– Все забыли, что случилось, понимаешь? Включая меня. Я жил, не помня о том, что произошло в мою первую ночь в интернате. Ты – помнишь? Или я с ума схожу?
Перед ее ответом темная зависшая вечность успевает несколько раз разорвать меня на части. А затем:
– Помню.
Я вскакиваю и пристально смотрю ей в глаза. Старшая отшатывается от неожиданности.
– Правда?
– Правда, – устало говорит она. – Я же включила вам свет после того, как… как Холод тебя коснулся.
Не удерживаюсь и крепко обнимаю ее. Она осторожно гладит меня по спине в ответ, будто не понимает, как себя вести в таких ситуациях. Когда я отстраняюсь, она вздыхает – кажется, с облегчением. Это немного обидно, но сейчас я слишком ей благодарен, чтобы по-настоящему расстроиться.
– Почему остальные забыли? – продолжаю расспрос. – Почему ты не забыла?
– Ну я не одна такая уникальная. Ты, как видишь, тоже в итоге вспомнил, – пожимает плечами она, неловко убирая за ухо несуществующую выбившуюся прядь волос.
Очень девичий жест, нетипичный для такой, как Старшая. Для нее характерно что-то более резкое, не настолько… кокетливое. Эта мысль меня обезоруживает, и мне с трудом удается не потерять пол под ногами.
Она, что, кокетничает? Со мной? Вот прямо сейчас?
– Чего ты так смотришь? – В ее голос возвращается прежнее напряжение, отрезвляющее меня.
– Ничего. Просто… это было со мной, а я умудрился на какое-то время забыть. Но я почему-то знал, что ты будешь помнить. С тобой… тоже бывало, что он тебя касался?
– Со мной много чего бывало, – отвечает Старшая.
– И ты никогда не забывала…
– У меня есть дежурства. Как раз чтобы не забывать.
Виновато опускаю взгляд.
Что ж, уделала, крыть нечем.
Я только сейчас понимаю, как со стороны выглядит поведение Старшей. Одинокая девчонка, зачем-то взявшая на себя ответственность за спокойствие школы, выходит одна по ночам патрулировать территорию и готовится к встрече с Холодом, чтобы не дать ему никого утащить. Надо думать, Старшая ни к кому за помощью не бегает и ни у кого не просит советов. Она не похожа на ту, кто стал бы так себя вести. Я на ее фоне просто размазня, которую почему-то окрестили героем.
Смотрю на нее с видом побитого пса. Пожалуй, сейчас я должен быть ей противен. Заслужил, чтобы такое отношение вернулось ко мне от важного человека после того, как обошелся с Принцессой, так что даже осудить, наверное, не смогу.
Но непохоже, чтобы Старшей был противен мой жалкий вид.
– А в напарники ты никого не принимаешь?
Мой вопрос ее искренне удивляет.
– В напарники? На дежурствах?
– Да. Но если тебе нужна компания где-то еще, то я готов.
– Тебе зачем это? Сложностей в жизни мало? Героем решил побыть?
Шагаю к ней и качаю головой.
– Плевать мне на героизм. Возьмешь в напарники, или силой придется набиваться? – нервно усмехаюсь я.
– Ты все-таки отбитый, да? – возвращает мне усмешку Старшая.
Как ни странно, в ее словах сейчас нет ни грамма сарказма или желчи. Я невольно улыбаюсь ей.
– Может, даже больше, чем ты думаешь.
Не отдавая себе отчета в том, что делаю, нахожу ее руку и зажимаю в своих. Старшая напрягается, и, кажется, перестает дышать. Мне сложно прочитать, отчего так. Хочется верить в ту версию, которая мне больше всего нравится, но… это же Старшая. Сейчас она не дышит, глядя на тебя, а через секунду выбьет тебе пару зубов, и ты поймешь, что она просто готовилась к атаке, аккумулируя злость. Она, как бешеный зверь – непредсказуемая и резкая. Кто-то может даже посчитать ее монстром. Но будь я проклят, если это не лучший человек из всех, кого я знаю!
– Если тебе неприятно, скажи. Я уберу руки, – усмехаюсь. – Только не надо сразу бить, ладно? А то ты не в таком «идиотическом состоянии», чтобы я смог тебе ответить.
Жду ее приговора, как заключенный-смертник. Но Старшая молчит.
– Н-ну ладно, – наконец, неровным голосом отзывается она. – Хочешь быть напарником – будь им. Если сам не взвоешь от необходимости обследовать территорию школы по ночам, бродить в темноте и мало спать, то добро пожаловать.
– Это лучшее предложение в моей жизни, – тихо отвечаю я.
Ее улыбка становится нехарактерно застенчивой. Я вдруг понимаю, что находиться рядом со мной Старшей все-таки приятно. Она не спешит освободить свою рук из моих, не отстраняется, а глаза у нее как-то странно поблескивают. С того момента, как она совершенно безразлично клала руку на мое колено и расспрашивала об общем состоянии после встречи с Холодом, что-то явно изменилось. Что-то существенное.
И, похоже, не только у нее.
Да признайся ты уже, что она тебе нравится! – вопит мой внутренний голос.
Обычно мне хочется послать его куда подальше, потому что он любит напоминать мне о героизме. Но в этот раз я такого желания не испытываю.
