– Что кушали? Картофельный айнтопф с ливерными клецками?
Штирлица удивило напористое дружелюбие Мюллера. В одно мгновение у него родился рискованный план.
– Я, знаете ли, с недавнего времени предпочитаю на завтрак гамбургеры, – медленно произнес Штирлиц, пристально глядя в глаза Мюллеру. – И отварную кукурузу со сливочным маслом.
Мюллер собрал губы в сухую морщинистую трубочку:
– Гамбургеры?
– Именно.
Заложив руки за спину, Мюллер прошелся по кабинету.
– Хотите сигару?
Штирлиц коротким жестом отклонил предложенную коробку. Мюллер отстриг кончик сигары и закурил. У окна он остановился. Мечтательная улыбка пробежала по лицу шефа гестапо.
В квадратном дворе рейсхканцелярии играла в теннис Ева Браун. Партию в этот раз ей составляла Марлен Дитрих. Ева уверенно вела второй сет, сильными диагональными ударами гоняя противницу по корту.
Штирлиц не удержался и выглянул наружу. В окнах напротив тоже были видны высшие чины СА и СС.
– Ну и как можно травить такую особу? – с сожалением сказал Мюллер.
– Вы правы. Невозможно, – искренне согласился Штирлиц.
С 1940 года фюрер стремился отделаться от надоевшей любовницы, пытаясь организовать отравление руками спецслужб. Мероприятие неизменно срывалось по вине исполнителей, не желавших губить прекрасную Еву.
Год назад возмущенный генералитет даже устроил заговор против Гитлера, но потерпел неудачу. В результате фюрер решил под предлогом военного поражения собственноручно отравить Еву Браун, а заодно инсценировать и собственную смерть, чтобы беспрепятственно отбыть поближе к парагвайским стейкам или мексиканским фахитосам.
Штирлиц, как и все, был в курсе приготовлений, но в Центр пока ничего не сообщал, опасаясь получить невыполнимое задание.
– А вы знаете, Штирлиц! – оторвался от окна Мюллер. – Я ведь простой криминальный сыскарь. Двадцать лет ловил уголовников, мешочников, проституток. Отправлял их за решетку и спал себе спокойно.
Штирлиц тронул пальцем переносицу:
– Я знаю. Именно поэтому я здесь. А не там. – Штирлиц многозначительно показал пальцем в стену.
Мюллер покивал головой:
– Гамбургеры, говорите?
– Да, группенфюрер. Хотя сейчас я больше всего хотел бы съесть хороший стейк из парагвайской говядины. Как и вы, полагаю.
Мюллер загадочно усмехнулся.
– И ради этого я готов какое-то время питаться гамбургерами, – выложил карты на стол Штирлиц.
Шеф гестапо рассеянно выдвинул и послал обратно ящик стола. На лбу его собрались недобрые складки.
– Не надо держать меня за болвана в старом польском преферансе, – резко сказал он. – Говоря о гамбургерах, вы имеете в виду вестфальский гороховый суп! Все просто помешались на этом супе! Я боюсь, что, когда Даллес приедет в Цюрих, в Берлине никого не останется. Все, сломя голову, кинутся вести сепаратные переговоры. Можете себе такое представить?
Штирлиц выдержал паузу.
– Стейк, – раздельно произнес он. – Из мраморного мяса. Без перца и почти без соли…
Мюллер поморщился.
– Знаете, кто последним пробовал вестфальский гороховый суп?
Штирлиц знал. Но не подал виду.
– Доктор Плейшнер! – сварливо сказал Мюллер. – И что с ним стало? Впрочем, ладно. Я попробую что-нибудь узнать. Я тоже люблю стейки из парагвайской или аргентинской говядины.
Штирлиц осторожно кивнул.
– Я всегда относился к вам с симпатией, Штирлиц, – сказал Мюллер. – Начальство вас недооценивает. А зря. Гамбургеры, говорите? Ну-ну…
Группенфюрер затушил сигару.
– Хорошо. Кстати, могу похвастаться хорошим уловом в роддомах.
Гестапо, как правило, ловило разведчиц в роддомах, где во время родов они неизменно кричали на родном языке. Мюллер очень гордился своим нехитрым, но безотказным способом контрразведки.
Штирлиц располагающе улыбнулся:
– Кто теперь?
– Две китаянки, вьетнамка, нигерийка и, представьте себе, одна русская.
Штирлиц насторожился. Вчера, приехав к радистке Кэт, он нашел на месте ее дома развалины и почувствовал неладное.
– Большая удача, – продолжал хвастаться Мюллер. – Русские мне давненько не попадались!
«Так же, как англичанки, американки и француженки», – продолжил про себя Штирлиц. Всех рожающих разведчиц стран коалиции гестапо переловило еще в начале войны. Сейчас попадались в основном шпионки третьего мира. Кэт была единственной опытной радисткой, сумевшей предохраняться почти до конца войны. Но в середине забеременела и она. Рожать собиралась дома, невзирая на все опасности. Но судьба распорядилась иначе.
– Вот, полюбуйтесь! – Мюллер нажал на столе кнопку. – Они здесь!
Сзади хлопнула дверь и послышались шаги. Штирлиц напряженно обернулся. Между азиаткой и африканкой стояла Кэт.
– Которая из них русская? – притворно спросил Штирлиц.
– Посередине. – Мюллер, казалось, пропустил оплошность Штирлица мимо ушей.
– Каковы результаты допросов? – закинул удочку Штирлиц.
– Все, кроме русской, признались, – потер руки Мюллер. – Русскую придется отправить в гестапо.
