– Все расхерачить, Петя, ума много не надо, – денег только много надо будет. Ты подумай лучше, – может, отжать получится?
– Деньжишек, что ли? – ухмыльнулся Петр Сергеевич, посмотрев куда-то поверх жениной головы. – У кого? Мутит меня, Надя, от этого вот всего, возьму счас и наблюю тут. Если хочешь, вот в этот прям, в кулькас твой.
– Идиот! – снова взвизгнула Надежда Петровна. – идиот! На дверь смотри, говорю тебе, – видишь зазор?
– Ну. – (На самом деле он никакого зазора не видел, перед глазами поплыли круги.)
– Гну! Вставляй туда топор да поднажми – откроется, глядишь.
Петр Сергеевич потыкал растерянно топором, она подскочила, направила – жми!
Он почувствовал, что лезвие вошло, надавил влево, одновременно наваливаясь на дверь корпусом; пластик заскрипел…
– Давай, давай, глубже! – командовала супруга.
Он наддал и с грохотом провалился в кухню, всем телом рухнув на вывернувшийся из рук топор.
Петр Сергеевич лежал на боку, кряхтя и страдальчески морщась, над ним стояла торжествующая жена, как по команде в дверях кухни возникла Светка, – по правой брючине Петра Сергеевича расползалось темное пятно.
Надежда Петровна и Светка заметили его одновременно. Светка подошла поближе и с любопытством принялась смотреть, как пятно расползается по полу, а Надежда Петровна фыркнула и собралась было за шваброй, решив, что муж с натуги обмочился, но остановилась и спросила осторожно:
– Петь? Ты это чего – того?
Петр Сергеевич посмотрел на жену снизу-вверх невидящими глазами, просунул руку в штаны, потом посмотрел на измазанную кровью ладонь и показал Надежде Петровне:
– Как-то я… упал неловко, Надь, кровь бежит.
Она шарахнулась к столу, схватила мобильник, принялась тыкать по экрану, потом закричала кому-то: 112, 112, «скорую» сюда, муж кровью истекает!
«Прямо пароль какой-то, – усмехнулся Петр Сергеевич про себя. – какой у них отзыв, интересно?» – и привалился к стенке, пытаясь сесть.
В следующее мгновение Надежда Петровна сорвала с него штаны и прижала пузырящуюся рану на бедре кухонным полотенцем, одновременно придавливая его рукой мужа.
– Прижми, прижми, Петя, я сейчас!
Потом она снова принялась куда-то звонить, кричать и причитать, а Петр Сергеевич лежал в полузабытье, чувствуя пульсирующий ток под рукой с полотенцем, и думал, какая все это, в сущности, суета, вот все, буквально. Ни с того ни с сего ему вспомнился давний школьный урок, о дуэли Пушкина и как он умирал, хотя мог бы и не умереть. «Ну и что бы было?» – подумал Петр Сергеевич и приоткрыл глаза.
Жены в кухне не было, а Светка все стояла, как соляной столбик («сталактит, – вспомнил Петр Сергеевич, – или сталагмит?») и смотрела на ногу деда и на растекающуюся по полу багровую лужу. Они встретились взглядами, и Петр Сергеевич проговорил слабеющим голосом:
– Вот, Светка, дед-то у тебя – как Пушкин. – И потерял сознание.
Бокарнея
Посреди ночи завибрировал смартфон. Олег Николаевич спросонья принялся лапать постель – забыл, куда положил. Вибрации и зудение продолжались, потом стихли. Он сел, свесив ноги, и увидел – смартфон лежал на прикроватной тумбочке. На экране светилось время: 2:54. Он открыл вкладку, будильник был установлен как обычно – на восемь утра. Черт-те что. Олег Николаевич снова улегся, погружаясь в дрему, и тут вибрации возобновились. Он рывком повернулся к тумбочке и вдруг сообразил: звук шел из-за стены, из какого-то соседнего помещения. «Чертовы французы, – разозлился Олег Николаевич, – как они строят вообще!» Сон слетел.
Олег Николаевич встал, отдернул штору и шагнул на балкон. Улица спала. Жалюзи в домах напротив были наглухо закрыты, внизу в ряд стояли покрывшиеся росой разнокалиберные автомобили… Повеял легкий предутренний ветерок, на соседнем балконе что-то зашелестело, Олег Николаевич повернулся на звук, присмотрелся… что-то там бугрилось в полумраке… Кого и зачем будили в такой час? Ай, ладно!
Послушав журчание своей струи, – ему было тридцать шесть, еще хоть куда, но уролог как-то посоветовал «следить за напором», – он вернулся в постель досыпать.
«Возможно, она, – думал Олег Николаевич (это как-то сразу решилось, что она, не он), – возможно, она стюардесса и ей надо собраться к утреннему рейсу. Или медичка, одна из тех соблазнительных, которые излечивают страдающих уже одним своим видом. Или она…» Олег Николаевич внятно представил, как она просыпается от этих своих вибраций – в пеньюаре, да, в воздушном полупрозрачном пеньюаре! – откидывает полог (какой полог, почему? – не важно), встает, томно потягивается всем своим гибким молодым телом… Нет, не в пеньюаре, не девятнадцатый же век, – в белой шелковой пижаме! Она идет в ванную, становится под горячие струи душа…
Олег Николаевич заснул с этими грезами так сладко, что не услышал будильника и встал уже в десятом часу.
Спешить ему, впрочем, было некуда: симпозиум по проблемам сохранения региональных языков, на который его сподобился отправить родной универ, завершился накануне, и сегодня в ночь предстоял вылет домой, в Москву. Так что в запасе был целый день – на то, чтобы купить сувениры и побродить по местам, полюбившимся ему с первой – давней уже, тому десять лет, – поездки в Париж.
