Ассортимент оказался на удивление богатым в магазине «Хозтовары»: там была целая линейка ножей – больших, средних и совсем маленьких, для овощей, для мяса и даже, отдельные, с тонкими длинными клинками, для разделки рыбы, пояснил продавец. В итоге Гусман купил рыбный, Равиль тоже, прихватив и мясной, а Горке понравился средних размеров ножик с черной эбеновой ручкой, за шестьдесят копеек.
Не откладывая дела в долгий ящик, друзья собрались возле бревенчатой бани на задах Равилькиного дома, и пошла круговерть. Они пуляли в стену свои ножи, меняясь ими, битый час – снизу, как в кино, и сверху (Горка вспомнил, что в «Похитителях бриллиантов» так метнул наваху, положив нож лезвием к локтю, один из героев), – из пары десятков бросков хорошо если один удавался, да и то нож еле-еле втыкался в бревно. К концу часа Равилька психанул, притащил из дома ножницы и швырнул их. Ножницы раскрылись в полете, звякнули о стену и воткнулись в землю. Равиль плюнул и пнул их.
– Харэ, ребята, – сказал Гусман, – надо обдумать, что мы делаем не так. Отвлечься.
И они отправились кататься на великах.
Но зуд был велик, и на следующий день после школы они опять собрались у бани. Тут Гусман преподнес сюрприз.
– Погодите швырять, – сказал он, вытаскивая из авоськи лабораторные весы и линейку, – надо кое-что рассчитать.
Горка с Равилем смотрели на качающиеся в руке Гусмана чашки, на линейку, которую он держал, как маршальский жезл, и не могли взять в толк – к чему все это, зачем?
– Непонятно, да? – спросил Гусман, наслаждаясь их замешательством. – А мы вот сейчас все ножички взвесим, измерим, сравним, центры тяжести посмотрим, а там и пойдет, я думаю.
Гусман, несомненно, был голова (как Бриан, усмехнулся про себя Горка): его расчеты показали, что самыми сбалансированными из коллекции были один из двух рыбных ножей (у второго центр тяжести оказался смещен к рукоятке) и Горкин, и как раз оба этих ножа чаще других достигали цели, втыкались. Но все равно – раз за десяток попыток.
– Второй этап, – провозгласил Гусман, – мы должны занимать правильную стойку и думать, как движется рука во время броска.
Со стойкой было понятно по фехтованию, а вот с рукой («даже с обеими руками, – уточнил Гусман, – баланс нужен») – не очень. Они стали присматриваться друг к другу и каждый к себе, стараясь точнее воспроизвести движения Бритта, и… мало-помалу стало получаться.
Через месяц половина задней стены бани была сплошь истыкана ножами, и не только ножами, – случайно обнаружилось, что для бросков сверху прекрасно подходят обычные трехгранные напильники без ручки, летевшие острой оконечностью, которая для ручки, точно и всего с одним оборотом в воздухе.
Да, у них – а особенно у Горки, чем он нескрываемо гордился, – стало получаться все лучше. Но лучше было бы, чтобы хуже.
Черт дернул Горку принести свой любимый нож в школу. Он не собирался, но они договорились с Равилем и Гусманом потренироваться сразу после уроков, и Горка сунул нож в портфель. А когда зазвонили на перемену, увалень Маслов зацепил этот портфель, он упал на переднюю парту, к Лифантьевой, и все из него вывалилось. Светка, ойкнув для порядка, стала все это собирать, увидела нож и ойкнула снова.
– Ой, картофелечистка, – засмеялась она, – как у моей мамы. Горка, ты что, собрался на уроке труда картошку чистить?
На них стали оборачиваться, раздались еще смешки, и Горка, мрачно складывавший учебники в портфель, вдруг взорвался.
– Чего разлыбились?! – крикнул он всем и никому. – Картофелечистка?! Вот я вам покажу, какая это картофелечистка!
Он шагнул в проход между партами, лицом к двери в класс, и метнул. Нож сверкнул и вонзился в планку, перепоясывавшую дверь. Класс затих. Потом кто-то сзади – Горка не разобрал кто – сказал неуверенно, но с усмешкой:
– Да ла, это дуриком у тебя вышло.
Горка, не обернувшись, выдернул нож, снова встал на позицию метрах в семи от двери – метнул. Нож сверкнул и вонзился.
Класс загудел, послышались голоса «ни фига себе», «ну ты даешь», девчачьи вздохи… Горка приосанился, улыбнулся и метнул еще раз.
И в тот миг, когда нож еще летел, вторая половина двери открылась и одновременно с глухим «чпок» ножа в панель в класс шагнул завуч, Раис Хабибович Замалеев.
Все замерли, и он замер на пороге, неотрывно глядя на трепыхающийся в двери на уровне его живота нож. Потом перевел взгляд на Горку, безошибочно определив, кто метнул, достал из бокового кармана белоснежный платок (это Горку удивило – как будто только что купил и еще не пользовался), встряхнул, аккуратно накрыл платком нож и осторожно, двумя пальцами, извлек его и так же осторожно положил в карман. Потом снова посмотрел на Горку.
– Ты зачем это сделал?.. Вершков твоя фамилия, да?
– Я, я… – Горка стал заикаться, – я хотел показать…
– Показать… – раздумчиво повторил завуч. – Джигит, да? – И вдруг крикнул фальцетом: – я знаю, что ты хотел сделать!
Повернулся и вышел.
Класс ошарашенно смотрел ему вслед, потом все головы повернулись к Горке.
– Егор, ты дурак? – чуть не плача, проговорила Лифантьева. – Ты знаешь, что лысый с тобой сделает?!
– Чё тут знать-то? – подал голос Витька Маслов. – Привлечет. К уголовной, друг, ответственности. – И прибавил ни к селу ни к городу: – А я тебе говорил!
Горка смотрел на него невидящими глазами: про что Витька говорил ему, что он несет?
Однако Маслов ошибся самую малость: Раис Хабибович Замалеев заявил на учащегося 6-го «Б» класса школы № 1 Егора Вершкова в милицию, утверждая, что гражданин Вершков намеревался его, заслуженного педагога Татарской АССР, убить на почве неприязненных отношений (будто с кем-нибудь в школе у него были приязненные), и в качестве доказательства приложил к заявлению нож с отпечатками пальцев гражданина Вершкова – вот зачем он накрывал его платком!
Лифантьева, невесть откуда что узнавшая, наверное от своей матери, по большому секрету рассказала Горке, что Крык, когда узнал о происшествии, орал на завуча благим матом и топал своими крыкающими сапогами, но это было слабым утешением и для Крыка, и для Горки: дело было сделано, о случившемся в образцовой бугульминской школе узнали в гороно, а Горка должен был понести наказание. Оставалось понять какое.
К счастью, Горку не стали вязать и бросать в воронок (а он уже и такие картины себе рисовал), а вызвали повесткой в детскую комнату милиции – с родителями. И опять с ним пошла мама, не отец.
В этой самой комнате, куда Горка с матерью пришли в первый летний день, ничего детского не было: крашенные густо-зеленой, по виду масляной, краской стены (а над рустиком, на высоте человеческого роста, беленые), обшарпанный стол перед единственным окном, покрытый куском плексигласа, с какими-то бумагами под ним, пара стульев, пишущая машинка и пыльный графин с зацветшей водой на подоконнике, – Горка оглядывал помещение, словно стараясь запомнить все до мелочей: все-таки это был его первый «привод», и Горка с тоской и страхом думал, что не последний, наверное. Мать сидела напротив него, молча глядя в окно; детали интерьера и обстановка ее не интересовали, судя по всему.
Они просидели так, в молчании, минут десять, пока в кабинет не вошел человек – белобрысый высокий парень, вряд ли старше Горки больше чем на десять, от силы двенадцать лет, уселся за стол, открыл бурую картонную папку и принялся ее изучать. Молчание продолжалось. Наконец хозяин кабинета оторвался от чтения, посмотрел на Горку и сказал:
– Везучий ты, сучонок, – полгода назад попался бы, так загремел. Скажи спасибо партии и правительству, смягчили УК, теперь тебя только после четырнадцати посадят. – И засмеялся.
Мать дернулась на стуле, сказала сухо:
– Это мой сын, его зовут Егор, а не сучонок, потрудитесь не оскорблять!
Инспектор – конечно же, это был инспектор по делам несовершеннолетних, кто же еще, – повернулся к ней и удивленно сказал:
– Вы мне тут нотации читать пришли или по делу вашего… Егора, который в школе, с холодным оружием? Так вы его воспитали?!
– Я и выходила его, и воспитала нормально. Переходите к делу.
– А я как раз по делу! – вспылил инспектор. (Горка всматривался в него, прикидывая, – он же, по всему, даже на войне не был!) – Я как раз по делу. – И опять посмотрел на Горку. – Говори, кто тебя надоумил, с кем водишься: подстанция, Су-2, кирзаводские?
У Горки вспыхнули уши: они всё знают! Они, наверное, и про финку знают (Горка и думать о ней забыл). Но он же сам – при чем тут горячевские? Собравшись с духом и стараясь быть предельно вежливым, Горка сказал:
– Меня никто не подстрекал, я случайно положил хозяйственный нож в портфель.
– И случайно метнул в учителя, чтобы живот ему пропороть, да?
Горка задохнулся от возмущения:
– Да я вообще не знал, не мог я знать, что он войдет, когда я…
– Мог не мог, – перебил его инспектор, – это мы проверим, опросим. а наблатыкался метать ножи тоже случайно?
– Нет, – пожал плечами успокоившийся Горка, – я видел, как в кино так делают, в «Великолепной семерке», решил научиться – научился. – (Его подмывало сказать про Равиля с Гусманом, мол, спросите, они подтвердят, но он вовремя сообразил, что тогда и друзья будут тут сидеть, в этой комнате.)
– Вот так, один, без инструкторов, взял и научился? – продолжал допытываться инспектор.
– Я способный, – вдруг сдерзил Горка, – вы учителей спросите, они скажут.
– Ах ты способный? – делано изумился инспектор. – На что, вот на такое? «Великолепную семерку» он посмотрел… – тут инспектор вдруг мечтательно закатил глаза, – семерку… Красивое, конечно, кино, но вредное! Сплошное самоуправство и беззаконие!
Горка посмотрел на него с изумлением, хотел что-то сказать, но инспектор отмахнулся и продолжил:
– Вот такие фильмы и толкают несмышленышей, сопляков вроде тебя!
Мать опять дернулась, инспектор отмахнулся и от нее и спросил Горку:
– А вот есть другой фильм про семерку, «Семеро смелых» называется, ты видел?