Корешки заворчали, но авторитет надзирательского сына был высок, и они, посплевывав в пыль свое презрение к пришельцам, побрели к воде, на ходу стягивая майки.
Дурдин задержался. На Равиля с Гусманом он глянул как на пустое место, а на Горку – внимательно.
– Горка, да ты боец, оказывается, – сказал, усмехнувшись, – растешь, брат, уважаю! Только мышцу́ бы тебе нарастить, а то знаешь, одной храбростью не возьмешь.
На первых словах Горка приободрился было, гордо глянув на приятелей, а потом смутился и неожиданно для себя сказал:
– Спасибо, Витя.
– Да не за что, – опять усмехнулся тот, – но вы бы лучше пошли… куда-нибудь.
– На вторую запруду поедем, – подтвердил Горка, – я ребятам места наши показываю.
Второй пруд был выше первого и не на открытом пространстве, а в лесу, так что, не зная где, можно было и не найти. Но Горка знал и уверенно тащил за собой велик и приятелей; проехать тут было трудно, густая трава местами поднималась чуть не по колено. Пруд открылся внезапно, так же как водоем накануне, и так же заставил пацанов встать как вкопанных. Перед ними лежала, словно в сомкнутых ладонях, узкая длинная чаша с изумрудной от нависавшего по берегам тальника водой, – без малейшей ряби, только водомерки скользили туда-сюда. Ни ветерка, ни шевеления, и тишина, оттеняемая шуршанием стрекоз и дальними посвистами птиц.
– Ни фига себе! – потрясенно сказал Равиль. – как на Рице.
Горка и Гусман не знали, что такое Рица, но согласно вздохнули – да, блин…
Посидели, думая каждый о своем, Гусман нащупал камушек, кинул, вода чмокнула, качнулась и снова замерла.
– Может, искупнемся? – нерешительно предложил Равиль.
– Не, – сказал Горка, – тут вода холодная, родники бьют. Никто не купается.
– А зачем тогда запрудили? – удивился Гусман.
– Не знаю, – ответил Горка (ему и в голову не приходило, что этот пруд кто-то специально сделал), – может, само запрудилось, – бобры какие-нибудь, еще кто…
– Ну да, – подхватился Равиль, – вот Рица – никто же воду туда не лил, как в наш водоем, например, – просто озеро.
– Озеро? – хором переспросили Горка и Гусман. – Это где?
– Там, – небрежно махнул рукой Равиль, – в Грузии, я с предками в прошлом году ездил.
Он все-таки был хвастун.
– Ладно, – сказал Горка, – пошли, я вам еще главного не показал.
Они пошли, а вскоре уже и поехали по трещавшим под колесами веткам, забирая вправо от пруда, к опушке леса. Выехали на открытое пространство, осмотрелись. Метрах в ста перед ними стояла тюрьма. Как положено – с колючей проволокой по верху стен и сторожевыми вышками по периметру. И тишина тоже стояла, почти как на пруду, только под палящим солнцем, а вместо стрекоз шуршали и стрекотали в траве кузнечики.
– Это тут ты, что ли, живешь? – глупо спросил Равиль. Гусман засмеялся.
– По ту сторону, – серьезно ответил Горка, – там, где у них конюшни были.
– У зэков были? – уже делано удивился Равиль: он понял, что сморозил, и решил сыграть, – мол, и про жилье спросил шутя.
– Не у зэков, – усмехнулся Горка, – в монастыре, тут же до тюрьмы женский монастырь был.
Он замялся, почувствовав, что тоже говорит что-то не то, и добавил:
– Вообще-то, я как раз монастырь и хотел показать.
Равиль с Гусманом уставились на него, Горка смешался окончательно, но собрался и мотнул головой – туда, обогнем корпус, увидите.
Они обогнули, проехав мимо стрельбища (Гусман вытянул шею, привстав на велике, но промолчал), и оказались напротив любимой Горкиной стены – беленой, с кованой чугунной дверцей под аркой, окаймленной плющом, – той, где однажды ему померещились францисканки в черно-белых нарядах.
– Вот, – сказал Горка. – Тут у монашек был тайный ход и вообще…
Мальчишки стояли молча, рассматривая стену как картину и переваривая сказанное Горкой. потом Равиль, неопределенно повертев в воздухе пальцами, сказал:
– Вот бы сюда тот пруд перетащить, и аббатство готово! В котором Миледи Констанцию отравила.
Гусман скептически усмехнулся, а Горка буквально вспыхнул от радости:
– Ты понял, Равилька! Ты понял, да?!
– Просек, – важно сказал Равиль, – чего тут, все же видно. А ты, Гусман, – он нарочито ударил на первый слог, – только про свои уравнения понимаешь.
– Зачем же? – возразил Гусман, от обиды готовый сбиться на татарский. – Нарся син? Я все понимаю. Мы тут могли бы целое представление устроить, вообще-то, и пруд таскать не надо. Ты вот понимаешь такой?
Горка задумчиво смотрел на обоих. В голове у него потихоньку зарождался план.
Deus ex machina
Собственно, от плана там было только ключевое слово «фехтование», а вокруг него роились какие-то обрывки. Фехтование, потому что они мушкетеры, потому что это дружба. И она такая, какой ни у кого нет, потому что нет никого другого во всей Бугульме, кто бы умел фехтовать, а они – Горка, Равиль и Гусман – особенные. Да! Но как, чем? Горка задумался и на следующий день, управившись с хлопотами у Бари, пошел по магазинам.
