К концу урока, когда звонок освобождает нас от пламенной лекции Повстанца, я успеваю прокрутить свой жестокий алгоритм в голове несколько раз. Чем больше я об этом думаю, тем реалистичнее мне кажется эта страшная схема. Я поднимаюсь и направляюсь на поиски Старшей. Она должна узнать, что в интернате помимо нас – двух сумасшедших дежурных, разгуливающих по ночным коридорам, – есть предатель и диверсант.
– Это самый безумный бред, который я когда-либо слышала!
Старшая стоит со скрещенными на груди руками, лицо ее пылает от возмущения. На нашей поляне тихо, так что ее реплика, перебившая мою сумбурную теорию, становится настоящим набатом, вспугивающим ворон.
Слова Старшей задевают меня сильнее обычного. Даже хочется послать ее к черту и закончить этот разговор. Бесит, что она с такой яростью готова защищать Майора. Не уверен, что она так же рьяно бросилась бы защищать меня… хотя на меня сейчас никто не нападает, но гипотетически…
На ум сразу приходит ночное спасение Принцессы, и слова Старшей после того, что случилось. Она не была уверена, что смогла бы поступить, как я. От этого на душе становится еще противнее.
Чувствую, что внешне тоже мрачнею, но Старшая демонстративно этого не замечает.
– Да? – Через мой вопрос начинает просачиваться желчь. – А как ты тогда объяснишь, что исчезают именно эти люди?
– Какие? – закатывает глаза Старшая.
– Которых мы выручали!
– Пуделя мы, если ты не забыл, не выручали, – сурово обрубает меня Старшая. – Мы пришли к выводу, что это было бы бесполезно. И были правы. – Она видит мои ошалевшие глаза в ответ на столь черный цинизм, но даже не думает притормозить или поменять тактику. – Что? Мы уже это обсуждали, Холод все равно вернулся бы за ним. То, что с ним случилось, было неизбежно. Ты тоже это признал! Нечего теперь строить из себя невинность!
Она начинает кипятиться, и на этот раз я не в состоянии ее уравновешивать, потому что злюсь не меньше.
– Зачем ты тогда сама ходишь на эти дежурства, если тебе так наплевать?
– Мне не наплевать, – воинственно возражает Старшая. – Просто иногда не получается кому-то помочь. Если циклиться на каждом, можно съехать с катушек. Не получилось, значит не получилось. Отпусти и живи дальше.
– Как у тебя все просто! – ядовито бросаю я, отзеркаливая ее закрытую позу.
– Потому что я не усложняю там, где не надо, – кивает она. Как это ни дико, она даже не сомневается в своей правоте. – Чего ты теперь от меня хочешь?
Чтобы ты не защищала Майора, – звучит в моей голове полсекунды спустя.
– Не знаю! Чтобы ты перестала быть лицемеркой и не делала вид, что тебе не наплевать на людей, если на самом деле тебе все равно!
– Это я лицемерка? – Лицо Старшей вытягивается. – А уж не ты ли вдруг стал таким сочувствующим, когда твое геройство с Принцессой пошло насмарку? – Она ядовито ухмыляется. – Тебе проще обвинить Майора в том, что он скармливает учеников Холоду или любому другому монстру, и притянуть факты за нос, чем признать, что тебе просто обидно потерять свою воздыхательницу!
– Конечно, Майор у нас святой! – картинно тяну я. – Его ты полезешь защищать, даже если за ним придет Холод! Не задумаешься и не испугаешься.
Эти слова на Старшую действуют, но не так, как я хочу. Она не остужает пыл и не задумывается над моими словами, а краснеет от обиды и злости. До нее не доходит, почему я бешусь и что именно меня задевает. Впрочем, в этом горячем споре я и сам начинаю понемногу путаться и раздражаться в ответ на все разу.
– Заткнись! – отчаянно выкрикивает мне Старшая. – Ты ничего не понимаешь!
В ее словах много чувств, но будь я проклят, если сейчас поддамся на них! Она не собирается меня понимать, она сделала даже хуже, чем я предполагал – сказала, что я несу бред, и начала защищать Майора. Извини, Старшая, но после такого понимать тебя я тоже не намерен. Пусть тебя Майор понимает.
– Разве? А чем же ты занимаешься, если не защищаешь его? Даже сейчас, когда единственная опасность для него – моя теория…
– Твой бред – не теория! – восклицает Старшая.
– А твоя собачья преданность Майору граничит с фанатизмом!
По лицу Старшей пробегает тень уязвленной гордости.
– Для начала он не станет подставляться и не поведет себя как кретин!
– Ну конечно, дело в том, что я кретин! А не в том, что моей девушке не плевать только на Майора, а до всех остальных, включая меня, ей нет дела!
Я жду, что она начнет с тем же жаром отрицать мои слова, но она этого не делает.
Ну ясно.
Обычно я люблю свою правоту, но конкретно здесь очень рад был бы ошибиться. Мне хочется, чтобы Старшая начала возражать. Однако Майор ей действительно дорог, и она не отрицает, что полезла бы защищать его любой ценой. А еще он у нас умный, самоотверженный и по всем статьям молодец. Что до меня, то я – просто кретин и лицемер, который потерял воздыхательницу в лице Принцессы. Прекрасно!
