. Так убивали неугодных. Это мог сделать даже ребёнок.
— Или женщина, — сказал я.
— Или старик, — добавил Ксенофонт. — Но в любом случае, Клеарх хорошо знал убийцу и не боялся, иначе не подпустил бы его так близко.
К караван-сараю стали подходить гоплиты. Весть о гибели старшего стратега подняла лагерь на ноги. Вокруг нас собралась толпа. Я чувствовал спиной давление и недовольство. Кто-то выкрикнул, что персы за это ответят. Ксенофонт попытался объяснить, что ещё неизвестно, кто виноват. Его оттеснили, началась давка, каждый хотел увидеть тело полководца. Никарх взмахнул факелом, отгоняя наиболее ретивых, но факел у него тут же вырвали.
Над толпой поднялся ропот, переросший в гул. Меня схватили, прижали к колодцу. Блеснуло лезвие ножа. Мгновение — и я увидел себя чужими глазами. Я дышал в лицо самому себе, в руке нож, в голове настойчивая мысль: убить. Всё повторялось, как в битве с персами, только там я переместился в возницу, а здесь вдруг вошёл в вонючего громилу, у которого ко всему прочему дико болел зуб. Это его бесило. В меня потекла его память: несвязные обрывки разговоров, замутнённый видеоряд из бесконечного мельтешения лиц, предметов, движений. Громилу звали Сир, и он не был гоплитом. Раб. Грёбанный раб! Ему, как и двоим другим, приказали убить меня, пообещав два полударика. Для рабов это большие деньги, и они согласились. Но кто отдал приказ? Я начал листать память, как книгу, стараясь найти хоть какое-то знакомое лицо и связать его со смертью Клеарха, однако боль в зубе отвлекала и не позволяла сосредоточиться. Что же он не вырвал его, прежде чем идти на дело…
Спину вдруг обожгло огнём, я выгнулся, упал на колени — и снова вернулся в себя. Сир лежал у меня в ногах, хитон на спине быстро пропитывался кровью. Передо мной стоял Сократ, в правой руке моя фальката.
— Господин, он пытался… он пытался…
Губы его тряслись, по лицу волнами катилась судорога. Он начал валиться, я подхватил его под мышки, забрал меч. Сквозь толпу прорвался Ксенофонт, сзади встал Никарх.
— Уходим, — въелся в ухо шёпот афинянина. — Рядом могут быть другие…
Мы выбрались из толпы. У дороги стояла Николет, как будто знала, что мы выйдем именно здесь. Она взяла меня под руку и пошла рядом. Я был рад её увидеть — тихая, милая, желанная — но, честно говоря, сейчас не до неё. Сократ вис на мне кулем, как совсем недавно Самуил. Кстати, они чем-то походили друг на друга. Не внешностью, конечно, а внутренним содержанием, и оба старались помочь мне, хотя помощь им самим бы не помешала. Впрочем, Самуил вряд ли сейчас нуждается в чём-либо, хабиру уже наверняка выбросили в пустыню его кости, а шакалы их обглодали.
За кустами тамариска блеснули огни, дорогу перегородили гоплиты из нашего арьергарда.
— Андроник! — поднялись вверх копья.
Позади них горели костры. Никто не спал и никто не снимал снаряжения. Ждали приказа. Новость о гибели Клеарха долетела и до сюда.
— Они все готовы пойти за тобой, — негромко проговорил Ксенофонт.
От костров стали подходить люди и каждый старался выразить своё сочувствие, значит, действительно готовы пойти за мной. Это хорошо. Если я хоть что-то понимаю в интригах, старшим теперь станет Менон, за ним стоит большая часть армии и все стратеги. Ни я, ни Ксенофонт ему не нужны. Нас обвинят в измене и распнут как Ария, а мне не хотелось бы висеть на кресте и подыхать под палящими лучами солнца. Николет Менон заберёт в свою палатку, будет её лапать. Сократа убьют, Никарха тоже убьют. Но эти шесть сотен гоплитов станут для нас щитом. Менон не осмелиться развязать войну, пусть даже при полной уверенности в победе. А вот послать нового убийцу он наверняка сможет.
Глава 9
Горел костёр. Сократ что-то стряпал, Николет дремала, положив голову мне на колени. С реки дул тёплый ветерок, но я всё равно накрыл её своей хламидой. Каждый вздох, каждое прикосновение этой женщины вызывали во мне радость. Я легонько поглаживал её по волосам, и радость становилась сильнее. В какой-то мере я даже чувствовал себя сукой за вчерашнее приключение с рабыней. Конечно, я ничего Николет не обещал, да и верность никогда не была моей отличительной чертой. В своей прошлой жизни я не был женат, и никто и никогда не вызывал во мне радость. Сегодня всё изменилось. Не знаю почему, но Николет, эта милая древнегреческая гетера из Сус, сделала меня другим, и я готов любому кобелю оторвать за неё голову, тем более Менону.
Я должен защитить её, а для этого необходимо понять, что произошло. Клеарха убили по приказу фессалийца. Факт! И того раба, Сира, тоже подослал он. Моей смерти он хочет, потому что я набил ему рожу, выставил на посмешище, и месть в этой ситуации выглядит вполне оправдано. Но отца за что? Клеарх не любил Менона, но и не ущемлял. Не смотри ни на что, тот всегда был вторым по значимости… Видимо, эта вторичность его и задевала. Пока был жив Кир, Менону не светило ничего, потому что царевич персов уважал Клеарха, и в случае его смерти на должность главнокомандующего поставил бы меня. Но вот Кира не стало, и Менон начал действовать…
Ищи мотив, и ты найдёшь, кому это выгодно. Аксиома.
