Штирлиц бегло проинспектировал покупки. Кажется, ничего не упустил. Взгляд его упал на банку зеленого горошка. «Высшее качество», – обещала надпись на банке. И чуть ниже: «Сделано в Вестфалии». Штирлиц замер. Тонкая внутреняя дрожь и мгновенное похолодание конечностей означали только одно – приближение момента истины. Штирлиц еще ничего не знал, вернее, знал только одно – через секунду случится прозрение. Пресловутый мистический момент истины, знакомый лишь немногим разведчикам высочайшего класса. Тот же Айсман в сильном подпитии однажды признался Штирлицу, что испытал момент истины всего один раз в жизни и после этого ни разу не смог его повторить, несмотря на усилия врачей и новейшие лекарства.
«В записке было написано о куске свинины… шофер Бормана говорил о пяти картофелинах… Мюллер начал со шкварок и хрустящего жареного лука…»
Что-то здесь не так… Чего-то не хватает…
Горох. Ни один из источников не предложил вымыть и замочить горох. Никто не дал указания о том, чтобы поставить горох на огонь. Притом что горох нужно вымачивать несколько часов. А если не вымачивать, то варить достаточно долго, никак не меньше, чем мясо и уж тем более картофель. Зна-чит…
Значит, в ВЕСТФАЛЬСКИЙ ГОРОХОВЫЙ СУП КЛАДЕТСЯ СВЕЖИЙ СОЧНЫЙ ГОРОХ, А ЗА НЕИМЕНИЕМ ТАКОВОГО – ЗЕЛЕНЫЙ ГОРОШЕК ИЗ БАНКИ.
Штирлиц задержал дыхание. Вот оно! Момент истины! Удар молнии в ночи, на мгновение осветивший всю картину. Торжество разума над случайностями жизни. Высшая точка гармонии и блаженства в нелегкой жизни суперагента, за которую можно отдать все.
Зеленый горошек из банки кладется в суп незадолго до готовности. Свежий – варится чуть дольше.
Все.
Дело сделано.
– Следующий! Эй, вы что, заснули?
Штирлиц выложил покупки из корзины и расплатился.
Момент истины уходил медленно, оставляя в теле приятную истому.
Штирлиц бросил пакет с едой на заднее сиденье, завел мотор и энергично рванул машину с места.
Пастор был в нетерпении.
– Хорошо, что вы не работаете в ведомстве железных дорог, Штирлиц, – язвительно сказал он, выбираясь из люка. – Все поезда опаздывали бы на три часа.
– Были важные дела, – коротко ответил Штирлиц.
На этот раз пастор превзошел самого себя. Кроме лыж и скейта у него с собой было два больших рюкзака и маленький кожаный саквояж.
– Камеру с собой беру, – пояснил пастор. – Поснимаю, слайды сделаю…
– В следующий раз на поезде поедешь, – буркнул Штирлиц. – С нами еще дети, не забывай.
Пастор в ответ обиженно засопел.Кэт тоже была недовольна. Дети капризничали. Перегруженная машина осела и раскачивалась на поворотах.
«Как лохи едем, – досадовал про себя Штирлиц. – Для полной картины не хватает только ящика с рассадой. И трех спиннингов в придачу».
На выезде из Берлина его тормознули. Офицер дорожной полиции долго светил фонариком в документы, щурился, пытался сквозь запотевшие стекла разглядеть лица пассажиров.
– Левый габаритный фонарь у вас не горит, – тускло сказал он.
Штирлиц полез было в задний карман за штандартенфюрерским удостоверением, но передумал и сунул полицаю десять рейхсмарок.
Пастор увидел это и собрался выйти из машины, чтобы устроить скандал. Штирлиц силой впихнул его обратно.
– Совсем оборзела дорожная полиция! – бушевал пастор. – Даже штандартенфюрерам СС приходится давать им взятки! Хамье!
Дети опять заревели. Кэт нервничала.
– Где вы копались столько времени, Штирлиц? – сварливо спросила она.
– Где надо, там и копался, – отрезал Штирлиц. – И вообще я узнал рецепт вестфальского горохового супа!
– О, вестфальский гороховый суп! – мечтательно закатил глаза пастор Шлаг. – Сейчас он куда-то пропал, а раньше, еще до Гитлера, его чудно готовили в ресторанчике «У Тельмана». Причем старик Эрнст делал это прямо в зале, на глазах у публики.
Штирлиц вздрогнул. Машина вильнула.
– И как же он это делал? – деревянным голосом спросил Штирлиц.
– Сначала он отваривал небольшой кусок постной свинины. Потом жарил шкварки…
Штирлиц слушал рассказ пастора с каменным лицом. Все совпадало почти до мелочей.
– …вливал немного сливок, перемешивал и снимал с огня, – закончил рассказ пастор Шлаг. – Вот так готовил этот суп старина Тельман. А когда к власти пришли наци, они упекли Тельмана в концлагерь, а суп засекретили.
Пастор ностальгически взгрустнул. Штирлиц вдруг почувствовал к нему острую неприязнь.
– А знаете что, пастор? – не удержался он. – Теперь нам как бы и ни к чему ехать в Швейцарию. Задание выполнено, можно возвращаться.
– Постойте, постойте! – заволновался пастор. – Как это ни к чему. Я в этом сезоне еще ни разу не вставал на лыжи. Вы что, смеетесь, Штирлиц?
Штирлиц молчал. Время от времени вывозить пастора в горы было главным условием их сотрудничества.
– А как же я? – подала сзади голос Кэт. – А дети? Ты чего взбеленился, Штирлиц? Из-за того, что пастор тоже знает твой рецепт? Так пристрели его, и дело с концом!