Признаваться на словах не решаюсь – это выглядит глупо во всех вариантах, которые я воображаю. Вместо того подаюсь вперед и целую Старшую. Точнее, это больше похоже на попытку ее клюнуть, потому что я еле-еле касаюсь ее губ, отстраняюсь почти тут же и готовлюсь получить пощечину. Но Старшая не спешит так реагировать. Вид у нее растерянный и ошеломленный.
– Я думал, ты мне врежешь, – честно говорю я, когда пауза непростительно затягивается.
Старшая смущается, заставляет меня выпустить ее руку и старается погасить сияние глаз. Затем тянется к моим волосам и неловко их взъерошивает. Похоже, набор нежных жестов у нее скудный и в основном применяется к младшеклассникам, но я ценю и это.
– Врезала бы, если б ты извинился, – бурчит она.
– Кажется, мне повезло, что это не самая сильная моя черта.
– Иди уже спать, напарник, – хихикает Старшая.
Я не спешу подчиняться и сначала провожаю ее до двери в комнату.
– Тебя назад-то пустят? – спрашиваю. – Может, у нас переночуешь? У нас кровати свободные есть…
Обрываюсь на полуслове: осознаю, как нелепо звучит мое предложение вслух, хотя в голове оно казалось жестом галантности.
Старшая прыскает со смеху.
– Тогда мне придется насовсем у вас селиться.
Мы оба слегка теряемся и отводим взгляды.
– Нормально все будет, – заверяет меня Старшая и проводит рукой по моему плечу. Похоже, она сама не определилась, что этот жест должен был значить, поэтому я в ответ на него только неловко киваю.
– Иди, – говорит Старшая. – Увидимся… скоро.
Я снова киваю и нехотя пячусь. Мои страхи безумия развеялись, как дым, и мне так жарко, что я твердо уверен: сегодня, если Холод реально вздумает явиться еще раз, он растает, если меня коснется.
Глава 24. О выборе сумасшедших, человеческой дороге и правоте Майора
Муравейник столовой гудит и копошится. Вокруг прилавка водят хороводы потертые, посеревшие и пожелтевшие от времени подносы с бессмертными тарелками, окаймленными старомодным синим узором.
Мы с Сухарем и Далай-Ламой дожидаемся возможности освободиться от цепи учеников и удаляемся к секции столов для старшеклассников. На полпути к нашему обычному месту я замечаю Старшую. Мы редко появляемся в столовой в одно время, но сегодня она здесь – как нарочно. Смотрит она на меня недоверчиво, будто пытается понять, буду ли я открещиваться от поведения, которое продемонстрировал ночью в коридоре. Ей почему-то кажется, что буду, я это по взгляду вижу.
– Ребят, вы же не против посидеть вдвоем? – говорю на ходу соседям.
Они прослеживают за моим взглядом и улыбаются.
– Значит, после вашего вчерашнего рандеву вы, вроде как, вместе? – буднично уточняет Далай-Лама.
– Понятия не имею, но пока она меня не отшила, буду считать так.
Я уже решительно двигаюсь в сторону стола Старшей. Сидит она одна, никто не спешит к ней подсаживаться. Серпентарий ее соседок нарочно уселся в отдалении, но так, чтобы прекрасно видеть ее одиночество. Им доставляет удовольствие каждый взгляд на зависшую над тарелкой с рисом и сухой котлетой вилку Старшей, ее напряженные следящие за мной глаза и ее беззащитность – пусть и воинственная.
Быстро подхожу к столу, нарочно сажусь так, чтобы загородить Старшую своей спиной от ее соседок, и водружаю на стол поднос. На моей тарелке две надутые сосиски и слегка разваренные макароны с оторванной от сердца столовой ложкой зеленого горошка. В граненом стакане – мутный компот с плавающими ошметками сухофруктов.
– Я думала, ты с соседями сидишь, – бурчит Старшая, делая вид, что с интересом изучает мой обед.
– И тебе приятного аппетита, – улыбаюсь. – Обычно все с соседями и сидят, но я, как видишь, не один такой уникальный. – Небрежно киваю назад и усмехаюсь. – А говорила, что все нормально будет. Они тебе бойкот объявили?
Старшая берет с подноса стакан остывшего слабого чая и отпивает.
– Они давно его объявили, просто только теперь продемонстрировали явно. Мне так даже легче, – она пожимает плечами, – можно перестать пробовать вести светские беседы и притворяться, что мы дружная комната.
Хмурюсь.
– Слушай, а они не могут… ну не знаю… вещи твои порвать или еще что-то такое сделать? Не будут тебе вредить?
Старшая расплывается в улыбке.
– У них руки чешутся, но кишка тонка, – шепчет она. – А ты всегда такой заботливый после того, как целуешь девушку в порыве безумия?
– Во-первых, это было не безумие, а во-вторых, нет. Просто ты вынуждаешь задумываться, не захочет ли кто тебя прирезать, пока напарника нет рядом. Характер у тебя…
– Какой? – щурится Старшая.
– Многогранный, – цежу я, глядя на нее с назидательностью. – Я не устану предлагать: хочешь, переезжай к нам. У нас есть свободные кровати. Или, если хочешь, переселимся на пятый? Там, говорят, есть вечно свободная комната.
Старшая успевает вовремя выплюнуть обратно в стакан чай, которым чуть не давится.
– Ты поиздеваться пришел? – шипит она.