Светка отлипла от стекла и медленно потянула ручку двери вниз.
– Внучка, ты не так делаешь, надо вверх, а наоборот – закроется.
Девочка, так же, по-рыбьи глядя на него, повернула ручку вниз до упора, повернулась и исчезла в глубине кухни.
«Вот несмышленыш же», – подумал Петр Сергеевич, но почувствовал при этом что-то неприятное. Пространство лоджии вдруг сузилось, обретя резкие границы: шаг туда, шаг сюда – и всё! Петр Сергеевич посмотрел во двор, там было пусто и пасмурно, утро только занималось. Он подошел к двери, поторкался – нет, заперта как положено, с присосом. (Опять какие-то водные ассоциации возникли в голове – теперь с подлодкой, хотя он их только по телику видел.) «Вот глупость-то», – усмехнулся, бодрясь, сел, налил себе еще пива, глотнул… Задумался.
Не всё у них ладно было, вообще-то, с младшими, не всё. И вчерась вот об этом толковали со сватьями, а что придумаешь?
Анжелина родилась «такая девочка-девочка», как сюсюкали товарки Надежды Петровны, – в двенадцать лет уже крутила вовсю хвостом, домой не загнать, одни дискотеки, или, как они это сейчас называют, ночные клубы… Он ее выпорол как-то, но жена такой хай подняла, что зарекся, – пусть сами в своих бабьих делах разбираются. Ну, разобрались, – выскочила замуж еще раньше, чем мать, восемнадцать едва исполнилось. А через полгода родила вот эту вот белобрысую Светку.
Петр Сергеевич опять подошел к двери, толкнул теплый пластик ладонью, – закрыто. Через приоткрытую сверху фрамугу окна из ближней комнаты доносились какие-то гнусавые голоса и буханье-жуханье; он никак не мог понять, зачем в нынешних мультиках герои говорят как придурки, а музыка то пищит, то скрежещет, но Светке все эти трансформеры-массформеры нравились, часами могла смотреть.
Да, дела… Конечно, повезло, что Анжеле попался парень из нормальной семьи, и то, что был на два года старше, успел отслужить, но все равно зеленые еще оба были: ни об учебе ни ума, ни о работе… да и дочка не очень их занимала, как Петр Сергеевич скоро заметил: чуть выбралась из младенческого возраста – и давай: мама-папа, мы завезем ее? А то нам надо. То на выходные, то на неделю (как-то супруге шли навстречу в этой ее «Пятерочке», отпускали), а в этот раз упороли на свое любимое Красное море на две недели, пришлось Надежде Петровне оформлять полноценный отпуск.
Петр Сергеевич глянул на спящую супругу и вдруг разозлился:
– Надя, хватит уже храпеть, весь день проспишь!
Супруга очнулась и тут же обиделась:
– Я никогда не храплю, это ты всё!
– Да ладно, – отмахнулся Петр Сергеевич, – вы на чем вчера порешили со сватьей, – будет она устраивать Севку в свою стоматологию?
– Она-то да, – зябко поежилась спросонья Надежда Петровна, – а вот его еще уговорить надо.
Петр Сергеевич почувствовал вдруг, что хочет писать, раздражился еще больше и выговорил жене:
– У-го-ворить?! Да я в его двадцать пять…
Супруга засмеялась:
– Ты как мой дед прямо, тот чуть что, бывало, так и заводил – «я в семь лет пахал, а вы…». Такая молодежь, Петя, – продолжала Надежда Петровна, убрав под стол пустую трехлитровку и водрузив на него непочатую, – зачем в хомут лезть, если жилье есть, деньги родители дают, с дочкой сидят… Я бы тоже так пожила. Наливай!
Петр Сергеевич разлил пиво по бокалам и некоторое время смотрел то на супругу, то на торчащую за ее спиной кадку с диковинным растением замиокулькас. Мочевой пузырь набухал все отчетливее.
– Светка дверь заперла, – сообщил он вне всякой связи со словами супруги.
– В смысле? – воззрилась та на него.
– В прямом, Надя, – заперла и ушла, мультики смотрит.
– Зачем?
– Затем, что мы ей пьяные не нравимся, вот зачем!
– Эт ты счас придумал? – зло подобралась супруга. – какие мы пьяные, когда это было?
– Да ладно, – вновь вяло отмахнулся он, – я ссать хочу, ты понимаешь, пиво лезет.
Жена какое-то время брезгливо смотрела на него, потом выбралась из кресла и принялась дергать дверную ручку. Дверь не поддавалась. «От же зараза», – пробормотала про себя жена и передвинулась к окну в кухню. Постояла, послушала, и, потянувшись к верхнему краю приоткрытой фрамуги («нет же форточки устроить, целиком додумались сверху откидывать») пропела в щель: «Светик, внученька, иди открой дверь, деда пи-пи хочет». Ни шороха в ответ.
Петр Сергеевич закряхтел за спиной, Надежда Петровна обернулась. Он теперь рассматривал кадку с растением в противоположном углу лоджии.
– Ну чё ты таращишься, Петя, – умоляюще, но и с угрозой в голосе спросила она. – Ты не понимаешь, что ли, что это за деревья, терпи, счас откроет.
– «Счас, счас», – передразнил жену Петр Сергеевич, все больше раздражаясь, – жди!
– Это ты жди, – в лад ему ответила Надежда Петровна, – сказано тебе – терпи! Он еще только в денежные деревья не ссал!
