Мы наступали ровной линией. Если кто-то выбивался вперёд, слева и справа начинали звучать голоса: держать строй, держать строй! Под их аккомпанемент я почувствовал, как становлюсь частью единого организма, частью этой фаланги, её маленьким, но нужным винтиком, и наравне со всеми повторял: держать строй! Это придавало смелости и помогало поверить в своё бессмертие.
Последние несколько метров мы преодолели быстрым шагом. Ударились щитами, надавили — и пошла месиловка. Почти сразу мне прилетел в голову наконечник копья. От удара зазвенело в ушах, поганый плотник свалил, и я как будто прозрел. Увидел синий колпак, под ним испуганные глаза, и, не раздумывая, всадил в них копьё. Отбросил щитом мёртвое тело, шагнул вперёд.
Персы стояли крепко. Они проигрывали нам в экипировке, но превосходили численностью. На место убитого воина вставал живой. Вот откуда родилась сказка про Гидру. Гераклу повезло, он сумел её победить, а повезёт ли нам? Строй персов прогнулся, но люди прогибаться не желали.
Ксенофонт подмигнул мне:
— Помнишь, как в детстве учил нас твой отец?
— Как учил мой отец? — повторил я.
А как он нас учил? Я даже не знаю, кто отец Андроника. Но получается, мы с Ксенофонтом друзья детства. Надо напрячься, должны быть какие-то воспоминания… Двое на площадке. Ага… Деревянные щиты, длинные палки с тряпкой вместо наконечника. Один встаёт на колено, второй отталкивается ногой от его плеча, взвивается в воздух и бьёт копьём невидимого противника.
— Помню!
Ксенофонт упал на колено, я оттолкнулся, прыгнул. Персы потянулись за мной взглядами, я метнул копьё и обрушился на них сверху. Кувыркнулся, и в кувырке вытянул фалькату. Персы отхлынули, открыли брешь, и в эту брешь клином вошли гоплиты.
Ксенофонт уже стоял рядом со мной. Мы оказались во главе клина. Я вскинул фалькату, опустил. Недаром кузнец выковал её длиннее и тяжелее. Брызнули осколки щита и мозгов, лицо перса развалилось надвое. Я снова почувствовал во рту привкус крови, но теперь это уже была не моя кровь.
— Мы — эллины! — вскинул Ксенофонт меч.
— Мы — эллины! — с гневом отозвалась фаланга.
И персы сломались. Задние ряды начали оступаться. Они уже не давили на первых и не спешили занимать место убитых. Появились новые бреши, строй рассыпался. А потом я вдруг осознал, что рубить стало некого.
Варвары бежали по полю, бросая оружие. Весь левый фланг персов рухнул. Мы нацелились на преследование, но тут резко завопили трубы.
— Стоять! Стоять!
Останавливаться не хотелось. Это как рефлекс хищника: если от тебя убегают, значит, надо догонять. И порвать. Однако войско сильно своей дисциплиной. Некоторые, в том числе и я, в запале боя забыли об этом. Ксенофонт схватил меня за руку.
— Андроник, твой отец будет недоволен, если ты ослушаешься его приказа.
Мне хотелось бежать, рубить, упиваться кровью.
— Плевать! Где он вообще? — отмахнулся я.
Вдоль фаланги шёл Клеарх, остужая самых ретивых и возвращая их в строй. Ксенофонт указал на него пальцем.
— Вон он.
Я опешил. Мой отец Клеарх? Твою мать… Вот почему меня узнают и приветствуют. А я-то думал… Я-то думал: великий воин и прочая хрень. А на самом деле мажористый мальчик с завышенным самомнением.
Поравнявшись с нами, Клеарх ткнул в Ксенофонта пальцем. В мою сторону он даже не посмотрел.
— Стоим, ждём, с места не двигаемся.
— Чего ждать-то? — буркнул я. — Гнать персов надо, пока не очухались.
К сожалению, я не очень хорошо помню, что там Ксенофонт написал в своём «Анабасисе», только в общих чертах, и одна из черт утверждала, что наёмники в битве победили. Однако Кир погиб, и, по сути, победа обернулась пустышкой, ибо в результате греки были вынуждены отступить. Мне никогда не нравилась эта позиция. Что значит отступить? Надо сражаться, идти вперёд. В военном деле персы всегда проигрывали грекам. Не помогало ни численное превосходство, ни колесницы — всё ломалось о стальную фалангу. Поэтому надо идти дальше, на Вавилон, брать власть в свои руки и создавать эллинистическое государство. Может быть, именно для этого я сюда и попал? До прихода Александра Македонского ещё целых семьдесят лет. Успеем воздвигнуть такую державу, которая простоит века. Тысячелетия! Станем гегемоном, будем накладывать на всех санкции. Э-эх…
Меня так понесло в мыслях, что я начал пританцовывать. Надо рвать персов до конца. Нельзя стоять на месте и ждать.
Я подался вперёд.
— Отец…
Клеарх побледнел.
— Не смей… — зашипел он и с силой ткнул меня пальцем в грудь. — Слышишь? Не смей так меня называть… Сын рабыни!
И пошёл дальше.
Я посмотрел на Ксенофонта.
— Чё-то я не очень понял… А что случилось?
Ксенофонт дождался, когда Клеарх отойдёт подальше, и зашептал:
— Ты совсем выжил из ума, Андроник? Тебе повезло, что Клеарх взял тебя с собой в Персию, и даже назначил лохагом, а ты… Ты всё время его подводишь. Сначала перед эфорами[12], потом перед ареопагом Византия. А после того, как ты увёл у него наложницу… Я бы на твоём месте остерёгся напоминать ему о вашем родстве.
