствовала, как сгущается это молчание в тучу. В черную тучу.
– А вот этим я сожгла войско черного тумана, – и Мэй молниеносно бросила в ближайший костер последний мешочек с фейерверком. Когда дым от взрыва рассеялся, каменный меч упирался в грудь старейшины. – Я действительно намерена рассказать вам, что делать, чтоб успокоить остатки тумана. И хочу просто уехать с моей новой подругой. Твой сын погиб, пытаясь спасти вас. Она тоже чуть не погибла. Ты хочешь, чтобы его жертва оказалась напрасной? К тому же мы избавим тебя от лишних ртов. Подумай, правитель.
Маша испытывала стыд и страх, обильно замешанные на усталости. Может, поэтому не злилась она на бедных солеваров, которым судьба была мучительно умирать, истаивать, как кусок соли в воде. Зато резкие слова попутчицы, ее напор и агрессия кололи слипавшиеся уже глаза Казаковой. А Мэй продолжала:
– Если заботишься о людях, то не решай за племя единолично. Мудрый правитель уважает свой народ, а не жертвует им. Останетесь здесь, не поверив мне, – умрете с голоду. Если я лгу, у границы соли малой кровью откроется правда, и возьмите мою голову, если захотите. А если я права и правитель смел и прозорлив, ваши несчастья закончатся уже сегодня.
Что убедило старейшину: каменный меч ли у горла или словесные аргументы, но не меняя выражения лица, старик сказал ритуальную фразу.
– Будьте моими гостями до полудня, – проскрипел старейшина. И возвысил голос, чтоб слышали все вокруг. – Никто из нашего стойбища не тронет гостей и пальцем. А в полдень все, кто захочет, пойдут с вами и со мной до границы солончаков. Там откроется правда. Мать Цаган вас примет.
Мэй поклонилась и закинула меч на плечо. И все разошлись молча, только самые маленькие дети оглядывались на гостей. Не нормальное это было молчание. Тяжелое, как соль, такое же жгучее. Дорогу в белую юрту Маша запомнила, пришла туда «на автомате». И тут же отрубилась, прислонившись к нагретой солнцем стене.
Пара часов сна не столько вернут силы телу, сколько поставят на место мозги. Вот пригрело тебе щеку, напекло голову, и ты просыпаешься, потягиваясь, морщишь нос, еще не открывая глаз. Протягиваешь руку, стараясь нащупать походную сумку с косметичкой – там должны быть зеркальце и салфетки. А рука наталкивается только на щепки и какие-то камешки. И вот тогда ты уже жмуришься сильнее, понимая, что не проснуться тебе в командировочной гостинице и не в казенном кресле ты заснула. Память подсовывает фантасмагоричные образы, которые видела вчера в ночной степи, остается только набраться смелости и признать: это случилось. Жизнь изменилась так резко, что вряд ли станет прежней. Пусть даже удастся вернуться назад, в тот мир, где есть кино, ты уже навсегда – хоббит, ходивший туда и обратно.
Что-то просвистело у лица. И тут Казакова наконец открыла глаза. Юрта. Соленая степь. Солнце почти в зените. Старая женщина в белом сидит рядом с ней, на земле. Топча собственную тень, прямо перед ними танцует Мэй. Двигаясь плавно, словно под музыку, слышимую только ей одной, она играет мечом, выписывая затейливые фигуры. Меч то резко рассекает воздух, то описывает сложные фигуры. Две шелковые кисти, короткая и длинная, летают вокруг женских запястий, каждая играет собственную партию, но никто не мешает друг другу. Нельзя не залюбоваться.
– Ты проснулась? – не поворачиваясь, спрашивает женщина. Даже говоря, она не прерывает танца. – Готова идти на запад?
Меч сделал последнюю сложную дугу и замер наконец в руках владелицы. Та обернулась и сдернула с глаз белую повязку. Спокойно и чинно Мэй подошла к девушке. Тут Казакова заметила возле своих ног несколько наконечников стрел. Мать Цаган испарилась тут же, как будто и не было. Мэй тоже посмотрела на воинственные находки.
– Пальцем никто и не пытался нас тронуть, верно? – женщина с мечом и не скрывала иронии.
– Завтракать я, пожалуй, тоже не буду, – сказала Маша. – Хотя очень хочется. Давай на дорогу еду тоже брать не будем?
– Мудро. – Мэй слегка кивнула.
Маша украдкой посмотрела на меч. На его холодной белой поверхности ясно виднелись вмятины и царапины. Мэй поймала ее взгляд и кивнула понимающе. А дальше у Казаковой перехватило дыхание: прямо на глазах клинок чуть изменил цвет, став зеленовато-белым, и раны, по-другому не назовешь, стали уменьшаться в размерах. Они заживали, затягивались, исчезали, как ссадины на коже.
