Короткая вспышка помогла не только разглядеть, что есть внутри, но и убедиться в безопасности избушки. В смысле, там не было ни аномалий, ни какой-нибудь гадости типа «струн», «мочала», ну или еще чего-нибудь в этом же роде. А главное, в хибаре было сухо. Несмотря на то что дом столько лет находился без должного присмотра, с крыши не капало, и на полу не блестели лужицы.
Под ворчливые раскаты грома я вошел внутрь. За спиной оглушительно грохнула дверь. Она захлопнулась под порывом ветра, словно отрезая меня от бушующего снаружи ненастья.
Несколько секунд я простоял на пороге. Молния ослепила меня, и потребовалось какое-то время, чтобы глаза привыкли. Наконец, когда предметы обстановки начали проступать из полутьмы, я выставил вперед руки. Щупая воздух перед собой, добрался до кровати и, обессиленный, рухнул на матрас, в чем был, не раздеваясь…
«Печь затопил не я!» – эта мысль пронзила меня током и буквально подкинула на заскрипевшей подо мной кровати.
Я мельком глянул на руки, опасаясь увидеть когтистые лапы, но страхи были напрасны. Обычные мужские руки с черной каймой под ногтями и въевшейся в папиллярные линии грязью. Я поднял глаза и увидел седовласого старика с пышными усами и окладистой бородой. Тот сидел на корточках перед раскрытой печной дверцей и кочергой шерудил в топке, поправляя горящие поленья. Отблески огня плясали на его сером балахоне и морщинистом лице.
Старец повернул голову на звук. Мутные бельма слепых глаз уставились на меня, и я, как в прошлую встречу с ним, почувствовал себя так, словно они прожигают насквозь, глядя мне прямо в душу.
– Проснулся, милай! – проскрипел Скиталец, закрыл дверцу печурки и, охнув, выпрямился, держась подрагивающей рукой за поясницу. – Это хорошо. Сейчас вот вода закипит, чай пить будем. Али ты сперва поести чего хошь? Так, это, звиняй, тушенки у меня нету, зато есть вчерашнее грибное рагу. Коли не побрезгуешь, можешь доесть, а я позжей новое себе приготовлю.
Говоря это, старик шагнул к стене, опираясь на кочергу, как на палку, повесил ее на торчащий из бревна крюк. Взял приставленный к стене посох. Стуча им по щелястому полу, прошел к столу и сел на скрипучий стул.
– Ну, что скажешь?
Я и в самом деле давно не ел. Отказываться от угощения было бессмысленно, да и желудок заурчал, как только речь зашла о еде.
– Понятно, – улыбнулся старик, – организм сам все за тебя сказал. Ты уж не обессудь, милок, но поставь кастрюльку сам на плиту, а то устал я чей-то за ночь, притомился, по лесу бродя.
Я удивился: «Ночью такая гроза была, а он сухой, будто дождь и не шел вовсе. – Правда, ничего по этому поводу я не сказал. – Захочет, сам объяснит, что к чему. Может, он переоделся, пока я спал. Вдруг у него этих балахонов целая куча, хоть я и не представляю, где он их хранит, ведь ни сундука, ни шкафа, ни комода в избушке нет, и на стенах ничего из одежды не висит».
Старец истолковал мое молчание по-своему – видимо, решил, что я соображаю, где взять кастрюлю с едой, и махнул посохом в сторону:
– Тама она, в углу, за печкой стоит.
Я сделал, как он просил, но, перед тем как поставить посудину на печную плиту, заглянул под крышку: вдруг он из мухоморов рагу сварил, все-таки слепой как-никак. Варево выглядело вполне съедобным, и даже холодное вкусно пахло.
– Ну как? – хмыкнул Скиталец. – Не отравишься?
Я чуть не выронил кастрюлину из рук. «Он и в самом деле, что ли, все видит сердцем, как говорил мне тогда в Ржавом Лесу?»
– Просто слух у меня хороший, а сердцем я вижу людские души, – сказал старик, словно прочитав мои мысли.
Закопченная посудина с едой заняла место на плите рядом с облупленным возле дна эмалированным чайником. Вода в нем уже шумела, закипая.
Теперь оставалось умыться и до ветру сходить, прежде чем садиться за стол.
– Все удобства на улице, – ответил старик на мой вопрос.
Я вышел на крыльцо. Порченные гнилью доски затрещали под моим весом. Подступающего к дому леса не было видно. Он исчез в густом тумане, только первый ряд деревьев смутно угадывался в ворочающейся косматым зверем белесой мгле. Серая клубящаяся завеса глухо вздыхала и ухала, влажно дышала в лицо теплом и лесной прелью.
Я спустился по скользким от ночного дождя и туманной влаги ступенькам, потопал за угол. Мокрая трава щедро стряхивала на ноги росу. Сверху то и дело доносился шум тронутых ветром веток, и обрушивалась капель, так что, когда я добрался до покосившейся набок дощатой будки с окошечком в виде сердечка вверху щелястой двери, комбинезон снова промок. На этот раз, правда, не так сильно.
После необходимых процедур я подошел к полной до краев замшелой бочке с кружащими на воде желтыми березовыми листочками. Смахнул их рукой, умылся и уже хотел вернуться в дом, как вдруг опять вспомнил ночные события. Сжав пальцы на склизких от зеленоватого налета краях бочки, я наклонился над зеркалом воды. В дрожащей поверхности отразилось мое лицо – искаженное падающими с мокрых волос каплями, тронутое печатью усталости. Все, как всегда, – и никакой звериной морды.
