— Вы должны подойти ко мне!
Говорила она по-гречески не хуже халдея. Мы переглянулись. Подчинятся требованиям какой-то там вавилонянки никто не собирался. Чиновницу затрясло, телохранители с угрюмым видом двинулись вперёд, намереваясь силой приволочь нас к ногам хозяйки, но это было ошибкой. Вся улица ощетинилась копьями. Гоплиты, увидевшие в наметившейся потасовке возможность развеять скуку, в минуту разоружили их и усадили рядком на землю.
Выражение на лице чиновницы поменялось. Пренебрежение исчезло, глазки сузились. Я решил было, что она сейчас начнёт нас гипнотизировать, как Шамаш-эрибу-укин Менона, и приготовился дать отпор. Халдея в тот раз остановила моя попытка проникнуть в его мозг. Не хочу сказать, что у меня получилось, скорее всего, он даже ничего не заметил, но путь был верный, можно попытаться ещё раз.
Однако гипнотизировать нас чиновница не стала. Она сошла с паланкина и, сложив руки на груди, медленно и с достоинством подошла к навесу.
— Кто из вас Андроник?
Я качнул указательным пальцем.
— Обращайтесь ко мне госпожа Ламмасу, — горделиво произнесла она. — Я вхожу в ближний круг энси[31] Вавилона. Следуйте за мной, я проведу вас к месту, где вы получите всё необходимое, — и, выдержав паузу, добавила. — Только, прошу, отпустите моих людей.
Чиновница вернулась в паланкин, рабы подняли его и, вихляя бёдрами, понесли по пыльной улице.
Мы обошли предместья по окраине и встали с восточной стороны между старым каналом, поросшим по берегам ивами, и дорогой в Куту[32]. Несколько строительных бригад возводили из саманных кирпичей длинные бараки. Трудились они явно не первый день, значит, к встрече готовились заранее. Шамаш-эрибу-укин, этот поганый вавилонский пёс, просчитал всё с самого начала. Придёт время — и я вспорю ему брюхо.
Ксенофонт придирчиво осмотрел стены, похлопал, даже понюхал их и сказал:
— Сырец. Первый же дождь смоет.
— Если только мы досидим до первого дождя, — покачал головой Хирософ.
Постройки не выглядели долговременными. Строители не старались. Кирпичи клали прямо на землю, вместо крыш настелили пальмовые ветви. Такое точно долго не простоит. Само место более походило на свалку городского мусора, специально расчищенную к нашему приходу. По краям возвышались кучи мусора, да и запах соответствовал свалке.
Госпожа Ламмасу, не сходя с паланкина, ткнула пальцем в бараки.
— Жить будете здесь. Располагайтесь. Еду вам будут доставлять каждое утро: лепёшки, овощи и вино…
— А мясо? — не удержался Никарх.
— Мясо вон бродит, — указала госпожа Ламмасу в сторону канала.
Возле ивовых зарослей паслось стадо диких ослов.
— Можете всех перебить, не жалко.
— А женщины? — скорее ради смеха, спросил Ксенофонт.
— Ворота храма Иштар открываются с рассветом, — не вдаваясь в подробности, ответила чиновница.
При этих словах Николет взяла меня под руку и сжала. Я поцеловал её в висок. Госпожа Ламмасу заметила проявление наших чувств, и её тонкие губы искривились. У меня возникла убеждённость, что она ревнует.
— Семейного жилья нет, но вы можете отгородить себе угол в бараке, — прошипела она, глядя в глаза Николет. — Я пришлю вам камышовые циновки из дома Мушезиб.
— Разберёмся, — уверил я её, завершая обмен колкостями.
Ослиное стадо перебили за два дня. Еды, которую привозили из города, хватало вполне. Для людей, привыкших в походе к грубой чечевичной похлёбке, овощи и вино составили приличное меню. Тем не менее, ослиное мясо стало интересной добавкой к общему рациону. У меня лично оно вызывало отвращение, это всё равно что пирожки с котятами в привокзальной кафешке. Но Сократ умудрился приготовить блюдо, которое на вкус оказалось очень даже ничего. Он варил ослиные уши в глиняном чане, потом добавлял лук, морковь, перец, лавровый лист, и снова варил. В конце клал их под пресс, выдерживал в соусе несколько часов, резал соломкой, обжаривал в кляре и подавал с вином. Вместо вина я предпочёл бы пиво, но в местном варианте оно сильно уступало баварскому. Кислятина. Впрочем, как и вино.
Николет взялась за обустройство быта. Она приватизировала целый барак, завесила его циновками, из соломенных тюфяков соорудила диваны и застелила льняными покрывалами, за которыми мне специально пришлось ходить на местный рынок. Потом попросила гимнетов срубить несколько пальм и вкопать их попарно возле входа, а сверху накрыть листьями. Получился портик, в котором мы неплохо проводили время на вечерней зорьке. Вид на город, на ту самую Вавилонскую башню, к которой так стремился Самуил, располагал к романтическим мечтаниям. Девчонка всё больше притягивала меня к себе. Она старалась привнести в нашу жизнь толику домашнего уюта, словно намекая на узаконивание отношений.
