А потом Вове пришло в голову, что не годится ехать с пустыми руками, и он взял бутылку красного полусухого и бутылку коньяку для деда; Жека, глядя на Вову, решил, что не дело отправлять друга на сухую, и взял бутылку водки… В общагу летели чуть не с песнями.
Дома Вова надраил до блеска свои черные туфли, потом долго наглаживал выходные брюки, критически осматривал пиджак, примеряя к нему и откладывая галстуки, потом спохватился и перестирал две пары носков, потом отмыл извлеченный из-под кровати дерматиновый «дембельский» чемоданчик («блин, всю дорогу язычок у замка отскакивает»), наконец вынул из шкафа ненадеванную белую шелковую рубаху – подарок матери на прошлый день рождения – и с гордостью показал Жеке: как?
– Как первоклассный жених будешь! – поддержал друга Жека.
– И буду! – с вызовом ответил Вова, и оба рассмеялись: победа будет за нами!
Между тем настал вечер, и настроение у друзей неуловимо переменилось; их охватила какая-то неуверенность. Не проговаривая этого вслух, оба подумывали о том, что фиг его знает, чем может обернуться авантюра: а что, если Тата его пошлет? А что, если пошлют мать с дедом? А что, если там на самом деле что-то серьезное с кем-то из них, а Вова заявится женихаться, как дурак? Друзья откупорили бутылку водки, выпили по чуть-чуть, закурили, раздумывая, выпили еще по стопарику…
– Короче, – сказал Жека решительно, переламывая настроение, – все будет тип-топ, вот увидишь, – главное, не паниковать. Купишь там на вокзале цветы…
– Там на вокзале? – переспросил Вова.
– Ну, на полустанке, в палисаднике каком-нибудь нарвешь, – отметая сомнения друга, продолжил Жека, – но надо тебе что-то подарить деду, тут бутылкой не обойдешься.
– Это мысль, – покачивая головой и додумывая, проговорил Вова, подливая себе водки. – Толкунову, что ли, сбегать купить? Деду-то?
– Там такой дед, – не думая, ответил Жека, – ему не Толкунову, ему Моррисон будет впору.
– А? – переспросил Вова.
– Ну, ты прикинь, – заторопился Жека, забалтывая свою оплошность, – сколько ему примерно? За шестьдесят, думаю. Как раз с тем музоном молодость совпала… – (Она, конечно, и с Толкуновой совпала, – мелькнуло у Жеки в голове, надо доруливать.) – Реально, Вов, – продолжил он, – ну, ты думаешь, что у такой девушки, как Тата, дед из этих, как там, – «носики-курносики»?
Этот аргумент показался пьяному Вове убедительным, но вывод, который он сделал, вогнал Жеку в ступор.
– Послушай, а давай «Моррисон отель» у Толика выцыганим? – зажегся Вова.
– Боб, – отрицательно покачал головой Жека, – для этого надо Толика сначала напоить до усрачки, – и то не факт, что отдаст. А и отдаст, то за такие бабки – стипы не хватит.
Но Вова уже решил.
Толик долго не открывал на стук, а когда открыл, друзья поняли, что задача несколько упрощается: Толик был уже хорош. На столе у него стояла трехлитровая банка с мутнющей то ли самогонкой, то ли брагой, за столом сидела какая-то белобрысая девушка и ела заварные пирожные. Девица не оторвалась от этого, даже когда Вова с Жекой уселись напротив и принялись разглядывать ее в упор.
Толик, блуждая взглядом с одного на другого и на удивление благожелательно ухмыляясь, представил пассию: «Вот – чистейшей прелести… чистейший образец». Он был филолог и меломан, но еще и сексуальный гурман: «резинками» не пользовался принципиально, и поэтому девок водил к себе исключительно по признаку гигиенической чистоты – из столовских. «Вы вот, дураки, хоть куда, – просветил он однажды Вову с Жекой, – а этих каждый квартал медкомиссия проверяет, так что вот».
Сожрав очередное пирожное, «чистейший образец» на удивление ловко налила из банки всем троим мужчинам и пискнула:
– Толян, им закусь дать какую-нить?
Толян разрешил, на столе появились килька в томате и полбуханки ржаного. Вова отодвинул свой стакан с бражкой, выцепил пустой и плеснул туда водки из принесенной с собой бутылки. Жека колебался: он вспомнил вдруг, как в раннем его детстве отец время от времени заквашивал бражку и как двадцатилитровая бутыль стояла в тепле за печкой и тихонько сипела, стравливая кислый и дурманящий газ.
– Ну, ты чё, – обратился Толик к Жеке, – ты же у нас герой, прими народного напитку!
– Нет проблем, Толик, – откликнулся Жека и посмотрел на Вову. Тот, поморщившись, отрицательно качнул головой. Жека помедлил и все-таки выпил – залпом.
Бражка оказалась ядреной и напитанной какими-то пряными и горчащими вкусами. Помакав хлеб в томатный соус, Жека закусил, затянулся сигаретой, и тут его что-то тупо и сильно хватануло по затылку – комната качнулась перед глазами; откуда-то издалека, как сквозь вату, донесся голос Толика:
– Пробирает?! Давай еще махнем, заторчим, я щедрый сегодня…
Жека видел, что Вова, заинтересовавшись, принюхался к бражке и тоже выпил – с полстакана, видел, как прыщавая повалилась на кровать, засыпая, видел, что ему льют в стакан очередную порцию бурдымаги, но все это очень медленно, долго… что-то вокруг повизгивало, стул под ним вдруг начал оглушительно скрипеть…
– Толик, что за музон, бля? – проговорил Жека, подавляя спазм в желудке. – что за музон? Давай!
