Жека заприметил Иру в магазине напротив общаги, будучи посланным Вовой за «пузырем» для коротания воскресного вечера. Он стоял за ней в очереди в кассу, оглядывал фигурку в белом костюме и вдохнул запах – теплый, чуть сладковатый, терпкий… Черт знает какой, но торкнуло, и он заговорил. Он был уже и еще в той стадии опьянения, когда все получается, и вдохновенно принялся врать о своем друге, будущем знаменитом писателе, как и он сам, что музы – они являются вот так внезапно и она такая, такая…
– А ты чего такой худой? – прервала она Жекины излияния. – На еду не хватает стипы, только на водку?
Он поперхнулся и рассмеялся:
– Да нет, водка – это так, по случаю. Вообще-то, я про друга. Хочешь – познакомлю?
Она усмехнулась, подумала, чертя носком туфельки по пыльному асфальту. Стоял тот нежный майский день, когда все уже набухло, но еще не полопалось, солнце клонилось к закату, улица была пуста, вечер – тоже…
– А пошли! – сказала. – Чем-то ты мне нравишься, посмотрю, что за друг у тебя.
– Я – Женя, – сказал он, – Жека.
– Я Ира.
И они пошли в общагу.
Вову, сидевшего в комнате с початой бутылкой водки и умиротворенно слушавшего любимого с детства БГ[1], явление друга с незнакомой девушкой слегка удивило, но и взбодрило: девушка была «сливочная», как он про себя называл таких, – не «в соку», это по́шло, а вот именно что сливочная – белая, мягкая и ласковая, это сразу было видно. И с формами, да.
– Этого онемевшего зовут Бобом, – ни с того ни сего представил друга на английский манер Жека. – А это…
– Очень приятно, – вежливо-напряженно сказала девушка (что-то между ними проскочило, какая-то искра), – а я Ира.
Жека подвинул ей стул, сел рядом. Вова смотрел на них через стол с легкой пьяноватой усмешкой и молчал.
– Значит, тебя зовут Бобом? Это с чего бы? – неожиданно развязным тоном спросила девушка.
Вова воззрился на нее, потом глянул на Жеку и ответил добродушно:
– Ну… зовут. Тебе не нравится, что ли?
– Да нет, почему? И бородка вон у тебя холеная… только нос картошкой, – не по-бобски как-то.
– «Не по-бабски» еще скажи, – передразнил Жека, вдруг почувствовав себя уязвляемым собственником, – ты, ляля, думаешь, что за бугром у всех Бобов орлиный профиль?
– Ты уж не заревновал ли, Женя? – рассмеялась девушка. – Рановато будет. Просто любопытно, как могут выглядеть писатели-художники. И я не Ляля, а Ира, путать не надо.
Вова с Жекой переглянулись, силясь понять, что за экземпляр перед ними, – то ли простушка, то ли штучка.
– Это ты к месту изрекла, – подчеркнуто серьезно сообщил Вова, разливая остатки водки по стаканам, – мы и сами говорим – «путан не путать». Махнешь?
– Я водку не пью! – отрезала Ира, но вдруг передумала обижаться и прыснула от смеха.
– Дошло, – удовлетворенно отметил Жека, – значит, дело будет. Наливай!
Дело было привычное: в их комнату частенько заглядывали девицы, искавшие новых впечатлений, и, как правило, получали их. В девяти случаях из десяти умные разговоры под модную музыку и спиртное заканчивались в койке, а порой в обеих одновременно. В таких случаях друзья, соблюдая приличия, натягивали между кроватями простынку. Но тут случай выходил, кажется, другой. Водка кончилась, Ира, захмелев было, протрезвела и сидела напряженная, оглядывая жилище; стало видно, что никакая она не штучка, а просто провинциальная девчонка, сама не понимающая, что ее занесло к двум незнакомым парням и жалеющая об этом.
Но тут в дверь постучали и в комнату ввинтился прыщавый парень в майке-«алкоголичке», трениках и тапках на босу ногу – сосед Вовы и Жеки и последний представитель мужского пола в их девчачьей филологической группе.
– Толик! – изумился Вова, наблюдая, как соседа мотает. – Ты что, в однеху нахреначился?
– На х-хера в однеху? – в лад ответил Толик, пытаясь удержать икоту и равновесие. – вот, блядь, только как ушла, блядь, я прикорнул…
Тут он заметил Иру, на мгновение остекленел, но встряхнулся, степенно подошел к ней и наклонился, пытаясь поцеловать девушке руку. Ира нервно хихикнула, Жека толкнул Толика на кровать за ее спиной (панцирная сетка привычно скрипнула, качнув тело) и спросил с легкой брезгливостью:
– Ты чего заявился, галантность показывать?
– А чё? – невозмутимо возразил Толик, усевшись на кровати поудобнее. – Могем! Маде-муазель, миль пардон за мат, – он опять попробовал поймать руку Иры, – это все вот эти, а мы!
– Ну ладно, – примирительно сказал Вова, – раз уж так, сходи лучше бухла своего принеси.
– Куда это? – подозрительно быстро трезвея, спросил Толик.
– В тумбочку к себе, – ласково улыбнулся Вова, – бутыль наливки привез от предков? Вот и тащи, а то у нас гостья водяру не жалует.
– Не, погоди, – Толик стал совсем трезвым и сумрачным, – наливка когда была? А сегодня?
– Сегодня воскресенье, – вздохнул Жека, переглянувшись с Ирой.