В принципе, я был не против. Ксенофонт посмеивался надо мной и приглашал пройтись до храма Иштар. Гоплиты ходили туда каждый день и возвращались довольные, но меня хождение по лебедям больше не интересовало. Хватит, погулял. Пора сажать деревья.
Желание куда-то бежать и что-то захватывать вроде бы тоже отпустило. Приступы головной боли случались всё реже, глупые мысли, казавшиеся чужими, перестали посещать. Спал я спокойно, без сновидений, а просыпаясь, чувствовал на груди тёплую ладошку Николет.
И всё же беспокойство кололо душу ледяными иглами. Слишком уж всё хорошо, слишком просто. Доверять людям, по приказу которых был убит мой отец, я не собирался. Шамаш-эрибу-укин вёл свою игру, и пока было не понятно, какую роль он отводил нам.
Свои подозрения я выложил Ксенофонту и Хирософу, оба тоже думали об этом. Наша армия как единое целое больше не существовала. По договору с халдеем, её разделили на несколько отрядов и развели по разным лагерям. Вроде бы правильно. Каждый отряд контролировал одну из ведущих в город дорог, что вполне сопоставимо с азами стратегии. Шамаш-эрибу-укин как бы показывал: смотрите, греки, мы верим вам — при необходимости вы можете перекрыть все дороги, поставки прекратятся, начнётся голод. Всё в ваших руках! Но, во-первых, это было бессмысленно. Город, который стоит на реке, всегда сможет получить товары водным путём. Во-вторых, мы утратили цель. Раньше каждый гоплит знал: идём на Вавилон, там нас ждут женщины, вино и финики — и собственная империя. Но после гибели Клеарха имперские амбиции как-то поутихли и незаметно сошли на нет. Менону было на всё плевать, так что мы оставались теми же наёмниками, каковыми были раньше, только теперь служили не Киру, а Шамаш-эрибу-укину, правда, за более достойную плату.
И вот она истина: не мы завоевали Вавилон, Вавилон завоевал нас.
Что ж, оставшись в меньшинстве, я готов был мириться с этим. Какое-то время. Раньше за моей спиной стоял отец и с ним вся наша армия, теперь осталась тысяча триста гоплитов и полторы сотни гимнетов, которых я переподчинил Никарху, чтобы хоть как-то оправдать его звание стратега. Надо налаживать связь с остальными отрядами и решать вопрос объединения их всех под моим началом.
Ксенофонт и Хирософ признали меня главным над собой без разговоров, хотя Хирософ был намного старше и опытнее. Он начинал сражаться ещё под знамёнами спартанского царя Архидама, потом перешёл к Брасиду[33], а когда войны в Греции завершились, перебрался в Малую Азию к Клеарху. Теперь его командиром стал я.
Решив вопрос с единоначалием, я запретил гоплитам покидать лагерь, организовал боевое охранение и ввёл обязательные ежедневные занятия по строевой и физической подготовке. Сначала это вызвало неудовольствие. Люди успели привыкнуть к чрезмерной свободе и разного рода вольностям, и о дисциплине забыли. Пришлось напомнить о наказаниях. Я пообещал удерживать половину платы с тех, кто будет бегать в самоволки и отлынивать от занятий, а при вторичном нарушении сеч виновных плетьми. Подействовало. Следующим шагом стало введение вечерних поединков в панкратионе. Это подняло настроение и привлекло зрителей со стороны. Никарх организовал подобие тотализатора, и теперь по вечерам лагерь превращался в стадион.
Крики не умолкали до темноты, а ставки делали даже женщины. Несколько раз я порывался принять участие в поединках, очень уж хотелось показать свою силу, но Хирософ посоветовал не торопиться. Не смотря на то, что в агеле я считался лучшим, риск проиграть и потерять авторитет, был слишком велик. На площадку выходили не юноши, едва успевшие изучить пару бросков и ударов, а взрослые мужчины, знавшие такие уловки, о которых я и не слышал. Хирософ обещал как-нибудь на досуге показать парочку новых приёмов.
Распорядок дня устоялся. С утра и до полудня под присмотром старых спартанских воинов мы занимались упражнениями с мечом и копьём, потом обед, сиеста и строевая подготовка. Я чувствовал, что с каждым днём координация с телом Андроника улучшается, действие уже не отставало от мысли. Потом шли на стадион. Для Николет соорудили низкий диванчик, я садился рядом на землю, Ксенофонт становился позади, Хирософ отправлялся в круг исполнять обязанности судьи. Правил в панкратионе не было, поэтому его задачей было следить за тем, чтобы противники не нанесли друг другу серьёзных увечий.
Сегодняшний вечер обещал быть особо интересным. Жители квартала Мардука[34] решили выставить своего бойца против нашего. Он выпрыгнул на площадку крепкий, жилистый, ростом немногим выше меня, но в плечах не такой широкий. Сделал несколько резких движений, прокатился вдоль площадки колесом, а потом кувыркнул сальто назад. Подвижный парень. Кто-то из местных назвал его коротким именем Шула, и зрители тут же зааплодировали.
Против него вышел невысокий поджарый гоплит, более похожий на пень, чем на человека. Сократ шепнул, что это Евсей, тот, кто заступил на моё место лохага. Слышать я о нём слышал, а познакомиться покуда не доводилось. Что ж, посмотрим насколько он достоин командовать лохом.