– Либо мне все это приснилось, либо в коровнике была воздействующая на психику аномалия. Просто я ее сразу не заметил, и вот результат, – буркнул я и, ударив кулаком по воде, отправился к дому.
Старик сидел там же, где я его и оставил.
– Водичка уже закипела, да и рагу согрелось, – сказал он, когда я, скрипнув дверью, шагнул через порог. – Не стесняйся. Стаканы в шкафчике на стене, тарелки там же. Ложки в столе. Заварочный чайник на подоконнике.
Я звякнул стаканами, доставая их из шкафа, поставил на стол. Взял с подоконника заварочный чайник со сколотым на кончике носиком, посмотрел, не заросло ли его содержимое плесенью.
– Недавно заваривал, – проскрипел Скиталец, – не беспокойся.
– А я и не беспокоюсь, – сказал я, чувствуя, как горят уши. – Хотел проверить, сколько там заварки и достаточно ли она крепкая.
– Ну-ну, – усмехнулся старик.
Я разлил черный, как деготь, настой по стаканам, почти до краев наполнил их кипятком из чайника. Хотел подложить под него дощечку или какую-нибудь тряпицу, но заметил желтые подпалины на старых, в царапинах, досках и просто так поставил на стол.
Потом сходил к печке за кастрюлей с булькающим под крышкой варевом. Старец напомнил о посуде, но я буркнул: «Обойдусь без тарелки», – достал из ящика стола ложку и сел на кровать, благо она стояла недалеко.
Пока я уплетал рагу за обе щеки, старик молча попивал чай, но стоило мне заскрести остатки ложкой и поставить пустую посудину на стол, дед поднял на меня мутные глаза и тихо спросил:
– Знаешь, почему ты здесь?
– Ну да, – кивнул я, прихлебывая все еще горячий чай из стакана. – Меня Настя вместе с каким-то парнем спасла. Они прыгнули ко мне в портал и вытащили оттуда. Видимо, сфера не смогла удержать нас троих в себе.
Я замер с открытым ртом. Осознание невозможности всей этой ситуации пришло только сейчас. До этого я воспринимал ее как должное. «Подумаешь, человек ради своей половинки полез неизвестно куда, не зная, чем это для него кончится. Разве есть в этом нечто особенное? По мне так нет, потому что я сам ради моей Настеньки готов сунуться хоть в ад, хоть в рай. Только вот беда в том, что моя Настя погибла, умерла практически у меня на руках. А умерла ли?»
В памяти всплыл тот злополучный день, когда я вместе с ней и еще живыми Гиви и Бульбашом возвращался с задания. Проклятые зомби обстреляли нас из кустов. Мы с парнями покрошили мертвяков в капусту, не получив ни царапинки, а вот Насте не повезло: один из мертвоходов нашпиговал ее свинцом. До сих пор помню те пять окровавленных дырочек в ее груди.
Нам удалось доставить Настеньку еще живой в научный городок. Потом Семакин пытался спасти мою жену, а я ждал от него известий в будке КПП, отвечая на вопросы дежурного офицера. И дождался.
Мокрый от проливного дождя, в перепачканном кровью халате, профессор ввалился в каморку и сообщил мне о Настиной смерти. Я поверил ему. А как тут не поверить, когда моя девочка лежала на залитом холодным огнем люминесцентных ламп столе? Я сам держал ее за руку, не чувствуя биения пульса. Прижимался щекой к бледному лицу и не улавливал дыхания.
Тогда я еще доверял Семакину – как самому себе и даже больше. Это уже потом, когда я по его замыслу оказался пленником сферы, у меня было достаточно времени, чтобы многое понять и во многом разобраться. Ну а когда Семакин начал проводить опыты с порталом, пытаясь вернуть над ним (точнее, надо мной) контроль и заставить снова работать на него, мне стала понятна его гнусная роль во всей этой истории. Только вот одного я не понял тогда и осознал лишь сейчас: Настя все это время была жива.
– Ты бы не спешил с выводами, сынок, – покачал головой старик, опять легко прочитав мои мысли. – Вряд ли она жила все эти годы. Впрочем, сейчас и ты, и она, и твой сын…
– Мой кто?! – грубо перебил я старца. – Сын?!
– Ну да, – кивнул Скиталец. – Чему ты удивляешься? Разве ты не знал, что Настя была беременна?
– Знал, и даже больше того, я ждал этого ребенка.
– Ну вот и дождался, – хмыкнул дед. – Он вытащил тебя вместе с матерью из портала. Вишь, какой герой из него вырос.
– Это ж сколько времени я пробыл внутри сферы? – прошептал я, с ужасом осознавая масштаб катастрофы. По сути, вся жизнь прошла мимо, раз сын уже встал на ноги, заматерел. Пока мой мальчик постепенно превращался в мужчину, я плавал внутри портала и не видел, как он взрослеет!
В три больших глотка я допил чай и поставил стакан с плавающими на дне чаинками на стол. К тому времени крепкий и черный напиток уже поостыл, так что обошлось без лишних проблем, но язык я все-таки немного обжег. Последнее обстоятельство, кстати, помогло мне переключиться с сожалений об утраченном времени на обдумывание кое-какой идеи.
За эти двадцать лет (ну или сколько их там пролетело?) Настя практически не изменилась, что, в принципе, неправильно. Годы не щадят никого, но на женщинах время сказывается в первую очередь. Они прекрасны, как бабочки, только вот женская красота, свежесть и молодость так же мимолетны, как жизнь этих насекомых. Недаром ведь говорят: бабий век короткий. Если бремя прожитых лет не оставило на лице Насти четкий отпечаток, значит, либо она нашла эликсир молодости, либо я пробыл в плену портала не так и долго.