Никакие это были, конечно, не деревья, так – кустики с жирными овальными листьями одно и с островерхими, посуше, другое, но носилась с ними супруга как с писаной торбой (тут Петр Сергеевич невесело ухмыльнулся – писаной!): и поливала по часам, и подкармливала кофейной гущей, а стих нападал, так и по листочку принималась протирать от пыли. Какая-то подруга втемяшила ей, что эти кусты приманивают в дом деньги – одно доллары, а другое, значит, рубли. Хрень собачья, пахать надо, посмеивался над супругой муж, но… Но иногда мелькало в голове: бог ее знает, кто-то и пашет до судорог, а всё без толку, а тут не больно и расшибаемся, а деньжишки водятся.
– Надь, – вопросил Петр Сергеевич, стискивая колени (та стояла, подбоченясь, в раздумьях), – а как вот эти твои… называются? Я все запомнить не могу.
– А тебе и не надо, тебе вообще ничего не надо, только бы нажраться! – вдруг закричала на него супруга, но осеклась, увидев страдальческую мину на лице мужа, и, смягчаясь, проговорила, как терпеливая училка: – вон то замиокулькас называется, это долларовое, а за спиной у тебя крассула, рублевое.
– У этой, зимия… кадка-то побольше будет, – может, я туда?
– Не смей! – опять сорвалась на крик и одновременно на высокий стиль Надежда Петровна. – Не смей, тебе сказано!
Но его уже было не остановить, терпение Петра Сергеевича лопалось, можно сказать, на глазах.
Выбрав из двух зол меньшее, он повернулся к рублевому дереву, и через мгновение бурая почва вокруг куста вспенилась под напором тугой струи.
И тут со двора Петра Сергеевича окликнули с подколкой:
– Поливаешь, Сергеевич?
Не прерывая сладостного процесса, Петр Сергеевич глянул вниз. Там стоял сухолядый очкарик лет сорока, Веня, сосед сверху, и лыбился, задрав голову.
Петру Сергеевичу сделалось неловко, но тут же его и осенило:
– Венька, тут у нас ЧП сделалось, понимаешь, – дверь заперлась, на кухню выйти не можем, помоги.
– Да ладно, – усомнился сосед, – оправдываешься за свое нецензурное поведение?
– Говорю же – ЧП, – застегиваясь, возразил Петр Сергеевич, – внучка нечаянно дверь заперла и не слышит, как мы ее зовем, мультики в гостиной смотрит.
– Ни фига себе внучка, – удивился сосед, принявшись протирать очки, – так я-то как помогу?
– Ну… – засомневался Петр Сергеевич, – может, в МЧС позвонить, пусть дверь в квартиру вскроют, а там уж…
– Так сам позвони.
– Венька, блин, ну я дурак, что ли? Уж позвонил бы, – мобилы в спальне, а мы тут с Надей вышли вот пивка попить.
– А… – почему-то разочарованно произнес сосед. – Ну, я не знаю: что я им скажу? Не поверят же.
– Дык позвони, там видно будет, – закричал Петр Сергеевич, вывешиваясь с лоджии на соседа.
– Ты не выпади, смотри, – ответил тот опять с подколкой, показалось Петру Сергеевичу, – седьмой этаж не шутка, тут и вправду ЧП случится. – И пошаркал за угол.
Петр Сергеевич плюхнулся в кресло и с изумлением обнаружил, что, пока он вел переговоры, супруга нащипала еще жереха, наполнила бокалы и теперь выжидательно смотрела на него.
– Надь, ты чё? – спросил Петр Сергеевич. – А сама-то… не хочешь, что ли, по маленькому?
– А я хоть пять часов могу терпеть, – горделиво ответила супруга, – мне по х… – Тут она осеклась и засмеялась, вспомнив поговорку, что если бы у бабушки, то она была бы дедушкой, но тут же стала серьезной и сдавленным голосом сообщила супругу: – никто тебе не поможет, Петь, – опростался, давай выпьем, да и подумаем, как будем выбираться.
Они выпили, Надежда Петровна налила еще, хмель со старых дрожжей теперь разливался по телу Петра Сергеевича не ласково, а тяжело, ноги и голова начали гудеть, он тупо смотрел на жену некоторое время…
– Никто не поможет, значит? – спросил даже как будто с угрозой. – А мы, значит, всем помогай?
– Да, – пьяно мотнула она своей рыжей головой, – а ты как думал?
– А я подумал уже, – наливаясь кровью, ответил он снова с угрозой, – я счас разнесу эту дверь на хер, и чтобы белобрысой тут больше не было, – родили, пусть справляются.
– Лбом, что ли, расшибешь? – усмехнулась Надежда Петровна. – А потом Светку на улицу выкинешь, да? Развоевался! – И вдруг увидела в руках у мужа топор.
Топор был не то чтобы страшный – ладный такой топорик с покрытым охряной краской обушком, но острый: гусиные или там утиные тушки разваливал на раз по заказу Надежды Петровны. Потому и хранился в тумбочке на лоджии – для разделки. И пока Надежда Петровна рассматривала этот топорик, соображая, не ей ли сейчас придется по тушке, муж отодвинул кресло, встал и, подойдя к двери, примерился садануть обухом по стеклу.
Она кинулась на него так, что чуть не сшибла с ног:
– Прекрати! Сейчас же! – тут же метнулась к окну, завизжав со всех сил: – Светка, блядь, открывай дверь, я тебе говорю!
Петр Сергеевич, опустив топор, стоял, покачиваясь, и смотрел на дверь. Оба прислушались, из недр квартиры по-прежнему доносилось какое-то кваканье и мяуканье, Светка не показалась.
Успокоившись так же мгновенно, как и завелась, Надежда Петровна тоже подошла к двери, присмотрелась, сказала устало: