На мне бородавками вырастают вопросы, и я не знаю, с какого начать, чтобы собрать по кусочкам свою рассыпавшуюся рассудительность. В голове опилки, конечности – как у марионетки на шарнирах. Я с каждой секундой все меньше чувствую себя собой. Точнее все меньше чувствую себя Спасателем, а кем чувствую, пока не понимаю.
– Держишься не так плохо, как я думала, – хмыкает Старшая. – Я… ожидала, что ты рано или поздно поймешь, просто не знала, как. И не знала, чего ты в связи с этим захочешь.
Откашливаюсь, чтобы проверить работоспособность голоса, и деревянной походкой подхожу к бревну. Безвольно опускаюсь рядом со Старшей второй сломанной куклой и качаю головой.
– Жаль, у меня сигарет тут нет.
– Ты куришь? – буднично спрашивает Старшая. И мне хочется уцепиться за неинтересность ее вопроса, за серый тон, потому что я вряд ли выдержу разговор, на который сам нарывался с первого дня пребывания… уместно ли теперь говорить «здесь», или надо говорить «в коме»?
Меня передергивает. Внутри бушует странное чувство обманутости, как будто мне подарили прекрасную сказку, а потом вырвали последние страницы книги и не дали узнать счастливый финал. Вместо этого концовку мне дорассказывает старый пропойца, у которого от души-то остались одни уголья. Какой он, черт побери, может подарить сказочный счастливый конец?
– Здесь ни разу не курил. Но что-то подсказывает, что… там… – зачем-то заставляю себя это произнести, – в настоящей жизни я курящий.
Старшая морщится, как от кислятины, но не комментирует мое замечание.
– Тогда кури, – пожимает плечами она.
Я усмехаюсь.
– А у тебя есть сигареты?
– Нет, а у тебя могут быть, если очень хочется, – серьезно говорит она. – Наверное, с этого и стоит начать: с возможностей. – Разъедающая печаль вновь отпечатывается ожогом на ее лице, и она нервно сцепляет пальцы, устремляя взгляд в глубину темного перелеска. – Ты никогда не обращал внимания, что все нужные вещи здесь появляются сами собой? Учебники, тетради, одежда? Или сигареты у разнорабочих. Тут же неоткуда их брать, никто их не привозит, а окурки каждый день приходится собирать.
Я приподнимаю брови, представляя себе портал в иное измерение, куда лезут курильщики-разнорабочие, чтобы достать очередной блок сигарет. Версия фантастическая, но она хотя бы объясняет, почему в глуши, где нет ни единого магазина, никогда нет недостатка в куреве ни у рабочих, ни у «подмастерьев».
– Когда здесь ни с того ни с сего пошел снег, – Старшая улыбается самой трагичной улыбкой на свете, – у всех вдруг появились теплые куртки. Потому что они были нужны. Потому что все верили и знали, что они у них тут есть. Понимаешь?
– Не уверен, – честно отвечаю я.
Старшая терпеливо вздыхает.
– Просто попробуй достать сигареты.
– Откуда?
– А где они у тебя должны быть?
Я безотчетно лезу в левый карман куртки, и пальцы натыкаются на небольшую прямоугольную коробочку. Изнутри меня колет холодная игла испуга, и я растерянно извлекаю на свет пачку сигарет, кажущуюся призраком какой-то другой, странно далекой жизни, в которой всё вокруг и даже я сам – совсем не такое, как здесь. Зажигалку я нахожу во втором кармане, подношу ее ближе к лицу, чтобы рассмотреть, и беспомощно таращусь на свою находку.
– И здесь… все так могут? – спрашиваю едва поддающимся голосом.
– Нет. Только некоторые. Например, разнорабочие каким-то образом всегда могут достать сигареты. Но, думаю, они просто знают, где их взять, и уверены, что всегда их там найдут. Эта уверенность превращается в необходимость, и сигареты появляются там, где должны быть. А «подмастерья» уверены, что могут достать курево только у разнорабочих, вот к ним и бегают по заученной схеме. Я не знаю, как эта способность распределяется и почему кому-то дается, а кому-то нет. Возможно, это как-то связано с твоим состоянием вне этого места. Или это случайность. Правильного ответа нет.
– Это место, – сглатываю застрявший в горле комок сопротивления, – оно такое одно?
Старшая издает скрипучий смешок.
– Не знаю. Никто не показывал мне карту мест временного содержания коматозников, – едко бросает она. – Все, что я тебе могу рассказать, было собрано опытным путем. Это догадки, домыслы и эксперименты. То, что я могла с кем-то обсудить.
– С Майором? – не удерживаюсь я. Укол ревности прорывается даже сквозь шоковый туман, все еще стелящийся по сознанию. – Он ведь тоже знает?
– Да, – невозмутимо отвечает Старшая и тут же смотрит на меня с осуждением. – Теперь понимаешь, почему я, как ты выражался, «бегала за ним»? Он был единственным, с кем я могла об этом поговорить. С директором у нас как-то… меньше ладилось. Я его не то чтобы недолюбливала, мы просто как будто на разных языках говорили.
