— Саламанов, даю вам поручение, — он кивком указал на корнета. — Этот юноша слишком усердствует в ejercicios verbales[49]. Призовите наглеца к ответу. Но это не может быть ординарная дуэль. Проявите сообразительность. Слышите? Корнет должен быть наказан, но при этом не должен пострадать.
— К чему такие условности? Если я снесу ему голову, то завтра утром он об этом не вспомнит. И никто из присутствующих не вспомнит.
— Это проверка для вас, а не для него. Исполняйте заданный урок. Или получите штрафной балл.
— Ох, маэстро, если б вы знали, сколько у меня этих баллов. Одни больше, одним меньше.
— Я хочу, чтоб было меньше.
— Как скажете.
Я дёрнул повод и подъехал к корнету. Он стоял возле двух барышень и с видом знатока объяснял им, чем отличается конная прогулка от эскадронной атаки. Широкими махами рук он показывал, как надо рубить врага и как уклонятся от ответных ударов. Барышни делали круглые глазки от восторга, но, не понимали ни слова из того, что он говорил.
Я свесился с седла, как Григорий перед Аксиньей, и спросил:
— Военный, поведайте нам, в каких сражениях вы уже побывали?
Вопрос поставил его в тупик. Ни в каких сражениях он быть не мог. Лейб-гвардии Конный полк последний раз принимал участие в баталиях около двух лет назад в Польше, да и то не полным составом. Корнет в силу возраста вряд ли там находился. На его безупречно гладкой кирасе не было ни вмятин, ни царапин.
— Какое вам дело до моих сражений? — вскинулся он.
— Мне нет никакого дела до того, чего у вас нет. Но вы так восторженно демонстрировали кавалерийскую атаку стоя на песке манежа, что мне стало интересно: а насколько вы соответствуете собственному повествованию?
Барышни захихикали. Одна из них, с милыми белокурыми завитушками на голове, многообещающе повела глазками, и я подумал, что если удастся избавиться от общества маэстро Кампоса, сегодня меня ждёт потрясающий вечер.
Корнет покраснел. Он переступил с ноги на ногу, как застоявшаяся лошадь, и ухватился за рукоять палаша. Он даже потянул его из ножен, но сдержался.
— Сударь, — холодно произнёс он, — плевал я на ваш интерес. Вы имеете наглость вмешиваться в чужую беседу. Убирайтесь, покуда я не отстегал вас нагайкой.
Наш разговор привлёк внимание окружающих. Несколько офицеров подошли ближе. Последние слова корнета вызвали у них любопытство, а барышни едва не захлопали в ладошки от восторга. Согласно дуэльного кодекса это было оскорбление действием. Теперь я имел полное право не только вызвать его на дуэль, но и выбрать оружие.
Я сделал вид, что обиделся, хотя ни офицеры, ни барышни в это не поверили. Блондинка жеманно вздохнула, и обещания в её глазах стало больше.
— Господин корнет, плевать вы можете на отражение в зеркале, но лишь после того, как извинитесь за хамство либо смоете его кровью. Второе для меня предпочтительнее.
Извиняться он не собирался, поэтому ответил с лёгким кивком:
— В любое время и в любом месте. Можете прислать секунданта в мой дом на Дворцовой набережной.
— Дуэль состоится здесь и сейчас! — потребовал я. — Мой секундант Энрике де Кампос.
Маэстро поклонился.
— Принимаю, — согласился корнет. — Прошу ротмистра Бахметева стать моим секундантом.
— Господа, так не годиться, — вмешался в наш междусобойчик старший офицер. — Нет никакой необходимости в спешке…
— Здесь и сейчас! — оборвал его я. — По праву оскорблённое стороны я имею право выбрать время, место, а так же оружие. Драться мы будем конно, на палашах.
Моё заявление вызвало сумятицу. Офицеры заговорили, вспоминая похожие случаи, и как вообще возникшая ситуация вяжется с дуэльным кодексом. Никто ничего подобного не вспомнил. Но я настаивал, а корнет не был против. В конце концов, решили, что два дурака имеют полное право расшибить друг другу головы любым приемлемым для них способом. Нас развели по разные стороны манежа. С одного из нижних чинов сняли кирасу, нацепили на меня, вручили палаш. Я поднял его, сделал рубящее движение. Оружие мне понравилось. Оно напоминало нечто среднее между саблей и мечом: изогнутая рукоять, чтоб удобнее рубить с седла, длинный однолезвийный клинок, развитая гарда, вес килограмма два. Если таким удачно приложиться, боюсь, никакая кираса не выдержит.
Подошёл маэстро.
— Маленькая подсказка для вас, Саламанов. Воинский устав о полевой кавалерийской службе предписывает колоть противника, а не рубить. Но вы человек гражданский, и вольны в своём выборе.
Видимо, это был намёк на то, что корнет использует палаш в качестве колющего оружия. Нормально. Я же предпочитаю рубить. Само понятие «колоть на полном скаку» выглядело кощунственным. Зачем так делать? Если во время укола вовремя не одёрнуть руку, можно повредить кисть, а то и вовсе сломать запястье. А рубящий удар — это всегда смертельно. Впрочем, убивать корнета я не собирался, и не потому что запретил маэстро, а ради наглядности. Отстегаю его как мальчишку плашмя, дабы знал, как разговаривать со старшими. Жаль только, что урок останется невыученным. В полночь его память обнулиться, и завтра он снова будет таким же наглым и высокомерным.
Я увидел направляющегося ко мне ротмистра Бахметева.
— Господин Саламанов, готовы ли вы завершить ссору миром или желаете получить полное удовлетворение за нанесённую обиду? — спросил он.
— Желаю получить удовлетворение.
— До какой степени вы желаете продлить поединок: до первой крови, до ранения, до результата?
Маэстро подался вперёд.
— До ранения, которое воспрепятствует одному из соперников продолжить поединок.
Бахметев кивнул с пониманием.
— В таком случае я обязан сообщить следующее: сигналом к началу поединка послужит звук полковой трубы. После оного вы обязаны выехать навстречу противнику. Если первая сшибка не установит победителя, вы можете развернуться и повторить атаку.
Секунданты ушли, а я глубоко вздохнул. Кираса была маловата и давила на грудь. Надевая её, я снял сюртук, остался только в белой рубашке с манжетами. Это смотрелось довольно импозантно, и прелестная блондинка не сводила с меня своих многообещающих глазок. Как же мне избавиться на вечер от Кампоса? Мы всегда возвращались из манежа вместе, и вряд ли он одобрит мою отлучку. После того, как мы с Шешелем нажрались в трактире, Штейн запретил нам обоим выходить в город без сопровождения.
Но я должен что-то придумать. Должен! Слишком уж эта блондинка вызывающе смотрит.
Загудела труба. Вороная, повинуясь выработанной привычке, шагнула вперёд. Я добавил шенкелей, и она перешла на рысь. Корнет бросил своего жеребца в галоп. Сильно я его разозлил. В его безмозглой голове не было и мысли закончить поединок бескровно. В ушах, наверное, до сих пор стоят смешки барышень. Сейчас я их приглушу.
Расстояние между нами быстро сокращалось, может быть даже быстрее, чем мне того хотелось. Корнет держал палаш в вытянутой руке и чуть склонился с седла. Его хорошо обучили действиям в строю, но у нас поединок, а не битва, и, значит, больше места для маневра. Он этого не учитывал. Я поднял палаш над плечом. Надо просто отбить укол или заставить его отвернуть. Сшибка, где при равных показателях всё решает случай, мне не нужна.
Я приподнялся в стременах, подался вперёд, рассчитывая, что замах напугает корнета. Он не напугался. Наоборот, свесился больше, а я не рассчитал ход лошади, и замах прошёл впустую, мгновенно почувствовал сильный удар в бок. Палаш корнета разворотил кирасу, связывающий её ремень лопнул, и она раскрылась подобно книге.
Я потянул поводья, останавливая вороную, и едва не закричал от боли. Правая сторона рубашки быстро пропитывалась кровью. В широкой прорехе показались вывороченные рёбра. Дьявол! Правая рука колотилась в бесконечном треморе, я не в силах был удержать палаш. Слишком тяжёлый…
— Вы в порядке, господин Саламанов? — крикнул ротмистр Бахметев. — Готовы продолжить поединок?
Сказать что-то, значит закричать, и я просто кивнул. Расстегнул плечевые крепления, скинул кирасу. Теперь она мешала ещё больше. Кто-то из офицеров указал на меня пальцем, но маэстро Кампос жестом успокоил его.
Корнет развернул жеребца. После первой сшибки расстояние между нами сократилось вдвое. Он дал шенкелей и снова нацелился на укол. Моё состояние его не смущало, я мог поднять руки вверх и сдаться, но не поднял, и от заслуженной победы его отделял всего один удар. Что ж, зато мне не придётся выдумывать отмазки для Кампоса. Господи, сейчас снова встречусь с Аскольдом, а завтра утром получу очередную выволочку от Штейна.
Я послал вороную вперёд. Правая рука онемела и свисала вдоль тела плетью. Я перехватил палаш в левую и надавил пяткой на бок лошади, заставляя её сделать доворот вправо. Мы как бы поменялись с корнетом сторонами. Теперь ему тоже надо перекидывать оружие в неудобную руку или разворачиваться.
Он выбрал второе. Это застопорило его. Жеребец дёрнул задом, корнет покачнулся, но в седле удержался. Мы загарцевали по кругу, ударили палашами. Две минуты слышался только хрип лошадей и лязг железа. Корнет давил, я защищался. С каждым его ударом я всё ближе склонялся к седлу, силы вытекали из раны вместе с кровью.
Корнет снова ударил и попал. Удар пришёлся плашмя по плечу, я выронил палаш и привалился к холке вороной. Всё, пускай добивает.
— Остановитесь!
Я не разобрал, кто крикнул, Бахметев или Кампос. Звуки потеряли значение. На какой-то миг мне почудилось, что я снова в процедурной на цепях. Лишь когда меня стали снимать с лошади сознание на короткое время вернулось.
На меня смотрел маэстро, строго и без сочувствия.
— Вы должны уяснить, Саламанов, что даже мальчишка с пушком на губе может оказаться сильным противником.
— Вы же специально, да? — выдохнул я. — Специально стравили нас. Почему ваши уроки идут через кровь? Почему нельзя просто словами…