Дрозд палил из скорострелов с двух рук. Трое коренных один за другим рухнули вниз, грохоча деревом доспехов о дерево пола. Сверху бросили шутиху, недалеко от пролома полыхнуло жёлто-зелёным. Задымило, и вскоре раздалось потрескивание горящей бумаги.
– Вот вам княжья благодать! – окончательно застряв плечом между прутьями, орал Сова – не финистам, а их умирающим хозяевам. – Вот вам тень через плетень! Получите, чего хотели!
Проём уже совсем затянуло – побеги переплелись крест-накрест, прорезались первые шипы. Ещё чуть-чуть, и уже будет не пройти.
Теневой одним движением рассёк неокрепшие ветки.
– Ты что?! – заорал Рахмет.
– Быдло ты, это же книги! – оскалился Дрозд.
Он вывалился из воздуховода назад в книжницу. Скинув с плеч расшитый финистами кафтан, взмахнул скрюченными пальцами. Лопнуло окно, тугой хлопок воздуха сбил огонь с горящих свитков. Дрозд сбросил те, что горели, на пол, придавил кафтаном.
От клетки с финистами доносились уже совсем нечленораздельные вопли Совы, пока не захлебнулись вдруг и разом. Коренные придвигались отовсюду.
Рахмет попытался прикрыть отход Дрозда, но тут его ударило в грудь, стена встала боком, и он побрёл-полетел вдоль неё, лёгкий и мягкий, как ломтик свежевыпеченного хлеба. Потом ему преградили путь руки, ещё руки, битый кирпич, камень, темнота.
После него уже никто не спустился.
«Реш-реш-реш», – слышал Рахмет, пытаясь разобраться, уже открыты его глаза или нет.
Под локтями ходили чьи-то жёсткие плечи. Ноги не слушались и норовили пропустить шаг-другой. Вокруг цокало, и скребло, и царапало, и это были неправильные звуки.
– Где? – смог выговорить он.
В ответ кто-то всунул ему в пальцы подсветку.
Бусинки, бусинки, бусинки. «Реш-реш-реш».
– Рядом, – шепнул в ухо Сыч. – Шагов…
С визгом, переходящим в скрежет, охранные крысы бросились на отступающих чужаков. Рахмета дёрнуло в сторону, он едва не упал, потеряв опору.
И тут же грохнуло так, что глазам бы в череп закатиться. Ярче солнца разгорелась листвяная светляшка, озаряя жирные зады и голые хвосты толщиной с ногу. Крысы в ужасе метались по пещере, спасаясь от слепящего огня.
Рахмет и Алим волоком подтащили Сыча к незнакомому лазу – не тому, через который шли во дворец.
Левой руки у старика недоставало до локтя. Он припал спиной к стене, сполз, оставляя за собой бурый след.
– Прости старого, – прохрипел он, – не удержал зверьё!
– Прости и ты, Сыч. – Рахмет сжал плечо листвяного. – Не такого для нас хотел.
Тот только криво ухмыльнулся и неповреждённой рукой вытянул из-за пазухи нитку с целым пучком птичьих перьев. Алим положил ему на колени полупустой скорострел. Светляшка уже едва тлела, но этого света хватало, чтобы разглядеть коренных, вбегающих в пещеру со стороны дворцового подземелья.
– Лети уже, Соловей! А то некому и помянуть меня будет.
И Рахмет с Алимом ринулись прочь. Вслед им неслись слова заговора:
– Как помнил, так и забуду, что было, того и не было…
Оставшийся в темноте старик-листвяной одно за другим разламывал перья, освобождаясь от ненужных и опасных воспоминаний.
Рахмет выскреб из подсумка остатки тутытамовых семян, швырнул веером под ноги, надеясь, что им хватит влаги, чтобы пуститься в рост.
Лаз был ýже и грязнее, чем предыдущие. И вёл в никуда.
Они стояли на вязкой полоске песка, уходящей в тёмную живую гладь, рыжий поток, переливчатые радужные пятна. Мимо них плыли мятые обёртки, линялая ветошь, гнилые овощи, высовывали любопытные стеклянные носы пивные баклажки.
– Некуда дальше! – рявкнул Рахмет. – Одна вода вокруг!
– Мать-река! – восторженно выдохнул Алим.
Скованная камнем, скрытая глубоко под землёй водная стихия дробила тусклый свет маленькими злыми волнами.
На стенах в конце хода за спинами разбойников заплясали отсветы.
Алим нахмурился, прижал ладони к вискам и внятно произнёс:
– Гуляй, водна сила, от чада к чаду, от рыбы к рыбе, от гада к гаду…
Грохнул выстрел, и пуля выщербила с потолка облачко серой известковой пыли. Алим говорил и говорил, Рахмет не мог разобрать ни звука, зато перед глазами его, будто выведенные синим пламенем, загорались буквы. Я же всё это знал, подумал Рахмет. Должен был знать…
Вода вдруг накатила жадным плеском, замочив сапоги через верх.
– Добегалась, кора древляная! – прянул совсем неподалёку торжествующий крик. – Вяжи их, тень-перетень!
Алим замолк. Прямо перед ним вода вспучилась, обнажая две огромные мутноглазые головы, покрытые узорчатыми пластинами. Рахмет вжался спиной в стену.
– Хватай сома в обхват, – совершенно обыденно, как о простом и естественном деле, сказал золотарь. – И дыхание задержи, отсюда лучше не пить.
Алим вошёл по пояс в воду, и рыба-сом пододвинулась к нему толстым крутым боком. Вторая ткнулась носом Рахмету в сапог.
Спалив последний травяной заслон, к ним мчались стрельцы.