Так он планировал, попивая кофе в брассери и рассеянно скользя взглядом по его фасаду. Вдруг внимание Олега Николаевича сфокусировалось: кто-то как будто махал ему с балкончика, примыкавшего к его номеру. Олег Николаевич взял смартфон, навел, укрупнил кадр… Куст. Около метра высотой, коричневый ствол, как кривая бутылка, узкие длинные струящиеся пряди листьев… Они как раз и махали, и кивали под ветром. «Вот оно что», – подумал Олег Николаевич, вспомнив ночную побудку, но недодумал что и машинально сделал снимок.
На экране растение выглядело даже лучше, чем въяве, – ярче и… человечнее. Прямой пробор, волна волос до плеч – как Инка носила. «Господи, – вздохнул Олег Николаевич, – надо же, как бывшая вспомнилась». И помрачнел: и ночные грезы, и эта реминисценция были, конечно, не случайны.
За полгода с того ноябрьского стылого дня, когда она молча собрала вещи и ушла, у Олега Николаевича не было никого, и он прекрасно понимал природу взбудораживших его ночных вибраций и понимал, что собирается побродить не по своим любимым местам Парижа, а по их, приглянувшимся тогда, когда они приехали сюда отметить годовщину свадьбы.
Тут он почувствовал, что на него посматривает пара за соседним столиком, и понял, что сидит и мычит. Олег Николаевич виновато улыбнулся, те улыбнулись в ответ, отворачиваясь. Он посмотрел на себя их глазами (он часто так делал, пытаясь понять, каким его видят окружающие): худощавый мужчина средних лет, при кашне, в твидовом пиджаке, модная оправа очков… «Интересно, – подумал, – они меня принимают за своего или по-прежнему русских видно за версту? Пожалуй что, видно, как раз вот из-за попытки мимикрии». Рассчитавшись, он пошел на свой прощальный променад.
…Ночью его опять разбудили вибрации смартфона и опять в третьем часу. Самолет рулил к терминалу в Шереметьево, все подоставали свои гаджеты, и какой-то зазудел как будто под ухом. Олег Николаевич покосился на даму в соседнем кресле, та мельком глянула на него и принялась выпрастываться из кресла, а высвободившись смачно, с хрустом и шорохом покровов, потянулась всем своим обильным телом. «Боже, за что?!» – простонал про себя Олег Николаевич и закрыл глаза. Он дома. Он дома. Всё в порядке.
Утром, сверившись с планом лекций, Олег Николаевич загрузил в «Гугле» поиск по картинкам. Искомое нарисовалось тут же, в самых разных видах. Ага, это, значит, Бокарнея, пальма, вот как. «Имя красивое, – подумал Олег Николаевич, – его вполне могла бы носить какая-нибудь знойная мексиканка. Или даже парижанка, не все же они там француженки». Он добавил в поиск «купить в Москве», посыпались адреса, и через пару часов Олег Николаевич уже стоял перед шеренгой бокарней в салоне цветочного магазина, выбирая. Бокарнеи смотрели на него, одна другой краше: на тонких ножках и слоновьих, с ярко выраженными прическами «пони», струящиеся и взъерошенные…
– Вы себе или в подарок? – приветливо поинтересовалась стриженная почти под ноль продавщица.
– Себе. В подарок, – уточнил Олег Николаевич.
Одна из бокарней мотнула шевелюрой.
– Стеша, прикрой окно, сквозит, – крикнула вглубь зала стриженая. И, с улыбкой повернувшись к Олегу Николаевичу, показала глазами на ту, мотнувшую: – По-моему, вот эта вам по вкусу, берете?
«Согласны ли вы взять…» – эхом пронеслось в голове Олега Николаевича… Он глянул еще раз (Бокарнея стояла смирно) и проговорил на автомате:
– Да, заверните.
– Ну, пеленать я вам ее не буду, – рассмеялась продавщица, – а вот пакет могу предложить. Четырнадцать рублей.
– Да нет, спасибо, тут машина у меня, – отказался Олег Николаевич.
Так, на руках, он и внес ее в салон уберовского такси, пристроил у окна, сел рядом. Водитель с профессиональным пониманием посмотрел на него через плечо, кивнул и плавно тронул с места.
Они ехали долго – под шелест шин, бормотание радио, резкие внезапные гудки, – Бокарнея, прильнувшая головкой к окну, и погрузившийся в себя Олег Николаевич.
…С Инкой у них случилась донельзя банальная история: молодая аспирантка-русистка, молодой, подающий надежды кандидат наук, совместные бдения над мутными многосмысленными текстами… «Велесова книга», фигли-мигли – Мендельсон!
«Трешку» на тихой улице имени очередного военачальника, овеянного славой / завалившего трупами, им оставили родители Олега, – отец сам был из тех, хватило на домик в Подмосковье, а уж обустройство под Инкины вкусы потребовало, конечно, и репетиторств, и двойной лекционной нагрузки, и пары диссертаций для дядей с мошной – естественно, о гражданственности и патриотизме русской литературы. Но обустроились, даже жирок накопили, зажили.
И десять лет коту под хвост. Ни карьеры, ни детей, ни жены.
А остались зимний сад – в комнате, которую они планировали как детскую, – и гулкая пустота. Да и сад давно бы захирел, не присматривай за ним соседка, раз в неделю прибиравшаяся в квартире и готовившая хозяину супчики и котлетки. Теперь вот обновится – бокарнеей.