Террариум — страница 50 из 54


И впрямь, что же это за люди такие, откуда выискались, или всегда существовали и помалкивали до поры до времени, почему их, столь разных и непохожих, спаяла слепая ярость, жажда разрушать? – в тот момент почти никто об этом не думал, не анализировал факты, кои множились и все более страшили, не задавался целью получить немедленный ответ, и лишь немногие проницательные умы произносили про себя – и открыто – два близких по смыслу да и звучащих похоже слова, начинавшихся с одной и той же глухой согласной х, только одиночные голоса их тонули в хоре ненависти; Преклония, не удержав хрупкое равновесие подобно сделавшему неверное движение эквилибристу на проволоке, работающему без страховки, сверзилась, отданная на растерзание впавшим в агрессию холопам и холуям. Но не сами же по себе они стали такими, тут власть приложила руку, породив миллионы пресмыкающихся перед ней, ползающих на брюхе и одновременно ненавидящих и гнобящих всех, кто ниже их, уступает им по силе и влиянию; вольно или невольно проницательные умы вспоминали преклонского поэта, давным-давно обозначившего отношения раба и господина, заметив, что люди холопского звания – сущие псы иногда: чем тяжелей наказания, тем им милей господа; все верно, да только лицевую сторону показал поэт, а про изнанку не сказал, забыл или сам не ведал, какой она бывает – изнанка, а бывает она поистине ужасной, ибо раб, даже если он и тварь бессловесная, в тайниках своей мрачной, поверженной, исковерканной длительными унижениями души испытывает к хозяину скрытую ненависть; знаменитый гансонский философ обнаружил и как никто другой понял это явление, дав ему название ressentiment: “В то время как благородный человек полон доверия и открытости по отношению к себе, человек ressentiment лишен всякой откровенности, наивности, честности и прямоты к самому себе. Его душа косит; ум его любит укрытия, лазейки и задние двери; все скрытое привлекает его как его мир, его безопасность, его услада; он знает толк в молчании, злопамятстве, ожидании, в сиюминутном самоумалении и самоуничижении”. Это своего рода самоотравление души, возникает оно вследствие постоянного запрета на выражение известных порывов, проистекающих из самой сути человеческой натуры, потому так беспощаден бунт рабов – отплата за годы и годы унижений, чем дольше и наглее власть прогибает людей, тех самых скрытых послушных, тем сильнее их ресентимент, изощреннее их месть; а еще проницательные умы делали вывод, что когда вчерашний холоп становится господином, тогда пощады не жди, ибо он-то досконально изучил извивы холуйской души; все эти размышления, повторим, удел совсем немногих, которых в сумасшествии летних дней смуты никто не услышал, приводили к осознанию, что вина внезапно покинувшего сей мир ВВП усугубляется еще и ресентиментом, и, таким образом, начавшаяся смута вовсе не случайна, а вполне закономерна и неизбежна.


Власти же было не до раздумий: в столицу, в город на болотах и в некоторые другие крупные населенные пункты ввели войска, включая бронетехнику, мобилизовали оставшиеся в подчинении подразделения полицейских и омоновцев, запретили любые демонстрации и митинги, отовсюду вопили про нарушения Конституции, это была прелюдия, основные события грянули после того как премьер своим указом упразднил Думу, здание опечатали, депутатов внутрь не пускали, те попытались устроить митинг протеста и были разогнаны дубинками и слезоточивым газом – после вступления в силу указа их неприкосновенность отменялась; другим указом премьера вводилось Чрезвычайное Положение, в течение трех дней по всей Преклонии прошли аресты оппозиционеров, мели всех подряд, известных и рядовых, были закрыты оппозиционные сайты, одна столичная газета и один журнал, Первый телевизионный канал был вызволен из плена, однако захватчики поломали оборудование и он пока не вещал, другие федеральные телеканалы, не изменившие принципам зомбоящика, объясняли разгон Думы крайней необходимостью, дабы пресечь все попытки изменить государственный строй; премьер объявил – ракетные войска стратегического назначения и ВВС приведены в состояние повышенной боеготовности, в ответ Заокеания и страны НАТО сделали то же самое. Большая страна, как и большой пирог, начинает крошиться с краев, трудно сказать, ожидали ли премьер и его камарилья немедленных ответных действий преклонцев, скорее всего, не ожидали, ибо принимали решение о введении карательных мер в спешке, по обыкновению многих прежних Правителей, не обдумав и не взвесив последствия, хотя, в их оправдание, можно ли было поступить по-другому…; отпор же, лучше сказать – взрыв последовал незамедлительно, началось с окраин, а уж потом волны разрушения, подобные тем, что распространяются в толще земной коры при землетрясениях, обрушились на всю Преклонию.


Самое ужасное заключалось в том, что вдруг куда-то стали исчезать деньги – многие банки были закрыты, снять наличность не представлялось возможным, зарплаты выплачивались либо с опозданием, либо вообще не выплачивались, притом и в частных бизнесах тоже, пенсии на счета не поступали, людей массово отправляли в отпуска; немудрено, что цены взлетели до небес, купить что-либо можно было преимущественно на рынках, так как многие магазины оказались на замке; первыми отреагировали на круто изменившуюся обстановку вайнахцы и их соседи – на сопредельную территорию готовились ступить два полка полицейских и спецназовцев, получивших приказ дойти до самой столицы и разобраться с тамошней властью, на их пути выросли отряды казачьей самообороны, на помощь поспешили армейские части, вот-вот могли начаться настоящие боевые действия, замаячил призрак третьей вайнахской войны с жертвами с обеих сторон; наступление удалось остановить, однако напряжение не спало – из приграничных районов началось повальное бегство населения.