Они снова выпили залпом, Жека попытался встать и повалился со стула.
Он очнулся оттого, что знакомый голос прокричал ему в ухо: «American boy, American girl, Most beautiful people in the world!» В комнате гремела музыка, Вова и Толик сидели за столом обнявшись, пьянущие и ревели в унисон Моррисону, не попадая в ноты, путая слова, но абсолютно довольные собой и своими талантами.
– О! – Толик увидел, что Жека открыл глаза. – наш хироу опять с нами. – Вова шаловливо сделал Жеке ручкой, тот вяло отмахнулся и с трудом сел на койке, мимоходом отметив, что валялся вместе с Толикиной девицей. Она, впрочем, продолжала спать мертвым сном.
– Что это было? – спросил Жека, пытаясь прийти в себя и соображая, что пьян насквозь, до последней клетки.
Толик сфокусировал на нем взгляд и вдруг залился смехом:
– Что было, что было! Еще есть! Еще… как там, Вова? Не сгинела! Примешь стакашок, скажу, а нет – наизнанку тебя вывернет, бля буду!
– Кончай, Толик, – с трудом выговорил Вова хриплым от песнопений и выпитого голосом. – Нам еще на вокзал… То есть мне, но…
– Вова, – спросил Жека тоже осипшим голосом, – а сколько времени? Я ни хрена сориентироваться не могу.
– Времени? – добродушно переспросил Вова, ворочая на запястье часы, и переменился в лице. – Ни хрена себе! Толик, всё, – Вову качнуло, но он устоял, – всё, мне пора, я пошел.
Он пошарил по карманам и посмотрел на Жеку:
– Друг, ключи у тебя?
Жека тоже поднялся (его качнуло посильнее, но и он устоял) и тоже принялся шарить у себя по карманам. Ключей не было.
Следующие пять минут они обшаривали стол, ползали под ним, перетряхивали кровати (Толик следил за ними тупо-сочувственно, поминутно расплываясь в идиотской улыбке и не переставая поедать пирожные), – ключей не было.
Потом все трое вывалились в коридор и принялись толкать и дергать дверь в их 501-ю; Вова сообразил, что язычок замка можно попробовать отжать ножом, – по очереди, пыхтя и толкаясь, они пытались сделать это, – дверь не поддавалась.
Вернулись в комнату Толика. До поезда оставался час с небольшим. Толик опять налил всем бражки – «на раздумье». Не понимая, что делают и что делать, все выпили. Жеку замутило, а Вова вдруг навалился животом на подоконник.
– Блевантин! – взревел от радости Толик, смех буквально распирал его…
– Урод! – закричал на него Жека, чувствуя, что его действительно вывернет сейчас наизнанку. – Отвали!
– Мужики, я полез, короче, – объявил Вова.
– ??
– Тут по карнизу можно пролезть, всего-то метра три, а там окно открыто, я точно помню.
Жека молча смотрел на него, плохо понимая, что значит «по карнизу», – пятый этаж все-таки, но Толик идею воспринял вполне деловито.
– Торчим, чуваки! – провозгласил он и икнул. – Счас, у меня веревка где-то была, подстрахуем!
Вова посмотрел на него сумрачно и буркнул, трезвея:
– Намылить не забудь. – И шагнул в окно.
Какое-то время он сидел верхом на подоконнике, потом, нащупав ногой карниз, перенес за окно вторую ногу… встретился с Жекой глазами…
– Друг, – сказал Жека, едва шевеля мертвеющими губами, – друг, не стоит.
Вова усмехнулся, и тело его сдвинулось вправо, за границу окна. С полминуты рука держалась за откос, потом исчезла, послышался шорох, потом все стихло, потом снова шорох… Грузный, пьяный, настырный Вова полз, втирая живот в холодный кирпич стены, к своему окну. Шажок по карнизу шириной в полкирпича вдоль, приставил вторую ногу. Еще шажок… Сердце колотилось одновременно в груди и в горле, дыхания не хватало, но он полз. Жека и Толик стояли у окна, не решаясь выглянуть, только слушали. Толик держал в руках отысканную веревку, глаза его были белы. Жека смотрел то на Толика, то на светлеющее небо за окном, вслушивался и не слышал: обух снова приложил его по затылку, все качалось перед глазами, волнами накатывали тошнотные позывы…
– Что это было, Толик? – тихо и зло спросил Жека, сглатывая. – Чем ты нас напоил?
– А… – Толик повернул к нему свои глаза, зрачки вернулись на место. – а-а, – повторил он безразлично. – скажи? Никаких грибков не надо. Бабка у нас одна замухоривает такую бражку. Не знаю на чем. Говорят, помет добавляет.
– Помет?!
– Ну да, куриный, что ли… Вуду, бля. – и Толик опять захихикал.
В это время раздался звон разбитого стекла, вскрик, снова посыпалось и звякнуло (где-то внизу, на асфальте), скрипнула рама… Жека, шагая как истукан, пошел в коридор; Вова стоял перед ним у открытой изнутри двери, треники его были разорваны на левой ляжке, по ним текла кровь.
– Здоро́во, друг, – прохрипел Жека. – ты чего же порезался-то?
– Да? А окно закрыто было, – сообщил Вова, – саданул вот коленкой и не рассчитал. – (Какой коленкой, мелькнуло в голове у Жеки, как он мог там ногу задрать?) – Ну давай, ты проводишь?