Рядом присел Ксенофонт, протянул руки к огню. Я посмотрел на него. Странно осознавать, что рядом с тобой — живой классик. Его книги пройдут сквозь века, люди будут читать их и восторгаться. Правда, самое известное его сочинение «Анабасис» теперь никогда не будет написано, и виной тому я… Неловкое ощущение. Как будто украл что-то. Но талант всегда возместит потерю. Вместо «Анабасиса» Ксенофонт напишет другую книгу, которая должна стать намного интереснее — книгу о походе на Вавилон. Если, конечно, мы оба в этом походе выживем.
Сократ подал блюдо с обжаренными в масле мучными шариками.
— Ешьте, господин. Это придаст вам силы.
Я попробовал один шарик. Вкусно. Съел второй. К нему бы кетчупа или майонеза, но и так сойдёт. Подул Николет на ушко, поднёс к её губам шарик. Она наморщила носик: не хочет.
— Утром стратеги выберут Менона старшим, — сказал Ксенофонт. Он взял палку, поворошил угли. Вверх взметнулись искры, на мгновенье стало светлее. — На совете нас снова попытаются убить. Потом скажут, что мы напали первые. Опровергнуть их слова будет некому. Готов умереть, друг мой?
— Что предлагаешь?
— Не ходить на совет. И быть всегда на виду. Если Менон убьёт нас на глазах у гоплитов, он потеряет поддержку армии.
На глазах у гоплитов? Ксенофонт прав, будет так, как он сказал. Однако убийц Менона я не боялся. Каждый раз, находясь в сложной ситуации, я перемещался в тело другого человека. Принципа этого перемещения я пока не понимал, всё происходило спонтанно, без моего прямого участия, но это наверняка можно поставить под контроль и менять тела по собственному усмотрению. Если я научусь этому, то смогу защитить не только себя и Николет, но и всех, кто находится рядом. На совете, когда Менон попытается убить нас, я попробую использовать этот навык в деле.
Я лёг, положил руку под голову. Небо расчертили длинные серебристые дуги. Звездопад. Надо закрыть глаза и загадать желание. Чего бы я хотел? Наверное, того же что и остальные: пусть всё будет хорошо.
Проснулся я сам. Сократ хлопотал возле костра, готовил мучную похлёбку. Ксенофонт точил о камень ксифос. Николет не было. Я огляделся.
— Она ушла к реке, господин, — пояснил Сократ. — С ней Никарх. Он проследит, чтобы никто не мешал ей приводить себя в порядок.
Я встал, потянулся, сделал несколько движений руками. Ксенофонт взмахнул мечом.
— Вот лучшее упражнение для рук. Вспомним детство?
Детство? Ах, да… Я напрягся, вытягивая из мозга воспоминания.
В наших детских играх Ксенофонт всегда побеждал. Он был сильнее, быстрее и старше меня — не на много, но это давало ему преимущество, поэтому он валял меня на тренировочной площадке палестры[22] на потеху прочим мальчишкам. Однако нашей дружбе это не мешало, и до тех пор, пока отец не увёз меня в Спарту, мы часто сходились в учебных поединках. Почему бы не попробовать снова?
Я вытянул из ножен фалькату. Она намного тяжелее его ксифоса, и предназначена не для фехтования, а для рубки. Мне бы и самому было интересно почувствовать разницу между ними и понять плюсы и минусы.
— До первой крови?
— До первой крови.
Ксенофонт проворно вскочил и ударил без предупреждения. Я отклонился, сделал два шага назад и резко прыгнул вперёд. Фальката опустилась сверху вниз, наотмашь. Любой другой лёг бы мне под ноги, разрубленный надвое. Ксенофонт ушёл от удара поворотом корпуса и — будь он проклят! — шлёпнул меня ксифосом плашмя по спине. Не больно, но обидно. Обиду я заглушил тут же. Отец наставлял: никакие чувства не должны застилать разум.
Я отступил, Ксенофонт потянулся за мной, сделал несколько быстрых махов по касательной. Мне пришлось уходить от него по широкому кругу. Можно было подставить фалькату в жёсткой защите, но не хотелось в дружеском поединке превращать лезвие меча в пилу. Ксенофонт понимал, что я буду беречь оружие, поэтому и напирал так нагло.
К нам стали подходить гоплиты. Образовался круг. С разных сторон послышались голоса, предлагающие делать ставки. Кто-то поставил против меня обол. Его не поддержали. Цена выросла до двух оболов, потом до трёх. Было неприятно слышать это, однако факт на лицо — Ксенофонт был лучше. По сути, он давно мог закончить поединок, царапнув меня острием ксифоса, но тянул время. Наше единоборство доставляло ему удовольствие.
Под лавиной ударов я снова был вынужден отходить. Усталости я не чувствовал, дышал ровно, спокойно, и в скорости вроде бы не уступал афинянину, а вот в тактике проигрывал напрочь. Ксенофонт знал больше приёмов, он постоянно маневрировал, заходил слева, справа, вытягивал меня на себя, заставляя проваливаться. Я же, словно будёновец, более-менее сносно владел только тремя ударами.
В какой-то момент я увидел возвращавшуюся с реки Николет. Наш дружеский поединок она восприняла как нечто большее, закричала, схватилась за лицо. Я приподнял руку, мол, всё нормально, не беспокойся, и почувствовал скользящее движение в бок. И сразу острая боль. От неожиданности я вскрикнул, попятился, а Ксенофонт засмеялся.