Мэй сама заговорила:
– Я не привыкла ничего рассказывать, но, удивительно, тебе – хочется. Наверное, это твой дар – вызывать на откровенность?
– Профессиональное. Я же журналист. Репортер, точнее, – улыбнулась девушка.
Но уже сама она не была уверена, что дело только в располагающей улыбке. В мире, где за тобой гонятся умертвия, летают драконы, а меч сам залечивает раны, можно и в себе открыть много необычного. Хоть какой-то бонус!
Женщина так и не выпустила меч из рук. Он словно сам рванулся вверх, и тут же на траву упала короткая степная стрела. Каменная плоть меча прервала ее звонкий полет. Комментариев не требовалось.
– А для сильнейшего эффекта я завязала себе глаза, – просто добавила Мэй. – Нефритовый меч справедливости нужно только не выпускать из рук.
– Боевой трофей или наследство? – Такое прекрасное оружие не могло не восхищать любого, кто его видел.
– Куплен ценою блаженства. – Мэй только сначала говорила короткими фразами…
Глава 5
Во дворце было на что посмотреть и чем заняться. А еще совершенно не хотелось есть, спать, пить, не чувствовалась усталость и время тоже не угадывалось. Завернутый в облака, дворец не нуждался в солнечном свете и не пропускал его. День и ночь остались за пределами его резных перил. Первое время Мэй подходила к ним, чтоб взглянуть вниз, по привычке стараясь узнать, утро или ночь снаружи. Туман тут же рассеивался, и с высоты женщине, или теперь уже фее, открывался вид на реку и бамбуковую рощу. Время от времени по воде проплывали рисовые колобки. Внешне мало что менялось, и Мэй все реже высовывалась, предпочитая любоваться узорными сводами, резьбой и орнаментами дворца. А он, словно чувствуя интерес новой жительницы, открывался перед ней все более удивительно.
Сколько залов и галерей обошла Мэй, она и не считала. На нижних этажах, с которых она начала путешествие, комнаты – многочисленные, богато украшенные, полные всевозможных и невероятных вещей, знакомых и очень желанных с детства. Здесь стены ломились от яств и посуды с напитками, красивая одежда лежала в изящных сундуках, мебель стояла мягкая и уютная. Наверное, очень много времени ушло у новой хозяйки, чтоб наиграться со всеми этими вожделенными когда-то предметами. Ибо то и дело она находила в ворохе незнакомых предметов то, что когда-то жаждала: бумажного змея соседского мальчика, лаковые туфли учительницы или бриллиантовые серьги одной из многочисленных туристок. И всегда за новой дверью были новые вещи, и не было им числа, как и предела радости от обладания всем богатством мира или миров когда-то нищей полуголодной девчушки-сиротки. Сорокалетняя видавшая виды женщина почувствовала себя снова ребенком. И ребенок этот был счастлив и ненасытен.
Пусть даже очередная утеха на поверку оказывалась слишком яркой и совсем не прочной, пусть только на пару минут и радовала, но ведь впереди ожидали новые, другие. Нет смысла долго сокрушаться.
Когда очередная бесчисленная игрушка надоедала, то, сброшенная на пол, она тут же теряла краски, ветшала и обращалась в пыль прямо на глазах. Затем легкий ветер подхватывал щепоть праха и уносил куда-то прочь, развеивал в колыхнувшемся воздухе.
Если не давать ребенку ничего, он станет жадным, если обеспечивать всем – сойдет с ума от отсутствия желаний. Вот и Мэй стало казаться, что за спиной ее что-то происходит. Словно двигается кто-то огромный, сильный и злой. Прячется в тенях и колыхании воздуха. Подбирает надоевшие забавы и подбирается к ней самой. Она даже специально кидала вещи на пол и резко оборачивалась, чтоб увидеть свой страх.
Получилось лишь однажды, но впечатлений хватило надолго.
В одной из бесчисленных комнат Мэй нашла большое зеркало в великолепной резной каменной раме. Ничего необычного в нем не было, но именно такие ставятся в дорогих отелях, как символ строгой роскоши и красоты. Мэй залюбовалась тонкой работой резчика, а потом, как все женщины мира, оглядела себя. И отражение ей не понравилось. Она даже сначала не узнала себя: из глубины стекла смотрела хорошо одетая, упитанная и увешанная украшениями веселая слабоумная девочка лет четырнадцати. А за спиной ее медленно вращалось огромное, до самой крыши, колесо из человеческих частей. Руки и ноги были в нем спицами, в центре же сиял большой круглый глаз.