Один из центральных и сложнейших эпизодов фильма – «Масленица». Когда мы стали к ней готовиться (особенно когда уже начали снимать), я вдруг понял тот потаенный смысл, по которому Господь привел меня в ту ночь в дом прадеда. Суриковская цветовая насыщенность, буйство красок, энергия цвета, его живописная пульсация – все это должно было ожить в эпизоде народного праздника. И здесь было важно все – костюмы, лица, точность и сочность деталей, пластика движения камер… и притом осознанное мною, хотя и рискованное движение к так называемому лубку, который является частью народного духа, натуралистической экзотикой, за которую меня потом так часто «крыли» в прессе…
К сожалению, не только производственные проблемы нам приходилось решать. Кто-то из «добрых» сограждан и больших «любителей» моего творчества позвонил в милицию и сообщил, что декорация на льду Новодевичьего пруда заминирована. Все остановилось, актеров и массовку вывели со льда. Приехали спецслужбы, привели собак. На пять часов остановилась работа…
Пять съемочных часов в зимнее время – это практически весь съемочный день. К счастью, конечно, ничего не нашли, но драгоценное время было упущено. Как теперь нагонять? К тому же невероятная оттепель до плюс тринадцати градусов, которая в феврале не наблюдалась более столетия, катастрофически растапливала лед!..
Проблемы наваливались одна за другой. Мало того, что съемочная группа вместе с многотонной декорацией, с пятью тысячами массовки, детьми, лошадьми и санями могли провалиться под лед, так едва не сгорела сама декорация!
Вот тут действительно выясняется, кто чего стоит в группе, потому что счет идет уже на секунды. Свет уходит, лед тает, массовка мечется… и решающим фактором становится профессионализм группы и твое абсолютно точное знание того, чего ты хочешь. На сомнения и раздумья уже нет ни мгновения…
Параллельно идет круглосуточная работа МЧС по укреплению льда, и если бы не их высококвалифицированные специалисты, ушли бы мы все под воду Новодевичьего пруда. Каждые сорок минут нам сообщали о состоянии льда в том или ином месте (прежде всего, конечно, там, где были люди и шли съемки). Три фабрики мороженого круглосуточно работали только для обеспечения нас искусственным льдом. Жидким азотом заливали основание декораций.
Одно из самых страшных воспоминаний об этой съемке – такой глухой и глубокий звук где-то в недрах пруда, такое «ум‑м-м‑м…». Причем ужас заключался именно в том, что ты совершенно бессилен, как во время землетрясения, ты просто ждешь, что будет дальше.
Дабы избежать паники, знали о реальной ситуации только несколько человек (офицеры МЧС, я и еще трое), остальные ждали съемок – перекусывали, разговаривали, фотографировались, кто-то загорал, ловя удивительно теплое солнце, актеры повторяли тексты… И как это часто бывает, после таких внеплановых затяжных пауз наступает ступор, с людьми что-то делается, они не могут собраться, и тогда совсем простые действия превращаются в непреодолимую проблему. Но тут уж или ситуация – тебя, или ты – ее!
Самое ужасное, как я уже говорил, если это происходит в момент так называемой режимной съемки. Это уникальное время, когда снимать можно всего несколько минут (от пяти до пятнадцати), и именно в эти считаные минуты нужно успеть зафиксировать на пленку все то, к чему готовились несколько дней, а может быть, и месяцев. В нашем случае мы вообще не имели права на ошибку: второй раз фейерверк уже не снять, это было бы просто невозможно, часть декораций должна была превратиться в головешки, второй дубль фейерверка возможен был только после полного восстановления сгоревшего. Потому такая нервотрепка, потому работало сразу шесть камер, потому порой – и ненормативная лексика. Но уж, извините, тут без этого никак… И наконец волшебное слово: «Снято!» Хотя… снято ли? Экран покажет…
Но вот тут можно (и необходимо!) расслабиться, извиниться, если кого-то обидел, обнять, приласкать, дать почувствовать всем, что мы в одной лодке, нам друг без друга не выжить.
Примерно в середине съемочного периода мы уехали снимать в павильоны в Прагу – там была построена великолепная декорация и так же великолепно обставлена. Многие нас спрашивали: а почему в Праге? Ответ был прост – там дешевле, чем на «Мосфильме», а уж про мебель, реквизит и говорить нечего. К сожалению, мы постепенно утратили профессионализм в этом.
Первым эпизодом, который нам предстояло снимать в Праге, был эпизод вальса. Мы очень мучились с Пашей Лебешевым: как снять вальс так, как не снимали его раньше? – и придумали! Это было наше ноу-хау. Мы изобрели замечательный агрегат, прозванный в народе «Паша-мобиль» – это была платформа на роликах, причем камера, закрепленная на этой платформе, сама могла вращаться в любом направлении. Таким образом, мы предельно усложнили движение камеры по бальному залу, а соответственно – и все внутрикадровое движение. Оно стало удивительно красивым, а попутно мы решили и проблему фокуса, потому что главные для нас вальсирующие актеры практически все время были на одном и том же расстоянии от объектива.