Киваю. Может, она и ждет, чтобы я извинился за свои придирки к Майору, но делать это я решительно отказываюсь. Если он все это время знал, что здесь происходит, мог бы не позволять мне считать себя сумасшедшим после пропажи Пуделя, я же тогда реально чуть с ума не сошел! Но Майор предпочел отмолчаться и поиграть в заботливого воспитателя – как всегда, выбрал манипуляции вместо честности. Может, он никому в итоге не желал зла, но пока что его линия поведения все еще вызывает вопросы.
Старшая не дожидается моих извинений за отношение к Майору и вздыхает.
– В общем, если тебе нужны мои домыслы, я предполагаю, что существуют… своеобразные ячейки. Или территории, на которые мы можем попасть, когда находимся в коме. Вряд ли эти территории свои для каждой страны. Здесь, как ты, наверное, заметил, встречаются люди самых разных народностей с отпечатками разных культур. Вероятно, здесь собираются те, для кого школа… или даже школа-интернат – знакомая обстановка. Причем, не только ученики – учителя тоже. Бывают, правда, исключения. – Она замечает мой взгляд и недовольно пыхтит. – Да-да, я про Майора. И не только. Тебе наша учебная программа не казалась нетипичной? Иногда сюда заносит тех, кто здесь явно не к месту.
Я не выдерживаю и достаю из пачки сигарету. Щелчок зажигалки, тихий хруст бумаги, терпко-горький табачный дымок, сизый выдох…
Старшая не торопит: понимает, что мне нужно время осознать очередной этап ее рассказа. Я вспоминаю все, что видел здесь с момента своего приезда. За учениками не было строгого надзора: воспитатели казались чисто номинальными, учителя могли спонтанно смениться, а вместе с ним скачкообразно менялась и учебная программа. Не все предметы претендовали на звание школьных дисциплин, да и контроль по ним велся из рук вон плохо. Учителя не запоминали имена учеников и не называли их по классному журналу, они вызывали кого-то для ответа по номеру места за партой. А учебники, которые были необходимы, действительно попадались на глаза, как будто всегда лежали на том месте, откуда их берешь. Расселение по комнатам, выдача постельного белья, вещи, которые находились в сумке, хотя изначально я даже не помнил, с чем сюда приехал – если сложить все это воедино, это действительно доказывает, что Старшая не врет.
Затягиваюсь так сильно, что должен закашляться, но легкие ничем не отзываются, как будто привыкли к сигаретам довольно давно. Хотя трудно сказать, насколько сигареты здесь настоящие…
Голова идет кругом от всего, что на меня свалилось, и я устремляю взгляд в никуда.
– Если здесь все из разных стран, – неуверенно начинаю я, со скрипом впуская эту гипотезу в разум, – почему мы все друг друга понимаем?
Старшая не ищет мой взгляд, чтобы убедиться, много ли во мне скепсиса, или я спрашиваю серьезно. Мне даже кажется, что ей на это совершенно плевать. Мы бросаем вопросы и ответы так, будто между нами стенка, и слова летят в глубину перелеска, в пугающую черную неизвестность интерната.
– Видимо, это место способствует пониманию. Переводит все существующие языки на некий универсальный. Может, дело в чем-то другом, но как еще это объяснить, я не знаю.
Киваю и вздыхаю. Вопросы начинают потихоньку становиться более явными.
– Я как-то попытался заговорить с соседями о выпуске. Они на меня тогда посмотрели стеклянными глазами, – вздрагиваю от воспоминания. – Они как будто не могли воспринять то, что я им говорил. Я сбежал из комнаты и быстро успокоился, хотя это показалось мне жутким…
Не договариваю, понимая, что Старшая поймала суть вопроса и уже знает, о чем надо рассказать.
– Учитывая, что это не настоящая школа, никакого выпускного здесь быть не может. Здесь время идет иначе.
– Вечная осень, – киваю я. – И ты говоришь, что я сумел каким-то образом повлиять на это место, чтобы началась зима? Поэтому Майор так удивлялся, когда увидел здесь снег?
Всего один кивок. «Да» в ответ на все, что я спросил.
Я борюсь с собой, потому что и вопросы, и ответы кажутся мне слишком дикими. Правда об этом интернате похожа на болезнь, стремительно поражающую разум, и что-то во мне панически жаждет излечиться от нее беспамятством. Но в глубине души я понимаю, что знаки и догадки посещали меня с первого дня здесь, просто я усиленно пытался не придавать им смысла.
– Я еще не видела, чтобы кто-то влиял на это место так сильно, – говорит Старшая. – Те, кто осознаёт, где находится, а таких единицы, могут влиять по мелочи и жить по законам этого места. Но те, кто может перекраивать его под себя, мне еще не попадались.
У меня заканчивается сигарета, и я умудряюсь отстрелить с нее тлеющий у самого фильтра остаток одним щелчком, словно делал так уже множество раз. Рыжий огонек утопает в мокром снегу и гаснет.
Старшая, продолжая смотреть в темноту, а не на меня, раскрывает передо мной ладонь и ждет, что я положу на нее окурок.
– Давай сюда. Нечего мусорить, – безразлично говорит она.
– Зачем? Ты же не уборщица, – хмурюсь я. Никогда не мог взять в толк, зачем она собирает по территории окурки. – К тому же, судя по твоим словам, я могу заставить его раствориться в воздухе.
– Сюда дай, – повторяет она. – Фокусник