Горка смотрел на учительницу во все глаза и не мог понять, чего она так кричит, – какая программа, какие потребности по способностям? Он дисциплинированно поднял руку и, получив кивок учительницы, спросил:
– Извините, Ильсияр Ахметовна, я немного запутался, – мы же проходили, что про построение коммунизма решил тот съезд, который был раньше, двадцать первый.
Ильсияр Ахметовна сверкнула на него своими бусинками и принялась объяснять:
– На двадцать первом съезде КПСС, Вершков, была принята программа развития народно-хозяйственного комплекса на семь лет, первая семилетка, а не пятилетка, – (был многозначительно поднят палец), – и эта семилетка завершит создание материально-технической базы коммунизма. Базы, понимаете, дети? – она обвела класс взглядом и победительно закончила: – а теперь принята программа построения коммунизма!
Горка, раздосадованный тем, что промахнулся с программами, спросил, отчасти даже залюбовавшись своей находчивостью:
– Выходит, план вот этой семилетки составили раньше, без программы?
Ильсияр Ахметовна аж задохнулась и всплеснула руками:
– Как ты не понимаешь, Егор, там была народно-хозяйственная программа, а это партийная, политическая!
Тут она замолчала и задумалась. Класс смотрел на нее тоже молча.
Горка выждал, улыбаясь, и задал следующий вопрос:
– Разве не партия в СССР руководящая и направляющая сила? Кто составил план, если руководящей программы еще не было?
– Да, – напряженно сказала учительница, глядя поверх Горки, – руководящая и направляющая сила у нас – это Коммунистическая партия во главе с нашим дорогим Никитой Сергеевичем Хрущевым. А кто у нас председатель правительства, Совета министров СССР, не подскажешь? – Тут она позволила себе усмехнуться, глядя уже на Горку в упор. – правильно, Вершков, вижу, что знаешь, – тоже Никита Сергеевич Хрущев.
Она села за стол, захлопнула классный журнал и припечатала:
– Все едино, дети. в этом наша сила.
Повисла пауза. Дети поглядывали на посрамленного Горку, кто сочувственно, кто с ожиданием, кто с усмешкой, он поймал эти взгляды, и его понесло.
– Это я теперь понял, Ильсияр Ахметовна, а вот насчет потребностей и способностей – нет. Как это?
Учительница посмотрела на него долгим взглядом (Горке даже показалось, что она не знает, что ответить), а потом проговорила сухим голосом:
– Вот это мы как раз и будем разбирать на сегодняшнем уроке. Но если тебе не терпится, Вершков, я могу начать с резюме. Так вот, это значит, что при коммунизме – при котором я не знаю, как ты собираешься жить, – при коммунизме общество будет получать от тебя по твоим способностям – не к спорам, к созидательному труду, – а ты будешь получать от общества блага, соответствующие твоим потребностям.
– Моим? – переспросил Горка. – А кто будет определять, какие мои потребности? Или вот его, например. – Горка кивнул на Витьку Маслова. – У меня, может, способностей побольше, чем у Витьки, зато у него потребностей хоть отбавляй. И как уравновесить?
Тут Витька треснул Горку учебником по голове, кто-то из девчонок закричал (неужели Лифантьева?): «заткнись, Вершков!», поднялся общий гам… Урок был сорван, и на следующий день Горкины родители получили вызов в школу.
Отец, прочитав записку Ильсияр Ахметовны и выслушав объяснения Горки, идти категорически отказался.
– Стар я уже выслушивать нотации от всяких пигалиц, – непедагогично заявил отец, – да и сказать тоже могу не то сгоряча, так что давай, Наталья, вот это твоя ноша. – Он усмехнулся, будто припомнив аргумент жены насчет выхода на работу.
Мать, посмотрев на безмолвствующего Горку и на мужа, поджала губы и сказала:
– Уж это я как-нибудь вынесу.
Как и что она вынесла из беседы с классной и Крыком, осталось неизвестным, Горке по крайней мере. Единственное: он почувствовал, что учителя стали относиться к нему… Осторожней, пожалуй. Официальнее, вот, – он нашел слово.
Хайерле юл, Бриннер!
А по весне, в самые бурные ее дни, когда на деревьях с треском лопаются почки и вылезают первые, клейкие и дурманящие запахом листочки и ручьи весело несут куда-то щепки и окурки, до Бугульмы доскакала «Великолепная семерка» – и заполонила город.
Первые пару дней публика еще соображала, что к чему, дивясь на укрепленную на фронтоне кинотеатра «Мир» афишу с семью красавцами на фоне горной гряды, смотрящими куда-то в светлую даль, а потом – рассказы о фильме полетели со скоростью степного пожара – повалила.
Афиша тоже сыграла свою роль: Бари, рисуя ее по постерам Госкино, привнес, как и подобает истинному художнику, свое видение. В результате горная гряда на заднем плане недвусмысленно отсылала к пачке папирос «Казбек», позы и взоры героев явственно напоминали о плакатах строителей коммунизма, а местный колорит был ярко выражен в фигуре главного в семерке: Юл Бриннер в исполнении Бари был вылитый татарин! (А если надеть на него вместо шляпы тюбетейку, прикинул Горка, так не просто вылитый, а конкретный старьевщик Сайфулла.) Неудивительно, что местные острословы тут же сочинили слоган «Хайерле юл, Бриннер!», желая голливудской звезде доброго пути по жизни, и боевик стал всем ближе и роднее.