Вообще, должен сказать, что работа знаменитой пражской студии «Баррандов» меня просто поразила. Все функционирует, каждый знает свое место. Аппаратура, декорации, реквизит, мебель – в идеальном состоянии. И не на одну просьбу я не слышал ответа: нет! Хотя справедливости ради надо заметить, что и у нас мастера не перевелись. Одного из главных персонажей нашего фильма – машину «Сибирский цирюльник» – сделали под Нижним Новгородом на военном предприятии, потерявшем в 90‑е все заказы. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Все сотрудники завода (от директора до маляра), стосковавшиеся по работе, накинулись на нашу машину и с такой изумительной изобретательностью воплотили все наши замыслы и все фантазии художника Володи Аронина, что даже он был изумлен. Но выполнить дизайн – этого для фильма мало, нужно было, чтобы все это работало, ездило, пилило, валило. Да еще при этом не ломалось. И нижегородцы это сделали!
У нас была идея потом сделать из этой машины множество маленьких детских машинок. Но не сложилось. Машина была привезена в Прагу и осталась там, на пражской киностудии «Баррандов». У нас не было средств вывезти ее оттуда.
В Праге работа над фильмом уже вошла в свое русло, набрала ритм, силу. Актеры заработали по-другому… Вообще, в такой большой по масштабу картине, как «Сибирский цирюльник», очень трудно сохранять внимание ко всем деталям, а ведь именно это и определяет качество работы с материалом. Не должно, не может быть ничего неважного в твоем кадре, будь то подлинная чашка или на несколько секунд появившийся персонаж…
Владимир Ильин – один из любимейших моих артистов. Самобытнейший человек! Роль его в картине совсем невелика, но с какой нежностью и любовью он к ней относился, так наполнял ее живой энергией!.. И именно этим сумел сделать так, что капитан Мокин стал одним из ярчайших и запоминающихся образов фильма.
А Женя Стеблов? Он как бы мой талисман. Мы дружим уже почти сорок лет и до сих пор от этой дружбы не устали. Чудный, нежный и удивительно тонкий артист. Плетет кружево роли, словно паук паутину, и не поймешь из чего.
А Леня Куравлев! Вы знаете, я даже боялся предлагать ему эпизодическую роль вахмистра Букина, настолько она мала и внешне незначительна. Но прав Константин Сергеевич Станиславский: нет маленьких ролей, есть маленькие артисты. Куравлев – артист большой, очень большой. Потому и не боится ничего. Потому и пустоты в нем нет. Никогда.
А вот потрясающая английская актриса Элизабет Спрингс. Я увидел ее в фильме «Разум и чувства» и понял, какой должна быть в нашем фильме графиня. Мы даже сдвинули наш съемочный календарь, чтобы ее снимать. А она была у нас всего несколько часов, но что за дивные были это часы!
А изумительная Марина Неелова! Как давно мы мечтали вместе работать, а встретились всего на несколько дней. Роль-то крошечная! Но как филигранно и с какой отдачей на этом микроскопическом пространстве она сумела создать яркий и узнаваемый образ этакой мамы-эгоистки, так и не понявшей, кто такой ее сын Андрей Толстой.
Вообще съемочный период, и особенно на больших фильмах, для меня по крайней мере, порою походит на заключение, настолько ты изолирован от всего внешнего, от посторонних общений. Поэтому на площадку ко мне приходили иногда дети и Таня. И, честно говоря, имея такую возможность, я был рад, что они рядом. Надя, Тема и Аня в этой картине даже снимались. Надя в маленьком эпизоде. Тема сыграл роль юнкера Бутурлина. А у Анны, по-моему, получилась очень серьезная роль, которая, как мне кажется, имеет очень важное значение для всей концепции фильма, и особенно для его финала.
Про Олега Меньшикова я могу говорить бесконечно, но ограничусь только тем, что скажу: это один из самых крупных артистов нашего времени, и не только для нас, не только для России. Самое поразительное в нем то, что каждая его реакция абсолютно неожиданна. Мне интересно с ним работать уже потому, что я точно знаю, что мы не наткнемся на штамп, как это часто бывает.
И еще одно: нужно обладать огромным мужеством и верностью, чтобы десять лет ждать роли, знать, что тебе будет очень трудно почти в сорок лет играть двадцатилетнего мальчишку, и тем не менее сделать все, чтобы его играть.
Несколько слов еще о четырех центральных фигурах проекта, оставшихся по роду своей деятельности за кадром.
Володя Аронин – потрясающий художник-постановщик. На площадке он был почти незаметен, потому что в кадре все, что связано с декорацией и реквизитом, было изумительно отлажено. Но мгновенно появлялся там, где возникала в нем необходимость. Это знак высочайшего профессионализма!
Знаменитый, талантливейший кинодраматург Рустам Ибрагимбеков, мой давний друг, соавтор. Мы дружим с ним с юности, вместе сделали и мой диплом «Спокойный день в конце войны», и «Ургу», и «Утомленные солнцем»…
Олег Меньшиков – чужой среди сорокалетних, свой среди двадцатилетних…