В книжном его ждала удача. Продавщица, удивившись запросу, задумалась, но потом полезла на антресоли и извлекла оттуда ржавого цвета том с пунктирным изображением поединка и тисненным «под бронзу» названием – «Фехтование». Горка полистал набранные слепым шрифтом страницы с мелькавшими там и тут контурными рисунками рапиристов в разных позициях, вздохнул («Три мушкетера» были куда как наряднее), расплатился и побежал в следующий магазин, «Спорткульттовары». Там и спрашивать ничего не пришлось – рапира висела на видном месте среди эспандеров, коньков и деревянных хоккейных клюшек, – большая, тяжелая даже на вид (Горку это озадачило, он представлял рапиру какой-то более изящной, что ли), тускло-серого цвета, с изогнутой рукояткой… Но и цена озадачивала, восемьдесят пять рублей, ни фига себе! Горка помялся, прикинул, спросил продавца: «мне четыре штуки надо, есть?» – «Зачем тебе четыре штуки? – переспросил продавец, хмурый, неопределенного возраста мужик с культей вместо левой руки, – воевать, что ли, с кем собрался?» Горка пожал плечами, прикидывая, как пацаны отреагируют, узнав, что надо будет выкинуть такие бешеные деньги, а продавец вдруг ухмыльнулся и с какой-то радостью в голосе сообщил: «Нету четырех, она одна тут. – И добавил задумчиво: – Года три уж висит».
Какому большому или маленькому чину в Госплане СССР пришло в голову, что в захолустный городок в Татарии надо разнарядить один экземпляр учебника по фехтованию и одну рапиру в придачу, так и осталось для Горки тайной. Собирая свою мушкетерскую рать, он, конечно, и не думал об этом, а задумался как-то, когда уже был взрослым, но так и не додумался – Родина была полна загадок.
А тогда, рассматривая фехтовальный учебник и разбирая, что такое вольты, а что шаги и как перехватывают оружие, мальчишки соображали, из чего же можно было бы сделать рапиры. Равиль поначалу захорохорился в своей манере («ани скажу, она что хошь из-под земли достанет»), но через пару дней выяснилось, что даже всемогущий замначальника нефтяного ОРСа не бог, и вопрос подсобного материала повис, как та рапира в «Спорткульттоварах».
Помог случай, точнее – Равилькин отец, Фикрят Хайдарович, или Федор Харитонович, как его звали начальники и подчиненные в СМУ-2.
Он был человеком незаурядным, во всяком случае на Горкин взгляд: высокий, атлетического сложения блондин с удивительной прической в мелкие, тщательно уложенные кудряшки и с подчеркнуто тихим голосом, но при этом нервическим, можно сказать взрывным, характером (Горка видел пару раз, как он бранил сына и Нажибу, бывшую, как выяснилось, не только сестрой Равилькиной мамы, но и кем-то вроде прислуги в их доме).
У Федора Харитоновича, помимо приметной внешности, были еще две вещи, которыми он со всей очевидностью гордился и дорожил, – мотороллер «Тула», на котором он ездил на работу в обязательно застегнутом на одну пуговицу клетчатом пиджаке в талию, и телевизор «Знамя-58». Он был роскошный, конечно, и дорогущий, но время от времени начинал хрипеть и квакать, по экрану принималась сыпать какая-то рябь, бегать мутные полосы; Федор Харитонович вскакивал, стучал телевизор по боку, тряс штырь выведенной в комнату наружной антенны – иногда помогало, а когда и нет, и это доводило Равилькиного отца до белого каления. Особенно если в это время был «Телевизионный клуб кинопутешествий».
Этот клуб и выручил. Однажды (они сидели с Равилькой, его отцом и мамой и смотрели на диковинные страны) изображение зарябило в очередной раз, Федор Харитонович, проделав все предусмотренные процедуры, ничего не добился и метнулся в коридор, а буквально через пару минут на чердаке раздался страшный грохот. Они выскочили на крыльцо и увидели бледного от злости Федора Харитоновича с грудой железок в охапке, – он разломал антенну! Горка присмотрелся, переглянулся с Равилем и… у обоих забрезжило: антенна состояла минимум из восьми длинных, в полтора примерно метра, алюминиевых трубок, – готовые рапиры, только рукоятки приделать!
Приделать, однако, получилось далеко не сразу, Горка даже вообразить не мог, что будет столько возни.
Для начала надо было сообразить, как и из чего сделать ручки рапир. Тут выручила сметливость Гусмана: он нашел у себя в сарае порванную велосипедную камеру, разрезал ее на четыре части по ширине собственной ладони, насадил на концы антенных трубок, примотал синей изолентой – и вуаля, как говорят французы. Однако с ручкой без гарды – какая же это рапира? А с гардой пацаны ничего придумать не могли, хотя попримеряли кучу жестяных и дюралевых обрезков, найденных на хоздворе бугульминских мехмастерских (механических, а не меховых, как Горка думал раньше, когда объявляли автобусную остановку). Отчаявшись, Равиль предложил приспособить крышки от консервных банок, но предложение было дружно отвергнуто и даже осмеяно: рапира и банка из-под тушенки – это был явный моветон.
И тут в дело вмешался Федор Харитонович: он случайно услышал, как мальчишки обсуждали проблему, заинтересовался, потребовал, чтобы его детально посвятили в планы, и на следующий день, когда Горка принес ему учебник фехтования и показал, что, собственно, представляют собой рапиры, задумчиво сказал: «Ага, гарда – это, значит, защита, отражатель. Понятно». Ну да, кивнули Равилька с Горкой, – руку бойца защищает. «Понятно, – опять что-то прикидывая, повторил Федор Харитонович, – там у нас „эмка“ стоит разбитая… я посмотрю».