По бикфордову шнуру огневой импульс с высокой скоростью двигался на детонатор, взрыв выглядел неминуемым, особенно на фоне спешных решений законодательных собраний области, обретшей исконное название Кенигсбергской, переименованного Екатеринодарского края и воссоздаваемой спустя почти сто лет Дальневосточной республики выйти из состава Преклонии, бурная дискуссия по тому же поводу шла в Казании и Уфании; а тут еще Джорджия, воспользовавшись моментом, решила ввести танки и спецназ в Чребу – главный город Хуссар Ирыстона, как на местном наречии звучат эти названия, напоминающие об отторгнутой у Джорджии территории, которую она считала испокон века своей; ту короткую августовскую войну 2008-го с Преклонией республика вспоминала с жгучим стыдом и сжимала в бессилии кулаки, поклявшись вернуть свои земли, хотя бы эти – ведь война отторгла и другой, куда более весомый кусок, впрочем, давно уже принадлежавший Джорджии формально, а по сути – отколовшийся от нее, но мечтать о возврате всего и сразу не приходилось, поэтому решено было направить военные усилия на возвращение хотя бы Чребы и прилегающих населенных пунктов; но не тут-то было: преклонский премьер, получив доклад разведки о готовящемся вторжении, направил главе парламента и президенту Джорджии, Совету Безопасности ООН, генсеку НАТО и президенту Заокеании заявление о том, что, если вторжение состоится, столица Джорджии и главные ее центры немедленно подвергнутся атакам с воздуха с участием бомбардировщиков и ракет; и тут свое веское слово сказала Заокеания, предупредив Джорджию о недопустимости силовой акции, грозящей перерасти в войну – с учетом серьезных внутренних проблем Преклонии, обладающей ядерным оружием и могущей пойти на крайние меры; Джорджия не посмела перечить своему главному защитнику и кредитору, и акция в последний момент не состоялась.


Ко всему этому добавилось, казалось, несущественное, не имеющее отношения к тому, что происходит в охваченной смутой стране, а на поверху весьма тревожащее, могущее иметь нехорошие последствия: альбионцы – члены парламента и простые граждане – обратились с требованием к Международной футбольной федерации – ФИФА перенести чемпионат мира 2018 года из Преклонии в другое место в связи с невозможностью его проведения и обеспечения безопасности игроков и болельщиков, скажем, в ту же Альбионию, у которой такое право было нагло отобрано, как утверждали многие, за взятки; тут же местные газеты и телевизионные каналы вспомнили, как проходила процедура выбора Преклонии: какую пламенную речь произнес тогдашний министр спорта Мудько на английском, которого он не знал, как присутствовавшие на церемонии хохотали до слез, вслушиваясь в произношение министра, говорившего from his heart; как он с истинно преклонским авантюризмом и расчетом на авось рисковал головой, ибо в случае неудачи ВВП свалил бы поражение на “оксфордский” английский и отделил бы его непутевую башку от туловища, но этого не произошло, а победителей не судят; но больше всего писалось и говорилось о щедрых подношениях членам исполкома, благодаря чему… и так далее. Едва в Преклонии узнали об опасности, грозящей вожделенно ожидаемому чемпионату, началась массовая истерия: несмотря на запрет митингов и демонстраций, болельщики устраивали шествия по городам с проклятиями альбионцам и вообще, всем капиталистам Запада – полиция получила распоряжение их не трогать; в столице полтыщи оголтелых фанатов, на несколько часов забывших о вражде “свиней”, “коней” и прочих околофутбольных группировок, выплеснули из метро и ринулись к альбионскому посольству на набережной, полиция оказалась бессильной преградить им дорогу, а, возможно, и не хотела, альбионская охрана внутри комплекса зданий приготовилась отбивать штурм, фанаты развернули баннеры со словами негодования, жгли и бросали файеры, вопили и стенали; попытаться захватить посольство, однако, не решились, хотя некоторые стреляли по окнам; в довершение вакханалии изуродовали памятник Шерлоку Холмсу и Ватсону возле посольства – у сыщика кувалдой отбили руку, державшую трубку, а доктора обмазали дерьмом; выступления протеста продолжались больше недели, пока исполком ФИФА не вынес решение – переноса чемпионата не будет.

А события продолжали нарастать с ужасающей скоростью, страна и народ испытывались на излом и на присутствие здравого смысла, в наличии которого многие уже сомневались: жестокость соревновалась с жестокостью, нелепость – с нелепостью, абсурд становился нормой существования и уже не замечался, и, казалось, таяли, как сосульки в апреле, надежды на “авось”, что прежде не раз спасало, и на кривую, которая непременно вывезет; заполненные звереющими на глазах людьми улицы становились главным аргументом борьбы с властью, полиция и армейские подразделения отказывались стрелять, тех, кто пробовал наводить порядок, не слушали… вновь на устах был Кремль – самая неприступная крепость из всех преступных крепостей мира, как ее называли в блогах еще в пору живого ВВП, нынче ничего неприступного не существовало, и оголтелая толпа вполне могла пойти на штурм; так не могло долго продолжаться, арестованных оппозиционеров выпустили, премьер согласился встретиться с их представителями для выработки компромисса, который мог стать спасательным кругом.