– Я тебе дам «пристрели», рязанская морда! – заорал назад пастор Шлаг. – Я тебе такое «пристрели» покажу, что ты три дня на задницу сесть не сможешь!
– Тихо, тихо, – поморщился Штирлиц. – Не ругайтесь. Все нормально. Мы едем в Швейцарию.
Пастор и Кэт враждебно замолчали.
– Сейчас только проведем маленький радиосеансик…
Штирлиц ударил по тормозам. Машина косо съехала на обочину. Пастор стукнулся головой в стекло. Дети попадали на пол. Пролетевшая мимо фура обдала Штирлица длинным густым сигналом.
– Штирлиц, дурак, ты что делаешь? – завизжала Кэт.
– Рацию забыли, – мрачно сказал Штирлиц.
– Ё-моё! – присвистнул пастор, потирая лоб. – Как это мы так облажались?
Кэт вполголоса выругалась. Штирлиц развернул машину.
– Что теперь? Возвращение резидента? – осторожно сострил пастор Шлаг.
– Ну да! – рявкнул Штирлиц. – А что делать? Голубей за линию фронта посылать?
– Как ты только голову в своем сейфе не оставил? – сердито сказала Кэт. – Надо же, рацию забыл! Тоже мне разведчик!
– Эй! Кто у нас вообще-то радистка?! Я или ты?! – вскипел Штирлиц. – Ишь, сопли распустила! Ути-пуси, Андрюшенька! Фигли-мигли, Гансушенька! Покушаем кашки, кашка вкусненькая! Ложечку за родину, ложечку за Сталина! Рано расслабились! Понятно?!
Назад ехали молча.
Штирлиц вытащил рацию из тайника и с трудом втиснул ее между чемоданами пастора.
«Нет худа без добра, – отметил он про себя. – В этой куче ее уж точно никто не заметит».
На выезде его остановил все тот же полицейский.
– У вас левый габарит не горит, – сообщил он Штирлицу. – И машина перегружена.
Штирлиц терпеливо сунул ему двадцатку. Размахивать эсэсовским удостоверением было бы все-таки непрофессионально.
– Еще червончик? – язвительно поинтересовался пастор.
– Хрен! Двадцать! И ничего не сделаешь. Такая модель: колесо пнул – фонарь горит, в салоне пукнул – не горит. Я уже и лампочки менял, и контакты. Все бесполезно.
– Можно и разориться, – посочувствовал пастор Шлаг.
– Если я в форме, они никогда не останавливают. Но во время командировок дерут в три шкуры. Он еще про ремни безопасности не вспомнил…
Дети задремали. Кэт тоже клевала носом.
– Эй, Катюха, – осторожно позвал Штирлиц. – Ты там сильно не засыпай. Сейчас немного отъедем и проведем радиосеанс.
– Угу, – сонно отвечала Кэт.
– Километров через пять есть хорошее место для радиосеанса, – подсказал пастор. – Сухой сосновый лесок, озеро.
– Сразу после поворота на Линденхоф? – уточнил Штирлиц. – Не годится. Айсман сегодня туда собирался, наверняка занял место. Проедем немного дальше…Кэт все-таки уснула, пришлось ее будить.
Пастор вышел из машины и жадно закурил. Спящие дети мирно посапывали.
Штирлиц взял чемодан с рацией и в очередной раз мысленно обругал свое прижимистое руководство. Чемодан весил не меньше двадцати килограммов, а новую рацию не слали, отговариваясь скорым окончанием войны.
Кэт оступилась. Штирлиц придержал ее под руку.
– Соберись, девочка моя, – сурово сказал он. – Последний сеанс – и все. Для тебя война закончилась.
– Я в порядке, – ответила Кэт, зябко передернув плечами.
Штирлиц установил рацию на пень некогда раскидистого дуба. Кэт подышала на пальцы.
«Алекс – Юстасу, – понеслись в эфир быстрые точки и тире. – Передаю рецепт вестфальского горохового супа. Отварите небольшой кусок постной свинины. Сварите пять средних картофелин…»
Штирлиц оглянулся. Вокруг никого не было. Штирлиц осторожно положил ладонь на бедро Кэт. Радистка заметно вздрогнула. Штирлиц забрался под юбку и повел рукой вверх, упруго поглаживая пальцами теплую шелковистую кожу.
– Штирлиц, дурак, что ты делаешь? – прошипела Кэт.
– Не отвлекайся, – шепотом ответил Штирлиц. – Иначе подумают, что ты работаешь под колпаком. Могут и ликвидировать на всякий случай. У нас с этим быстро. Сама знаешь…
Ладонь Штирлица мягко, но решительно продвигалась между сжатыми ногами Кэт. Юбка задралась, в темноте стали видны белые коленки.
«Какие замечательные у нас все-таки девушки», – подумалось Штирлицу.
– Штирлиц, я на тебя в профком пожалуюсь, – пригрозила Кэт, не переставая профессионально отбивать морзянку.
– Не говори глупостей, – нежно прошептал Штирлиц.
– Ты хотя бы о жене подумал!
Штирлиц фыркнул:
– Кто бы говорил, радистка! И потом, мы ведь не всерьез. Так, маленькая радиоигра. Расслабься…
Штирлиц добрался до горячей подрагивающей цели и потянул в сторону резинку трусов. Кэт громко охнула…Испортил все, как обычно, пастор Шлаг.
– Эй, молодежь! – издали позвал он. – Вы тут кусты сотрясаете, а там на шоссе, между прочим, разъезжает шайка байкеров со свастиками на рукавах! Спросили меня, не видел ли я молодую женщину и мужчину с чемоданом. Славянской или англосаксонской внешности.
Штирлиц вскочил на ноги.
«Быстро запеленговали», – отметил он.
– Ну а ты чего? – тревожно спросил он.