– А я отослал их в Линденхоф! – хохотнул пастор. – Если Айсман еще там, пусть они схватят его за одно место!
Штирлиц не удержался от смеха. Надо отдать должное пастору, на всякие розыгрыши он большой мастер. Поднялась слегка растрепанная и недовольная Кэт.
– Ну отослал и молодец! – пробурчала она. – Мог бы пять минут в машине посидеть. Кстати, дети не проснулись?
– Не проснулись, – нахмурился пастор. – Я попросил ребят вести себя потише! Ганс-Дитрих немного зашевелился, но я дал ему соску, и мальчик затих.
Штирлиц оценил степень опасности.
– Быстро отсюда валим. Рацию утопим в болоте…Штирлиц бывал в Швейцарии три или четыре раза в год и дорогу знал хорошо. К утру его начало клонить в сон. Штирлиц хотел включить музыку, но побоялся разбудить спутников. Пастор похрапывал на переднем сиденье, устроив наискосок длинные костлявые ноги. Кэт спала, приоткрыв рот. Приткнутые пустышками малыши мирно посапывали. «Вот ради таких малявок… – на миг расчувствовался Штирлиц, но тут же оборвал себя: – Нет, нельзя. Нельзя распускаться и давать волю чувствам. Война не окончена, враг еще силен…»
На пограничном переезде скопилась большая очередь машин. Высшие чины Рейха устремились на сепаратную встречу с Даллесом и устроили на границе пробку.
Сквозь тонированные стекла Штирлиц разглядел загримированных Шеленберга и Кальтенбруннера.
«И здесь старина Мюллер оказался прав, – отметил про себя Штирлиц. – Золотая все-таки голова!»
Проинструктированные немецкие пограничники быстро пропускали нацистских бонз с их фальшивыми документами, но не ожидавшие такого наплыва швейцарцы с работой не справлялись. Штирлиц поймал на себе несколько завистливых взглядов коллег. С лыжами на крыше, полной машиной чемоданов, с детьми, женщиной и стариком в салоне он выглядел более чем законспирированно. Это оценили и швейцарские пограничники. Его машину выдернули из хвоста очереди и пригласили к досмотру в обход остальных.
– Приятно видеть, что хоть кто-то едет в горы, – приветливо сказал швейцарский офицер, шлепая печати в паспорта, – а не на сепаратные переговоры с американцами! Погода замечательная. Проезжайте! Хорошего вам снега!
Штирлиц нажал на газ, успев заметить, как вытянулось лицо переодетого в женское платье Кальтенбруннера.
– Что бы вы делали без старика Шлага! – воскликнул довольный пастор. – А ваша юная амазонка еще хотела меня пристрелить! Да вы без меня и шагу по Швейцарии не ступите!
Штирлиц напряженно думал, как распорядиться неожиданным преимуществом. Участие в сепаратных переговорах было для него лишь прикрытием, поводом вывезти Кэт, но теперь пешка может превратиться в ферзя и решить судьбу партии.
«А ведь у них ничего не получится, – пришла простая мысль, – секрет, который настойчиво хотят выдать сорок человек, уже никакой не секрет. И потом, американцам, помешанным на своих диетах, вестфальский гороховый суп просто ни к чему. Их стошнит от одних жареных шкварок, не говоря о колбасках, копченостях и сливках…»
– Эй, Штирлиц! О чем вы задумались?
– Так, о разном.
– Высадите меня на лыжной базе имени Пятисотлетия Швейцарского Нейтралитета, – попросил пастор.
– Что это вы сменили место, пастор? – удивился Штирлиц. – Вы ведь раньше всегда останавливались в «Белоснежной Гвардии». Здесь же молодежная тусовка. В детство впали?
– Хочу попробовать немного экстрима, – стыдливо признался пастор. – Годы идут. Еще пару лет, и хулиганить на склонах будет поздно. А это, как говорят у вас, что-то отдельное!