– Я как раз еду в ту сторону, – не раздумывая, сказал Штирлиц. – Могу подбросить.
– Сделайте одолжение, старина! – обрадовался Мюллер. – А то, знаете ли, такси сейчас приходится ждать часами!
– Никаких проблем! – Штирлиц отдал салют и холодно скользнул взглядом по фигуре Кэт: – За мной!
У порога Штирлиц обернулся. Запоминается последняя фраза – это правило он соблюдал неуклонно.
– Насчет шкафа я еще зайду, – сказал он.
– Запомнил, запомнил, – не глядя на Штирлица, небрежно ответил Мюллер.
Кэт тоже попрощалась с Мюллером и вышла в коридор.
– Слушай меня, девочка! – тревожно произнес Штирлиц. – Слушай внимательно! Сейчас я довезу тебя до швейцарской границы…
– Нет, – тихо сказала Кэт. – Ты себя провалишь…
– Плевать, – ответил Штирлиц. – Если тебя отвезут в гестапо, ты все равно меня выдашь.
– Не выдам…
– Выдашь, выдашь. В гестапо раскалывают всех. Но сейчас речь не об этом…
Штирлиц вывел Кэт из здания РСХА и распахнул дверцу машины. Сгибающийся от приступа кашля автоматчик с трудом открыл ворота и отдал честь. Штирлиц почувствовал рядом с собой вздох облегчения.
– Нужно будет передать одну последнюю радиограмму. Рецепт вестфальского горохового супа.
– Говори, – профессионально подобралась Кэт. – Я запомню слово в слово.
– Говорить пока нечего. – Штирлиц свернул на Мариенштрассе. – Надеюсь, что рецепт будет у меня вечером. Ночью устроим радиосеанс. Потом я тебя увезу.
– Ты сумасшедший, – прошептала Кэт.
Штирлиц не ответил. Проехав пятьсот метров по Киршеналлее, он сделал несколько резких поворотов в разные стороны. Темно-синий автомобиль, не отрываясь, следовал за ними.
«Хвост», – понял Штирлиц и нащупал в кобуре пистолет.
Кэт почувствовала настороженность Штирлица.
– Хвост? – тихо, одними губами спросила она.
Штирлиц кивнул.
Автомобиль приблизился и на светофоре встал рядом. Стекло опустилось. Штирлиц приготовился к худшему.
Из автомобиля вылетел комочек жевательной резинки и прилип к щеке Штирлица, но тот не подал вида. Загорелся зеленый. Неизвестный преследователь резко рванул вперед и исчез в переулках.
– Судя по манере езды, это шофер Бормана, – задумчиво сказал Штирлиц и отлепил жвачку от щеки. Там была записка.
«Отварите небольшой кусок постной свинины… В 14.00 на Александерплац».
Больше ничего.
– Пойдешь? – тревожно спросила Кэт.
Штирлиц с трудом удержался от резкости. Манера Кэт заглядывать через плечо в чужие документы всегда его раздражала. Но сейчас ей нелегко. Штирлиц смягчился.
– Заедем в детский дом, – сказал Штирлиц. – Возьмем пару-тройку малюток. Для большего правдоподобия.
Детский дом располагался на самой окраине Берлина. Ехали молча.
– Побудь в машине, – сказал Штирлиц, припарковав автомобиль под раскидистым кустом жасмина.
Кэт с трудом сдерживала слезы.
– Все будет хорошо, – постарался успокоить ее Штирлиц.
Кэт отвернулась.
Штирлиц вошел в неприметное серое здание и сунул служебное удостоверение под нос смотрителю. Тот молча щелкнул каблуками, отскочил в сторону и сделал приглашающий жест. Штирлиц последовал по коридору к обитой красно-коричневым дерматином двери.
– Прошу! – Охранник распахнул дверь.
В комнате было десятка два детей младшего ясельного возраста. Шум сразу же прекратился. Смышленые черные и желтые мордашки как по команде повернулись к вошедшим.
«Дети шпионов, – с неожиданной грустью отметил Штирлиц. – Отнятые у отрожавших свое радисток. Все-таки третий мир развивается очень динамично. Китай скоро себя покажет…»
Штирлиц нахмурился:
– Я, конечно, не расист, – начал он издалека.
– Вас понял! – немедленно отозвался охранник. – Прошу сюда!
В другой комнате было всего двое мальчиков.
– Один мальчик немецкий, – сказал охранник. – Второй, наоборот, русский.
Стараясь скрыть радость от неожиданной, невероятной удачи, Штирлиц выдержал паузу.
– Откуда здесь немецкий мальчик? – строго спросил Штирлиц.
– Взбунтовался солдат, – пояснил охранник. – Пришлось мерзавца пристрелить, а ребенка забрать в приют. – Мальчишки, кажется, подружились.
– Я беру обоих, – сказал Штирлиц. – Тем более если вы считаете, что они подружились.
Пять минут спустя с двумя копошащимися свертками в руках Штирлиц вернулся к машине.
– Принимай молодое пополнение! – весело крикнул он радистке.
Кэт замерла.
– Андрюшенька! – громко, на родном языке вскрикнула она.
Штирлиц досадливо оглянулся.
– Вот так вас, дурех, и ловят, – добродушно проворчал он, сгружая детишек на руки Кэт. – Андрюшенька, херюшенька… Не время сейчас! Война!
Кэт захлюпала носом. Штирлиц завел машину.
– А второй кто? – спросила совладавшая с материнскими чувствами Кэт.
– Ганс-Дитрих, – бросил назад Штирлиц. – Дружок его.
– Антифашиста поймали? – сообразила Кэт.