овится муторно, тоскливо и страшно. И тут я просыпаюсь, мокрый от собственных слез и пота.
«Можно было бы снять документальный фильм по этому сценарию», — думаю я, вспоминая подробности сна.
Так всегда — лопнувший нарыв, гной, сукровица, что течет по лицу России. Все это так давно началось — задолго до того, как мы появились на свет. «Послушай, отрада, родная страна, мне меньше не надо и больше не на…» Как они умудряются предавать и продавать всех и вся? Вот этот Малинин, заместитель директора, обвинял меня в некомпетентности и предвзятости. Кто он? Завхоз с неполным средним образованием. Человек, подставивший своих земляков, инспекторов, девчонку-бухгалтера… И каждый такой что-то имеет про себя: один — какое у меня было больное детство, а эти вон кровь с молоком; второй — у меня папа умер (родители развелись или сильно пили); третий вообще сирота и воспитывался в детском доме; четвертый жил в одной комнате с сумасшедшей бабушкой и в школе постоянно недоедал пряников; пятому, понимаешь, все козыри в руки, вплоть до спецшколы с английским уклоном, но он родился не в той стране, а всего лишь в этой. Поэтому каждый имеет моральное право на пепельницу, плевательницу, раковину и голубой унитаз. И каждый такой подонок верит в свою абсолютную мировую ценность, совершая поступки из чувства мести, социальной справедливости или собственного понимания смысла жизни.
Идиот, как я вчера вернулся? Ничего не помню, а ведь могли пристрелить — преступники, что им скажешь. Вторая сигнальная не работает. Идиот — гляжу я на себя и плачу. Я устал смотреть сквозь прозрачное стекло, поэтому подошел к зеркалу — и заплакал. Оттуда на меня уставились кроткие от ненависти и красные от давления глаза. Внутричерепное давление — это что, когда изнутри на черепную кость что-то давит? Сильно давит ведь… Короткие, мягкие, седые волосы и припухшее лицо, будто коснулся его какой-то пустынный ветер — песком, травинками и безнадежной сухостью. Я попытался улыбнуться себе, но получилось еще хуже, потому что неровный верхний ряд зубов неожиданно вызвал печальные воспоминания. Кроме того, золотая фикса слева держалась во рту исключительно на моем честном слове. Раскачивалась, как язык коровьего ботала… Я усмехнулся — вспомнил поразительно теплую летнюю ночь, когда после стройотряда я, молодой, загорелый, в белой рубашечке, прибыл на белом теплоходе по Каме к своей первой жене в пионерлагерь, где она работала вожатой. Я тоже должен был пройти там педагогическую практику. Через полчаса после того, как я появился, в спальный корпус начали ломиться местные недоноски. Удары разносились по всей территории, но ни одна дверь не открылась, будто взрослых сотрудников вообще не было. Я представил себе, как сжались от страха под своими одеялами пионерчики, и пошел открывать гостям дверь, хотя жена, конечно, пыталась меня удержать. Кажется, я открыл дверь немного резко, поэтому тот, что был справа, планером слетел с высокого крыльца. А я тут же получил прямой в правый глаз. Гостей было пятеро — семнадцати-двадцатилетних пацанов. Конечно, мне пришлось ответить, поэтому схватка переместилась на землю. Чтобы не сбили с ног, я отскочил к стене, а потом почему-то решил прорываться — попал главному по носопатке, перепрыгнул через него, но меня остановило то, что глаза залило кровью. Тогда я остановился, вытер лицо рубашкой и попробовал снять ее через голову.
Как мне потом рассказали, в то время вокруг уже стояли сотрудники пионерлагеря. И в тот момент, когда я, наклонившись вперед, снимал рубашку, главный занес над моей головой здоровенный булыжник… Возможно, жить оставалось всего ничего. Но тут из круга наблюдавших выскочила какая-то девушка и с силой толкнула ладонью камень в руках нападавшего. Булыжник отлетел в сторону как раз в тот момент, когда я стянул рубашку с головы. А с окружавших будто спало оцепенение, раздались гневные крики — и неравная схватка прекратилась. Пацаны остановились и даже начали оправдываться, а меня увели в корпус на перевязку.
На этом педагогическая практика завершилась. Мои верхние зубы перестали быть ровными, один вообще под корень срубили. Но отец заплатил большие деньги, чтобы мне за два часа поставили золотую коронку. Это он меня наградил так — чемпионским золотом. Это и есть мое чемпионское золото. А девушку ту, что спасла меня, я так ни разу в жизни и не увидел, потому что уехал на следующее утро, рано, чтобы никто не видел мою несчастную, переклеенную, перебинтованную морду. Я девушку ни разу не видел, но думаю, что с такими вот девушками надо жить в этом святом мире. С такими, а не с другими.
Чем дольше я вглядывался в зеркало, тем больше проступали сквозь мое лицо черты матери, деда, Павла Кичигина, расстрелянного по приказу великого гуманиста из Прибалтики Эдуарда Берзина, всей материнской линии, которая уходила во тьму финно-угорской народности — язьвинцев, насчитывающих всего две тысячи человек.
Я рассматривал подаренные мне Игорем Поповым фотографии в багетных рамках шоколадного цвета, висевшие над столом: останец Помянённого Камня, листья на воде Усть-Улса, патина Тулыма, Полюд над освободившейся ото льда рекой, опять Полюд — сквозь вечерние лучи плавящегося за Вишерой солнца, пронзающие сосновую хвою на берегу Бараухи — залива в центре города, сквозь туман, воду и отражения в ней… Барауха была похожа на космос — бездну воды и огня, жизни и смерти. Господи, мой деревянный бог, нам обязательно надо что-то сделать, мы насквозь, как школьники, пропитаны социалистическим реализмом.