Но и экзотика привлекала и завораживала. Все эти огромные кактусы на фоне ультрамариновых небес, диковинные арбы, салуны, скачки, это самоприсвоенное героями право судить, миловать и казнить, паля направо и налево… И они все были в роскошно потертых небесных джинсах! Как насмотреться?!
А Горка с Равилем и Гусманом, пережив восторг первого просмотра, на втором (а потом третьем, четвертом и так чуть не до десятка) принялись вникать в технические, если это можно так назвать, детали: как эти семеро находили друг друга, определяли, кто подходит в компанию, а кто нет, как разговаривали, а главное – как управлялись с оружием. Фантастическая стрельба Бриннера (а особенно – себе за спину, глянув в зеркальце) – это было, конечно, нечто космическое, а вот то, что нож может быть быстрее пули, если его правильно метнуть, – это уже было что-то практически достижимое, решили мальчишки. И они раз за разом смотрели, до рези в глазах, как Бритт с ленцой становится метрах в десяти напротив вызвавшего его на поединок «нож против револьвера» ковбоя, ждет, когда тот выхватит кольт из кобуры, и мечет свой нож, поражая противника прямо в сердце. Молниеносно, неуловимым движением руки от бедра! Как он держал нож – за рукоятку, за лезвие, а если за лезвие, то двумя или тремя пальцами, щепотью? Да, за лезвие, только не тремя, а четырьмя, лезвие лежало на трех и на ладони, прижатое большим пальцем; нет – на двух пальцах! Насмотревшись и наспорившись, друзья пришли к единственно правильному выводу: надо раздобыть разные ножи, кто какой сможет, и потренироваться. Научиться!
И обнаружилось, что ни у одного из «мушкетеров» не было даже захудалого перочинного ножика! Решили провести домашнюю ревизию.
Горка нашел старый косарь, которым мать скребла пол в сенях и крыльцо, посмотрел на обломанный конец, отложил. Полез в сервант – там были сплошь ножи с закругленными лезвиями. Пошел шарить в кухонном столе, там нашелся ножик с острием, для чистки картошки и нарезки овощей, но с таким изношенным, истонченным лезвием, ставшим от бесконечных заточек похожим на коромысло, что его не то что метать, в руки было страшно взять, – как бы не переломился. Равиль, прошерстив свои «кладовые», притащил довольно большой складной нож отца, но тоже какой-то хлипкий. Отличился Гусман, нашедший среди прабабушкиных вещей настоящий ятаган. Горка с Равилем посмотрели на него с уважением, полюбовались червленой рукояткой и хищно изогнутым клинком (Горка со вздохом вспомнил хасавюртовские кинжалы), но было ясно, что ятаган – явно не метательный снаряд. Тут Горку осенило, и он отправился искать Веньку Косого с его шпаной.
Искать пришлось недолго: ватага копошилась где обычно, на подсохшем уже пригорке на берегу пруда и резалась в «ножички». Горка отозвал Косого и без обиняков спросил:
– Финка есть у тебя?
– И чё? – подозрительно спросил в ответ Косой.
– Ну, мне… нам, – замялся Горка, – надо.
Косой глянул на него здоровым глазом, склонив голову, как попугай, и ехидно поинтересовался:
– Ты чё, мочкануть кого собрался?
– Да нет, – смутился Горка, – мы… – Он заколебался, сказать ли? – Мы ножи хотим научиться метать.
– Метать? – еще больше удивился Косой. – Дык вон, садись с нами, учись, только не задаром, имей в виду.
Горка присмотрелся: пацаны и вправду перешли от щелбанов к монетам, которые резво переходили от одного к другому в зависимости от того, кто удачнее нарезал себе земельный надел.
– Так ты с нами? – спросил Косой. – деньга есть?
– Ты не понял, – поморщился Горка, – я про другое.
– В смысле? – Косой вдруг развеселился. – Типа часового хотите снять? А взять да просто пырнуть слабо? Или у вас, дворян, только шпагами пыряют?
Тут уж Горка удивился и смутился одновременно: он никак не думал, что дворовые знают об их спектакле, и вообще. Косой между тем о чем-то размышлял, а потом решил и выпалил:
– Пузырь с тебя, «перо» с меня? Пойдет?
– Пойдет, – вздохнул Горка, подумав, что на три почти рубля он много чего мог купить себе, но раз уж…
Финка, купленная у Веньки Косого, оказалась так себе: клинок примерно десять сантиметров, наборная плексигласовая ручка… Друзья по очереди повертели ее в руках, и Равиль, недолго думая, швырнул в дверь (дело было на веранде Равилькиного дома), – финка кувыркнулась в воздухе и с глухим стуком упала на пол.
– Фигня! – резюмировал Равиль.
Горка обиделся, изловчился, метнул сам. С тем же результатом. Кажется, два восемьдесят семь были выброшены на ветер.
Приободрил Гусман.
– Что вы швыряете как попало? – с упреком спросил друзей. – Ножи же разные бывают, может, этот не подходит, а может, вы не технично все делаете.
Вдумчивый Гусман был прав, конечно, подумав, согласились Горка с Равилем, надо расширять ассортимент.