Я вспомнил Николет. Не она ли та наложница, которую упомянул Ксенофонт? Да, тут есть из-за чего обидеться: попа, тити, глаза. И вообще, получается, я никудышный сын и, скорее всего, незаконнорожденный. Байстрюк. Но если я такой плохой, почему он со мной таскается? Выгнал бы — и всех делов.
Мы простояли на месте часа два, изнемогая от жары в своих доспехах. Слава богу, река была рядом, и рабы регулярно подносили воду. На вкус она была противная и слишком тёплая, но уж пусть такая, чем одно только солнце. К исходу второго часа загудели трубы. Вдоль строя пробежал вестовой, выкрикивая возле каждого лоха приказ Клеарха:
— Царь захватил наш лагерь, много убитых! Разворачивайтесь! Будьте готовы к наступлению!
Наконец-то, хоть какая-то подвижка.
Фаланга развернулась на девяносто градусов. Перестроение прошло настолько чётко, что ни один ряд не разорвался и не отошёл от своего лоха. Левый фланг сделал поворот внутрь, а центр и правый фланг выдвинулись вперёд, довершая разворот. Теперь Евфрат протекал у нас за спиной, слева в небо поднимались четыре чётких конуса дыма — персы грабили греческий обоз. Прямо сосредотачивалась скифская конница. В атаку скифы не шли, лишь изредка бросали в нашу сторону стрелы, и приходилось приглядывать за ними и прикрываться щитами.
Я смотрел на дымы. Как там Николет, что с ней? Я видел её всего один раз, но она уже запала мне в душу. Да и Сократ, это суетливый старикан, тоже не казался чужим. Возможно, это были отголоски чувств Андроника. Если мне частично передалась его моторика, то и чувства должны были перейти по наследству, но всё равно я ощущал почти родственное беспокойство за свою собственность.
Показался отряд всадников в белых накидках. Ксенофонт кивнул, указывая на них:
— Не иначе сам Тиссаферн пожаловал.
Тиссаферн? Советник и полководец царя. Знакомое имя. Сегодня я уже слышал его или, вернее… Оно было в воспоминаниях возницы. Вот как! Значит, тот скачёк не глюк, я реально переместился в его тело во время боя, а потом вернулся обратно. Получается: я могу менять тела?
Скифы всей массой сорвались с места, завыли, в небо взвились стрелы. Мы подняли щиты, присели. Стрелы забарабанили по железу, Ксенофонт что-то сказал, засмеялся, я не расслышал, но тоже засмеялся, из солидарности. За спинами заворчали трубы, посылая нас вперёд. Слева, справа раздалось знакомое: держать строй!
Продолжая лить стрелы, скифы повернули вспять и разошлись, открывая длинный ряд персидской пехоты. Пока мы топтались на месте и пили гнилую воду, Тиссаферн собрал разбежавшуюся армию и снова двинул её на нас. А я предупреждал, что нельзя стоять. В итоге, мы потеряли инициативу, и ещё неизвестно, чем закончится новое сражение.
Но жаловаться было некому, да и бессмысленно. Я поднял копьё над головой. Оно стало заметно тяжелее, да и ноги тоже отяжелели, и руки, и щит. Я почти сутки не ел, не спал, плюс к этому жара, вонь, жажда. Я устал до такой степени, что хотелось плюнуть на всё, сесть, а дальше будь что будет. Устал, конечно, не я один — все, но своя усталость всегда ближе к телу, она кажется наиболее уставшей. То же самое случалось на затяжных пожарах, когда в экипировке под тридцать килограмм бегаешь туда-сюда по этажам, по подвалам, и приходится пересиливать себя, идти дальше, потому что если плюнешь и сядешь — кто-то погибнет.
Трубы за спиной сменили ворчание на резкий клёкот. Мы прибавили шаг. На этот раз нам противостояли не ровные шеренги тяжеловооружённых щитоносцев, а разрозненные группы вояк, собранные на скорую руку и отправленные в бой пинками. У кого-то было только копьё, у кого-то плетёный щит и короткий меч. Мы смяли их, втоптали ногами в сухую землю. Единственные, кто ещё представлял силу в этом разнообразии племён и народов — скифы, но они держались на расстоянии и лили и лили на нас стрелы.
Всадники в белых накидках развернули коней и растворились в поднятой ими же пыли, скифы помчались следом. Жалкие остатки персидской пехоты, бросая оружие, тонкими ручейками потекли по равнине. По всем законам военного времени, мы должны были преследовать их, но сил на это не было, да и, признаться, желания тоже.
Пельтасты пошли обирать трупы, а гоплиты перестроились в три колонны и двинулись к лагерю. Чем ближе мы подходили, тем крепче становился запах дыма, хотя сами дымы уже сошли на нет, и лишь несколько бледных струек поднималось вверх. Навстречу шли люди. Они останавливались, смотрели на нас. Колонны начали разбиваться на отряды, на группы. Возле фисташковой рощицы я увидел Сократа. Старик всматривался в лица гоплитов, вытягивался в струну. Увидев меня, облегчённо выдохнул.
— Вы живы, мой господин, — залепетал он. — Как я рад. Как рад. Идёмте же, я приготовил ваши любимые ячменные лепёшки и выменял у этого пройдохи Дарьюша немного оливкового масла. Я знал, что после сражения вы проголодаетесь…