– И я про то! – с гордостью подтвердил Толик. – А вчера ребята были, музыку слушали, блядь эта… Миль пардон, девушка, – вновь на глазах пьянея, – миль пардон, не то я… Зато у меня есть свежак «Doors», – вдруг воодушевившись, сообщил он, – могу дать на вечер.
– Свежак? Моррисон что, воскрес? – язвительно спросил Жека.
– Моррисон хотел! – объявил Толик.
Все трое вытаращились на него, Вова кашлянул.
– Толик, – попросил он, нежно глядя на него своими влажными карими глазами, – выражайся, пожалуйста, яснее или пиздуй, блядь, за водкой к своим столовским подружкам!
– «Моррисон о-тель», винил, чуваки, вы не секете ни хера! – констатировал Толик. – свежак, абсолютно не пиленный. Чё вам надо еще?
Известно чего. Вова с Толиком собрались и пошли в цокольный этаж в кафешку за водкой, которой приторговывали посудомойки, Жека принялся вскрывать банки с сайрой и нарезать сыр (Ира смотрела на его хлопоты с блуждающей улыбкой, не вызываясь помочь), потом Толик торжественно внес свой драгоценный «штатовский» диск и, будучи куркулем по натуре, остался при нем, заявив, что «лично проконтролирует», чтобы его пластинку не запилили. Потом заявилась с бутылкой каберне пара малахольных «ботаников» с мехмата, потом еще кто-то, и в итоге глубоко за полночь Жека проснулся от того, что в его голове внятно и громко пропело: «Formless hope it can continue a little while longer». Голова заболела.
Повернув ее, Джек уткнулся носом в гладкую круглую коленку. Коленка пахла чистым женским телом… ну, может, с чуть ощутимой отдушкой солоноватого, идущего откуда-то из области Жекиных чресел. Примерно оттуда же доносилось мирное посапывание. «Ира, блин, – подумал Жека с тоской, – и эта туда же». Каждая вторая «до того» и после лезла делать минет – будто обязательный элемент в гимнастической программе. Морщась от досады и головной боли, Жека повернулся на бок и… встретился глазами с Вовой. Он лежал в своей койке и молча смотрел на них. Потом отвернулся.
Утро началось с того, что Вова принялся шумно ходить по комнате, собирая в мусорное ведро остатки вчерашнего застолья и бормоча что-то себе под нос. С ним всегда так бывало после пьянок: обязательно встать ни свет ни заря и все перетереть, перемыть, вычистить, – словно человек хотел вытравить даже намек на то, что было накануне. На это кряхтенье и шарканье проснулась Ира и некоторое время изумленно посматривала из-под одеяла, как кряжистый и с животиком уже молодой мужик, задрав зад, лихо размывает пол тряпкой. Потом, поерзав в постели, тихонько проговорила:
– Боб, а Боб? Можно я оденусь?
Вова посмотрел на нее и хмуро ответил:
– Сиськи я видел уже, в том числе и твои, не стесняйся.
– Спасибо, – слабым голосом сказала Ира, роясь под одеялом. Вова громыхнул ведром и пошел выливать помои.
Жека продрал глаза, когда Ира, стоя спиной к нему у окна, подкрашивала губы. Такая статная, элегантная даже: белый жакетик, белые юбочка и лодочки, белая с черным сумочка… Жека вдруг вспомнил тот тонкий сложный запах, с которым проснулся ночью, и шевельнулся, – Ира тут же повернулась к нему, будто ждала этого движения:
– Привет! Ты как?
Жека сел в кровати, соображая, что бы ей ответить, но тут вернулся Вова, и нужда в разъяснениях отпала: он явно был настроен к Ире враждебно, и она, почувствовав это, заспешила прощаться.
– Мальчики, – сказала Ира, безуспешно пытаясь нащупать верную интонацию, – мне было у вас очень интересно… и весело. Я пошла теперь, ладно?
– Ладно, ладно, – пробурчал Вова, – у нас тут всем интересно и весело, – и опять вышел.
В общем, Жека с Ирой переспал, а Вова на нее запал, и между друзьями возникло ощутимое напряжение. Или неловкость по меньшей мере, – как будто Жека взял и обманул Вову, а лучше сказать – предал. Самое грустное было, что так чувствовали оба, а Жека, плюс ко всему, еще и виноватым перед Ирой.
В такой мутотени прошла неделя, началась вторая, а потом Жека собрался в «М.Видео» за фильтром к кофемашине (они с Вовой были заядлыми кофеманами) и там нос к носу столкнулся с Ирой, в секции аудиовидео.
– Привет, – сказал Жека, неожиданно обрадовавшись. – Ты как тут?
– Привет, – ответила Ира, оборачиваясь от стойки и даже не удивившись вроде, – а ты?
– Вот, – показал Жека коробку с фильтром, – запчасть, мы же не только водку пьем.
– Я заметила, – усмехнулась Ира, – но про кофе что-то не помню.
– Ну… – замялся Жека, – вот придешь, угостим.
Повисла неловкая пауза.
– Ира, – собравшись с духом, вновь заговорил Жека, – там как-то все чересчур вышло… извини.
Она посмотрела на него внимательно, помолчала, потом, тряхнув головой, сказала:
– Дурак ты, Женя. Думаешь, я с каждым встречным в койку валюсь? Мне хорошо было с тобой… с вами, я думала, тебе тоже… думала, позвонишь, – (до него стало доходить, что они обменялись номерами мобильников; он напрочь об этом забыл), – а ты натолкнулся на меня случайно две недели спустя и решил извиниться. Благородно. Принимается.