Рахмет шагнул в воду, увязая подошвой в илистом дне, нагнулся и обнял сома, сомкнув руки где-то внизу. Рыбина шевельнула саженным хвостом и дёрнула посильнее рысака. Рахмет поскользнулся, едва удержал на ноге сапог, и его накрыло с головой.
Оба сома вынырнули уже на стремнине. Рахмет стукнулся щекой о коленку Алима. Рыбы плыли у поверхности, давая ездокам возможность иногда вдохнуть воздуха.
На узком приступке, где только что стояли беглецы, толпились коренные, честя друг друга за нерасторопность, паля наудачу в темноту, клацая затворами снова и снова. А потом этот островок рукотворного света исчез позади, и остался только плеск воды, скользкая пахнущая тиной сомовья шкура и первая робкая надежда, что всё-таки удалось удрать.
Наверное, час спустя рыбы подволокли их к пологому бережку. Рахмет и не подозревал, что под Немеркнущей спрятано столько воды.
Алим стонал сквозь зубы. Промокшие подсветки меркли на глазах, и Рахмет разглядел только рваную дырку на штанине и открытую пулевую рану.
Подставив мальчишке плечо, он повёл его вверх по сточной канаве. Здесь пахло коренным перевоплощательством, отходами опытов над жидким деревом – диковинно и, хотелось надеяться, не смертельно. Алим не слишком уверенно указывал повороты.
– Нужно… на край… – повторял мальчишка снова и снова. – Любой… край… всё равно…
Они вылезли на поверхность где-то в Хамовниках, за строительным ограждением, посреди целой горы мусора. В глухой ночи мерцали редкие светильники. Где-то рядом мерно цокали копыта.
Рахмет посадил Алима спиной к забору, сам выбрался на улицу. В паре околотков от него по мостовой уныло брела потрёпанная лошадёнка, волоча пролётку с крытым верхом и клюющего носом на козлах лихача.
Рахмет побежал навстречу лошади, та удивлённо покосилась и фыркнула. Возница проснулся и хриплым со сна голосом крикнул:
– Не подходи!
– Мужик, продай коляску, – сказал Рахмет. – Две гривни даю.
Вполне хватило бы и одной, лихачу бы считать побыстрее, а он вместо этого полез за пазуху. В следующее мгновение ему в лоб смотрел скорострел, а случайный прохожий из добронравного просителя превратился в недружелюбного разбойника.
– Слезай, – сказал Рахмет. – Быстро.
Лихач, икнув, спрыгнул на землю, неловко споткнулся и сел. Рахмет перехватил вожжи. Бросил в ноги невольному продавцу две серебряные палочки.
На подъезде к дому наперерез пролётке бросилась лохматая псина. Порыкивая, она наскакивала на коляску со стороны Алима, отпрыгивала, рыча, и вдруг заскулила.
– Оглоед! – Рахмет потянул на себя вожжи. – Ты откуда тут?
Стоило коляске замедлить ход, как пёс оказался рядом с Рахметом, шершаво и слюняво облизал ему щёки, схватил зубами за рукав, дёрнул: пойдём!
И потащил в сторону от дома, в неосвещённый проулок. Из-за мусорной корзины вышла растрёпанная Феодора.
– Нельзя туда, – сказала она, мотая головой из стороны в сторону. – Не суждено, видать, было.
Рахмет втащил её в коляску, посадил рядом с Алимом. Развернул пролётку и хлестнул несчастную кобылу, от чего та перешла на бодрую рысь.
Феодора отправилась днём в Марьину Рощу, попросив соседей спустить с цепи Оглоеда. Пёс нашёл её быстро, и они вернулись на Пресню.
Теневые ждали в жилище – подойдя к дверям, Феодора увидела надорванные метки, которые всегда оставляла по наущению Рахмета. Спокойно выйдя из подъезда, она поняла, что идти совсем некуда, что нельзя пропустить его возвращение, а то случится беда.
Коляска с поднятым верхом выехала по укромной тропинке, в обход застав, на кольцевую дорогу.
– Куда, Алим? – спросил Рахмет. – Давай к лекарю, а? В Мытищи – это пара часов отсюда.
Мальчишка отрицательно покрутил головой:
– Спешить… на край… любой…
Не так уж велик мир, подумал Рахмет. От Можая на закате до Орехова на восходе, от Яхромского края до Серпуховского – вот и всё, что лежит под сенью Священного Древа, под надёжной защитой Великого Плетня, преграды, созданной тысячу лет назад всеми родами сообща, чтоб спасти мир от орды.
Феодора перетянула Алиму бедро своим платком. Пуля прошла навылет, кости целы, кровотоки тоже – заживёт рана, ещё пригодится нога в пляс да в поход. Через некоторое время боль отпустила, и мальчишка смог говорить.
Рахмет свернул с кольцевой прочь от Немеркнущей.
– Алим, – спросил он, – так что ты прочёл в Кремле?
– С чего начать бы… – Алим усмехнулся. – Мы не древляные.
Рахмет едва не выронил вожжи.
– Или так, – продолжил мальчишка, – что такое орда?
– Орда – это ничто, – сказала Феодора. – Безлюдье, беспорядок, сумятица, идущая из-за края мира. То, что противно Священному Древу.
– Орда – это мир за краем, – сказал Алим. – Наши предки когда-то так испугались его, что усилием всех четырёх родов построили Плетень.
– Трёх, – поправил Рахмет.
– Мы не древляные, – повторил Алим. – Древо – это сам город, мир, общество. Мы – его цветы, лепестки, пыльца. Мы – путешественники, торговцы, искатели. Не в ста верстах вокруг Немеркнущей, а… не знаю. Понимаешь, есть и другие города – там, за Плетнём. Наверное, даже много городов. Может, целая сотня.