– Все понятно, – холодно говорю я, разворачиваюсь и ухожу.
Мне становится противна наша секретная поляна, наши ночные дежурства и в особенности этот разговор. Хочется забыть его, вырезать из памяти и никогда не вспоминать. Злость подогревает меня, и я жалею, что не могу вырвать с корнем все воспоминания о Старшей, начиная с первой встречи.
Иду по территории, толком не разбирая дороги.
Мысль о причастности Майора к исчезновениям учеников где-то в глубине сознания против поли подвергается жесткой критике и не выдерживает ее, но я упрямо не хочу отпускать эту гипотезу. Откровенно говоря, мне хочется уличить этого типа хотя бы в чем-то, чтобы утереть Старшей нос.
Единственное, в чем мне удается найти отдушину, это учеба. Задачи по статистике – именно то, на что я с радостью изливаю свои ярость и обиду, выскребая в тетрадке попытки решения. Я вдавливаю ручку в листы с такой силой, что прочерчиваю борозды и ставлю пару дырок.
– Усердие не знает границ, – замечает Далай-Лама, услышав слабый стон рвущейся тетрадной страницы.
Хруст сушек, которые закидывает в себя Стриж, на миг прерывается, и я чувствую затылком его взгляд.
– У вас какой-то сложный урок будет? – спрашивает он.
– Вряд ли, – отвечает ему Нумеролог. – Иначе бы остальные тоже готовились. А готовится только Спасатель.
– Слишком яростно готовится, – буднично замечает Далай-Лама. – Пощади листы, дружище. Они ни в чем не виноваты.
Назидательное спокойствие становится для меня новой красной тряпкой, и я поворачиваюсь к друзьям, окидывая их осуждающим взглядом.
– Слушайте, философы недоделанные, меня одного, что ли, волнует будущее?!
Пару секунд в тридцать шестой висит тишина. Затем Далай-Лама медленно откладывает книжку, которую читает, и проникновенно смотрит на меня.
– Будущее туманно, и никому не дано его знать. Толку о нем волноваться? Случится только то, что должно случиться.
– Случится выпуск, – строго говорю я.
Соседи смотрят на меня пустыми, стеклянными глазами, словно я сказал что-то на незнакомом языке. От выражений их лиц – таких одинаково безучастных и безразличных – у меня по спине пробегает холодок.
– В этом году у большинства из нас должен быть выпуск, – не унимаюсь я. – Экзамены. От того, как мы их сдадим, вообще-то, будет многое зависеть. А вы ведете себя так, будто это вас не касается.
Жду, что провокационные речи возымеют хоть какой-то эффект, но соседи продолжают молчать, глядя на меня тупыми глазами палтуса. Меня уже нешуточно пугает эта реакция, и я медленно поднимаюсь со своего места. Пустые рыбьи глаза провожают каждое мое действие.
– Эээ… – тяну я, стараясь не выдать, насколько перепуган. – Ребят?
Время на миг задерживает дыхание… и запускается снова. Соседи моргают и становятся похожими на живых людей. Мне очень хочется сказать себе, что их остекленевшие глаза мне просто померещились, но слайд с их лицами зависает в моей памяти, и отмахаться от него невозможно.
В комнате становится слишком душно, лицо нагревается, и я сглатываю кислую муть, подступившую к горлу.
Надо подышать.
– Ты куда-то уходишь? – улыбается Нумеролог. – Опять на свои вылазки?
Меня тянет сказать им, что шутка про выпуск получилась не смешная, а жуткая, но заговаривать про окончание школы еще раз страшно. Клянусь, я больше никогда не хочу видеть такие глаза соседей.
– Нет, я… просто размяться. Я скоро приду.
Стремительно выхожу в коридор, прижимаюсь к стене и перевожу дух. Жар откатывает от лица, тошнота унимается. Тишина вечернего ученического корпуса заботливо обнимает и успокаивает меня.
Тебе просто показалось, – убеждает внутренний голос. – Не было там ничего страшного, просто ты сейчас болезненно реагируешь на молчание.
И мне очень удобно в это верить. Сейчас, когда соседей нет в поле зрения, картинка с отсутствующим выражением лиц начинает блекнуть.
Просто показалось. Я произношу эту мысль про себя, как мантру, снова и снова, пока приближаюсь к окну, выходящему на участок плиточной дорожки. Отсюда, из окна, виден с трудом угадывающийся в темноте кусок административного корпуса. Я тоскливо смотрю на него, жалея, что нельзя написать директору жалобу на Майора и отстранить его от преподавания в этом интернате.
Прислоняюсь лбом к стеклу и оставляю на нем легкую туманность своим чересчур тяжелым выдохом. Зачем-то протираю в мутном пятнышке окошко и смотрю через него на мир.
Мне на глаза попадается чья-то фигура. Узнаю ее по походке и выправке.
Что Майор так поздно делает вне своей комнаты? Куда ходит?
Вспоминаю, что во время дежурств уже несколько раз замечал его: Майор всегда двигался по одному и тому же маршруту, минуя ученический корпус. Кого он мог выискивать в темном лесу?
– Ну все, – шиплю я и несусь к лестнице.
На улице холодно, а я без куртки, но сейчас меня это не волнует. Вихрем слетаю до первого этажа, пробегаю мимо Катамарана и выскакиваю в объятия осенне