Единственное, что хорошо отложилось в памяти, это ее разговор с хирургом.
Лицо со строгими, почти осуждающими глазами склонилось над ней, лежащей под одной простыней, на холодной каталке. Тело била нервная дрожь, зубы стучали друг о друга, а он, этот врач, качал головой и, чуть шепелявя, говорил:
– Правая рука совсем нерабочая. Вот, смотрите, вот.
Он вынимал из-под простыни Светкину руку, словно это был просто батон колбасы или, на худой конец, клешня краба, вертел ею в разные стороны и спрашивал у больной, чувствует ли она что-то. Света тогда отчаянно кивала, а на нее смотрели десятка два студентов-медиков. Девчонка здесь была диковинкой, ее история болезни пересказывалась чаще, чем новости местных телеканалов.
– Врешь! Вот дотрагиваюсь до мизинца, а ты ничего не чувствуешь. А вот поворачиваю кисть, попробуй мне помешать.
Светлана очень старалась, напрягала всю силу воли, чтобы этот мужчина перестал играть с ее рукой, как с куклой, но не могла.
– Чувствительность безвозвратно утеряна. Вряд ли восстановится.
Люди в халатах говорили так между собой, отойдя от больной. Видимо, считая, что она же ребенок, ничего не поймет.
А она, отчаянно плача, кричала, чтобы ей оставили руку, что она обещает ее разработать.
Консилиумы, осмотры, опять консилиумы. Свету возили на каталках, потом на инвалидном кресле, потом она ковыляла до кабинета с сидящими там судьями. Руку отстояла. Вернее, нашелся один человек, который поверил девочке с большими испуганными глазами и уговорил всех остальных.
– Света, – врач из «Медицины катастроф» Леонид Олегович, внимательно глядя на девочку, вздохнул, – нужно будет очень-очень много работать, трудиться, выполнять упражнения. Будет больно, и не обещаю, что ручка твоя снова станет прежней, но с двумя руками все как-то лучше, правда? – Он подмигивал, гладя Свету по голове. Девочка кивала, шепча, что будет очень стараться.
С тех пор прошло много времени. Каждое утро нужно было проснуться пораньше, сделать массаж руки, несколько упражнений, как учил Леонид Олегович, а потом, в течение дня, нагружать кисть работой.
Света, как и обещала, не ленилась. Было трудно, неимоверно больно, но шаг за шагом рука становилась все послушнее. До бисероплетения и вышивки, безусловно, было очень далеко, но застегнуть пуговицы и завязать шнурки теперь можно было и правой рукой.
Попав в новый детдом, Светлана держалась особняком. Она однажды уже обзавелась подругами, а те даже не позвали взрослых, когда тело Светки расползлось по железнодорожным путям, проиграв спор. Отныне выбирать друзей Света будет очень аккуратно, может, и без них проживет.
За спиной девочки частенько раздавались смешки, ее походку передразнивали, придумывали новенькой клички. Но все заканчивалось, когда она смело и гордо поворачивалась в сторону обидчиков, улыбалась, а потом быстро говорила такие меткие колкости, что зрители тут же растворялись в шуме коридоров.
– Так как с самочувствием? – повторила вопрос Арина Викторовна.
– Все нормально, жить буду, – Света пожимала плечами.
Арина Викторовна, открыв дверь столовой, пропустила девочку вперед и зашла сама. Большой зал уже гремел и звенел от жующей детворы, работники столовой ходили с подносами, помощники из числа детдомовцев помогали убирать посуду.
Хорошо налаженный механизм жизни без семьи, в большом сложном коллективе, двигал шестеренками, готовя каждого, кто сейчас был его частичкой, к самостоятельной жизни.
Света, уже совсем взрослая, скоро выйдет из этих стен навсегда. Она теперь сама будет варить себе борщ, решать, во сколько лечь спать и во что одеться. Предвкушение свободы щекотало нервы и заставляло гнать время, словно скаковую лошадь.
– Ариш, – услышала как-то Светлана разговор педагогов, подойдя к кабинету, чтобы отдать домашние задания. – Твои скоро выпускаются. Скучать будешь?
Арина Викторовна что-то ответила, но Света не расслышала.
– Странно. С этими ребятами ты совсем по-другому себя вела. Другие выпуски как-то роднее тебе были, что ли? – Собеседница Арины замолчала, застучали ложки, размешивая сахар в чашках. Кто-то открыл холодильник, и тот запищал, требуя захлопнуть дверцу.
Светлана шагнула ближе к двери.
– А я больше не хочу родных, – Аринин голос был как-то неестественно спокоен. – Ни мне, ни им это ни к чему. Им нужны отец и мамка, а я, как ни старайся, заменить ни того, ни другого не смогу. Я их уважаю, готова помочь, сделаю все, чтобы вырастить ребят самостоятельными и умными. Но любить всех невозможно, а врать, что каждый дорог тебе одинаково, нечестно. Так что у нас деловые отношения.
– А Света?
– А что Света?
– Тебе же ее жалко? Куда она теперь с такими-то особенностями? Ей-то как раз твоя забота и нежность, возможно, были необходимы.
– Света сильный и самостоятельный человек, – Арина Викторовна повысила голос. – Жалеть ее – значит унижать. Она этого не допускает. Вот увидишь, эта девочка еще станет счастливее нас с тобой, вместе взятых.
– Не знаю. Работу, положим, найдет. Квартиру ей дадут, но кто такую замуж возьмет? Никто, уверена. Так и будет одна. Даже родить себе ребенка не сможет. Вот надо ж так было попасть.
«Не сможет… не сможет». «Так и будет одна». Света развернулась и быстро пошла обратно, положив стопку тетрадей на скамейку в коридоре. Подслушанные слова молотками стучали в голове, а кулаки сами с собой сжимались от злости.
– Да кто они такие, чтобы судить о моем будущем? У них все на месте, а тоже, поди, не в масле катаются, – сердито бубнила девушка.
Только о том, что не может иметь детей, старалась не думать. Это было слишком далеко, призрачно и очень страшно. Света любила возиться с младшими, часто придумывала для них игры, помогала воспитателям на прогулках. Но своих таких вот смешных, наивных ребятишек у нее не будет. Никогда. И семьи не будет. Она слишком уродлива, слишком не такая, каких принято приглашать в рестораны и знакомить с родителями.
А зачем она тогда вообще на этом свете? Девочка иногда думала об этом и не могла найти ответ. Неужели вся жизнь сведется к работе и одинокому существованию по вечерам? Для этого ее латали хирурги, матерясь в операционной?
На такой мысли Света всегда мотала головой и уверенно сжимала кулаки.
Леонид Олегович однажды сказал ей, что второй раз рождаются крайне редко. И уж если Светке это удалось, значит, кто-то на земле очень в ней нуждается, кто-то ждет, пока она вырастет, чтобы сказать однажды:
– Света, ты мне нужна!
И она кивнет в ответ, даря себя и получая любовь, которой не видела раньше.
– Да, все у меня будет хорошо, – Светлана упрямо сжала губы.
С учетом инвалидности и сиротства Светлане положена была квартира. Государство выделило ей однушку на втором этаже пятиэтажного здания. Как только все формальности были улажены, девушка переехала в свое новое жилье, которое, впрочем, носило следы чьего-то пребывания. Шторы на окнах, кое-где прожженные сигаретой и залитые чем-то, похожим на чай, заменила на тюль из органзы. Стены в коридорчике между прихожей и комнатой перекрасила в нежно-голубой цвет, отмыла полы, расставила цветы в горшках, старенький холодильник, стучащий внутренностями при каждом включении мотора, затоварила нехитрым набором продуктов.
Свете положена была пенсия, но ее вряд ли хватило бы, чтобы жить так, как девушка часто мечтала, рассматривая картинки в красивых журналах.
Стала искать работу. По образованию она была библиотекарем, но ее нигде не брали.
– Как вы себе это представляете? Иногда приходится носить большие стопки книг, работать стоя, а у вас столько противопоказаний, – качали головой заведующие библиотекой. – Извините, не хочется брать на себя такую ответственность.
– Но я не против, смогу, – упиралась Светлана. – Зря я, что ли, училась.
– Нет, – звучал очередной ответ. – Хотя, знаете, вот вам адрес. Это школа. Там тоже требовался библиотекарь. Сходите, узнайте. Только через час, не раньше. У директора школы обед скоро, – полная, с пучком седых волос женщина, сидя за большим заваленным бумагами столом, протянула Свете листик с адресом и номером школы.
– Спасибо. – Девушка кивнула и вышла на улицу.
Нужный дом был недалеко, туда можно было дойти пешком, через небольшой парк. Теплая осень сыпала на головы прохожих золотисто-кружевные листья кленов, дети, крича и смеясь, катались на самокатах по асфальтовым дорожкам.
Света неспешно подошла к киоску с мороженым, выбрала любимое, с фисташковым вкусом и, расплатившись, села на лавочку.
– Если пойти сейчас, можно успеть еще и заглянуть в книжный за углом, – подумала Светлана, встала и медленно пошла вдоль ряда фонарных столбов, свесивших вниз ажурные головки.
И тут сзади в Свету кто-то влетел, толкнул вперед, завизжал и заплакал. Она почувствовала, как холодеют руки, паника разливается по телу парализующей волной. Как будто тот страшный день, когда она на спор легла на железнодорожные пути, вернулся, заслонив собой настоящее.
Резко обернулась. На асфальте сидела девочка лет четырех, рядом лежал самокат. Штаны на коленках ребенка были разодраны, футболка с коротким рукавом не смогла защитить локти от удара. Из глаз девочки текли слезы, она причитала, потирая ушибленный бок.
По тротуару к пострадавшей уже спешила женщина.
– Дашка, не плачь! А сама потому что виновата. – Женщина наклонилась над ребенком, схватила его за руку и резко поставила на ноги. – И нечего реветь. Вот скажу папе, отберет он у тебя самокат, и все. Когда научишься вперед смотреть?
Тут женщина повернулась к Светлане.
– Извините. С вами все хорошо? Вижу, что хорошо. Тогда мы пойдем.
Девушка даже не успела открыть рот, а девочка и ее мать уже ушли далеко. Даша плакала, а мама выговаривала ей за порванные штаны.
– Я не виновата, – рыдала девочка. – Тетя слишком медленно шла, она хромоногая.