Штирлиц одобрительно улыбнулся. Славный все-таки старикан этот пастор Шлаг. Физкультурник и хороший агент.
Штирлиц гнал машину на предельной скорости. Он пока не знал, как сорвать сепаратные переговоры, но чувствовал, что это в его власти. Пастор напряженно вглядывался в дорожные указатели.
– Тише, Штирлиц, тише, – беспокоился пастор. – Сейчас надо будет свернуть направо. И там километров десять, не больше.
Дети проснулись. Кэт поменяла им подгузники и достала бутылочки с молоком. Пастор, расплывшись в мечтательной улыбке, любовался заснеженными склонами. Показалась лыжная база.
– Вот мы и на месте.
– Вы-то да, – сказал Штирлиц. – А нам еще пилить и пилить. Давайте-ка, пастор, по-быстрому!
Штирлиц отвязал лыжи и скейт, вытащил из багажника чемоданы. Машина сразу же приподнялась на рессорах.
– Пастор с возу – кобыле легче, – пошутил Штирлиц. – Так у нас говорят.
Пастор Шлаг захохотал:
– Остряк вы, Штирлиц! Ну, езжайте! Дальше я сам донесу. Наставьте хороший нос этим паразитам немецкого народа!
Штирлиц крепко пожал пастору руку и пару секунд с благодарностью смотрел ему вслед.
– Куда теперь? – спросила Кэт. – В посольство?
– Не успеем. – Штирлиц посмотрел на часы. – Поедем сразу на вокзал. Я позвоню секретарю, пусть все документы привезет к поезду. И будешь ты снова Катя Козлова. Здорово, да?
Штирлиц подмигнул в зеркало заднего вида. Кэт застенчиво опустила глаза.
– Как мне второго мальчика назвать? Ганс-Дитрих не подойдет. Трудно ему с таким именем в Советском Союзе будет. Может быть, Георгий?
– Ганс – это Иван, – возразил Штирлиц. – Так и назови парня. А вместо Дитриха у него отчество будет. Эх, Катюха! Завидую я вам! Скоро на родине окажетесь! Пару лет на Колыме отдохнете – и по домам! А там грибные дожди, вишни до земли…
Кэт счастливо улыбалась, прижимая к себе малюток.Скорый поезд Цюрих – Москва дал третий свисток.
Последние пассажиры потянулись из буфета к вагонам. Воздух наполняла та неуловимая дорожная смесь паровозного угля, машиного масла, духов, чемоданной кожи и плохих вокзальных котлет, которая с детства кружила Штирлицу голову, влекла в неведомые дали и в конце концов сорвала его с места и сделала разведчиком.
– Кать, ты извини, – смущенно сказал Штирлиц. – В лесу как-то неловко вышло. Ни туда ни сюда. Этот пастор…
– Ах ты мой милый, глупый Штирлиц, – нежно сказала Кэт. – Я все понимаю. Война. Ну ничего. У нас все еще впереди.
«На что она намекает?» – обеспокоился Штирлиц, но Кэт уже тянула губы для поцелуя. Штирлиц ловко подставил щеку. Вагон скрипнул и тронулся с места. Кэт вскочила на подножку и замахала рукой. Штирлиц шутливо отдал нацистский салют.
Вот и все. Пора возвращаться.Возле американского посольства Штирлиц притормозил. Долгие размышления откристаллизовались в совершенный по своей простоте план.
Морской пехотинец преградил ему дорогу.
– Посольство закрыто, – сказал он. – Вы немец? Сепаратные переговоры начнутся в девять часов.
– Плевать я хотел на ваши сепаратные переговоры, – весело сказал Штирлиц. – Но для господина Даллеса у меня есть важное сообщение. Передайте, что его ждет полковник Исаев!
Морской пехотинец ахнул. Сказав несколько слов в рацию, он смущенно попросил автограф.
Через минуту, на ходу застегивая подтяжки, по лестнице сбежал Аллен Даллес.
– Исаев собственной персоной! – воскликнул американский разведчик. – Сто лет, сто зим! Ну, здорово, шельма!
Друзья обнялись.
– Я на минутку, – сказал Штирлиц. – Нужно возвращаться в Берлин.
– Эх, Исаев, когда же мы с тобой наконец посидим?! – искренне огорчился Даллес. – Выпьем за Сталина, выпьем за Рузвельта, а?
– Гитлера добьем, тогда и отметим. А теперь слушай меня внимательно. Сейчас к тебе на сепаратные переговоры приедут человек сорок важных шишек.
– Да уж, знаем! – удовлетворенно сказал Даллес. – Обещает быть полный аншлаг. Везут какой-то необыкновенный суп.
– Вот именно – необыкновенный. Прежде чем идти на уступки, ты передай в Центр инструкцию, как сварить этот суп.
– Разумеется.
– И когда суп будет готов, пусть проверят в нем уровень холестерина. И все. Больше ничего.
– А что такое? – обеспокоился Даллес. – Суп слишком калорийный?
– Калорийный! – хмыкнул Штирлиц. – Не то слово! Впрочем – сам все увидишь. Ну, прощай, дружище! Мне пора!
– Счастливой дороги, полковник! Спасибо за информацию.Через несколько километров после немецко-швейцарской границы Штирлиц свернул на проселочную дорогу и остановил машину под раскидистым каштаном. Нужно немного поспать. Напряжение последних суток и ночь за рулем давали о себе знать.
И вот уже Штирлиц, наш вечный разведчик, спит, подперев голову рукой.
Ему снится бабушка Мария-Терезия Ивановна. Грузно наклонившись над столом белоснежным фартуком, бабушка наливает ему большую миску густого горохового супа. «Ах, мой милый Августин, Августин», – играет рядом пластинка. Бабушка щербато улыбается и подбирает серебряной ложкой края тарелки.
Штирлиц еще не знает, что Холтоф выжил при бомбардировке и сообщил начальству, что никакой русской радистки в гестапо привезено не было. Подосланный к жене молодой штурмбаннфюрер тоже сумел кое-что выведать против Штирлица. Сдал своего старинного друга и Аллен Даллес, имея в виду планы на послевоенное устройство Европы.
В Берлине Штирлица ждет, казалось бы, неминуемый провал.
Но все равно он выкрутится. Он Штирлиц.
Через двадцать минут он проснется и поедет в Берлин.Греческий салат
Если бы греческая цивилизация, подобно легендарной Атлантиде, целиком погибла без следа и навсегда исчезли из памяти потомков Илиада и Одиссея, храм Аполлона и статуя Дискобола, Еврипид и Пифагор, но выжил хоть один человек, который сумел бы сохранить и передать людям рецепт греческого салата, то и тогда греческая нить в мировой культуре осталась бы весьма заметной. Что говорить сейчас, когда эллинизм лег в основу мироустройства, а десятки разновидностей греческих салатов готовят во всех концах света.
Смешение маслин, соленого овечьего сыра и оливкового масла, несомненно, стоит в том же метаисторическом ряду, что и сплавление олова с медью или соединение пения с игрой музыкального инструмента. Первые следы протосалата были отмечены в дорийских городищах, датированных 1700 годом до нашей эры. По мере заселения дорийцами Пелопоннеса салат наполнялся все новыми видами зелени – свежим листовым салатом, укропом, базиликом, другими местными травами. Сыр и оливы благосклонно принимали и растворяли в масле любую зелень. Уже в те времена разновидностей салата было великое множество: в Дельфах салат готовили со сладким луком, критские рыбаки добавляли в салат очищенные креветки, пастухи в горах клали круто сваренное куриное яйцо. Геродот метафорически назвал Грецию страной тысячи островов и тысячи салатов. Как воинственно-радостное олимпийское мироощущение роднило всех разбросанных по ойкумене греков, так же при всех рецептурных различиях роднил их и салат, незыблемую и неразделимую основу которого составляло смешение маслин и сыра.