«Я пойду на паперть завтра, чтобы думать о душе! Хватит оперных театров и театров вообще…» Я собрал по карманам мелочь, оделся и пошел в ближайшую рюмочную. Взял сто граммов белой, кусочек селедочки с черным хлебом и сильно выдохнул воздух из легких, начиная обряд экзорцизма. За столиком стоял мужик сорока с лишним лет, седой, с печальным взглядом. Я только потом вспомнил, что убийцы тоже бывают с печальным взглядом. А сначала лицо показалось мне знакомым — перекинулись двумя словами, тремя, потом разговорились. Легче стало стоять, веселее — с водкой вообще жить можно, первое время. Однако время это у меня уже кончалось.
— Саша, — представился он, такой же, похоже, одиночка, как я. — Гурьянов.
Потом эта водка, это утро, эта фамилия — Гурьянов — почему-то стали напоминать мне незнакомый, далекий, горький вкус верблюжьей колючки. Речь шла о стране, которой уже не было. Или все-таки была?
Горький вкус верблюжьей колючки
Капитан Гурьянов находился в бункере командного пункта, под землей. Он следил за прямоугольными транспарантами на аппаратуре, которые высвечивали однозначные сигналы, что могли поступить в любой трагический момент.
«Поезда в этих краях шли с востока на запад и с запада на восток… А по сторонам от железной дороги в этих краях лежали великие пустынные пространства — Сары-Озеки, Серединные земли желтых степей…» — писал о тех местах великий человек.
Один кабель тянулся сюда, к бункеру, за пять тысяч километров — из Москвы, другие отсюда, как корни дерева, — к пусковым установкам ракетных шахт.
И сигнал поступил, только телефонный. Было шесть часов вечера, когда раздался зуммер: «Докладывает начальник караула. Товарищ капитан, рядовой Алексеев ушел в туалет и не вернулся».
«Е-мое!» — протянул Гурьянов. Туалет расположен рядом с караульным помещением, а вся территория шахты обнесена двухметровым металлическим ограждением, по которому идет ток в тысячу шестьсот восемьдесят вольт. Куда он делся, этот солдат? Первый в мире космодром, научная фантастика.
«В этих краях любые расстояния измерялись применительно к железной дороге, как от Гринвичского меридиана… А поезда шли с востока на запад и с запада на восток…» Так писал о казахстанских степях Чингиз Айтматов в романе «И дольше века длится день».
Бог свидетель, капитан никогда не мечтал попасть в эти края, где живут одни верблюды. Когда Герой Советского Союза, первым переплывший Свирь, произнес фразу «Вы направляетесь в Туркестанский военный округ», Александр испытал такую досаду, что командир курса не смог не заметить. И тут же раздался его сочувствующий голос, который уточнил адрес: Байконур! И город рядом, которого нет ни на одной карте Союза. Туда направляют лучших, самых лучших, самых достойных и перспективных!
Капитан Гурьянов позвонил в жилое помещение, и командир группы ответил: «Я беру машину!» Вскоре он приехал, внимательно осмотрел площадку и вокруг, но ни солдата, ни его следов не обнаружил.
Капитан хорошо помнил этого молодого воина: чуваш с бледной, невероятно бледной, как февральский снег, кожей. Белая ворона. Человек с нестроевым шагом. Кто согласится отвечать за такого солдата? Недавно командир части наорал на Гурьянова за то, что прапорщик Юрков не явился на службу вовремя: «Ты, бля, должен был спать с ним!» Капитан хлопнул в ответ дверью — он сам знал, с кем спать.
Командир группы сообщил о случившемся командиру части. Тот сразу же разослал офицеров по ближайшим железнодорожным станциям. Ведь поезда в тех краях идут «с востока на запад и с запада на восток». Но многодневные поиски рядового Алексеева никаких результатов не дали. Дважды выезжали на родину солдата — и то же самое. Как будто в космос вышел, вроде Леонова, только назад не вернулся.
Капитан Гурьянов не раз видел, как поднимаются космические корабли. С трехсот метров наблюдал, как взлетают боевые стратегические ракеты. Барабанные перепонки сдавливает так, что не знаешь, куда себя девать, — прикрываешь уши ладонями и бежишь прочь, спасая душу свою.
Железнодорожная станция называлась Тюратам, офицеры называли ее «А-тюрьма-там». Имелся в виду режим закрытого города, в котором был создан первобытный социалистический рай — с доступными квартирами, говядиной и сигаретами «Союз-Аполлон». В этом городе капитан Гурьянов жил с женой и малолетним сыном Алёшей.
И вот в громадном центре космической цивилизации офицерами части серьезно обсуждался вопрос о том, что рядовой Алексеев мог просто попасть в рабство к степным казахам — такое случалось уже не раз. («Но сказал мне полковник в папахе: в Казахстане живут и казахи…») Проверить версию быстро было трудно. И только то, что случилось на самом деле, никому в голову не пришло. Приехавшая на место комиссия обследовала караульное помещение, площадку пусковой установки и ближайшую степь. Ощущение было такое, будто эта сверхзасекреченная земля решила приобрести еще одну военную тайну.