Вспомнив о соседке, Олег Николаевич поморщился: дурковатая баба, если за месяц ничего не разобьет – удача. Но чистюля, не отнять, и кухарка неплохая. Нина, да. Иногда он путался и называл ее Инной, ловил строгий взгляд и спешно поправлял себя. Она, похоже, думала, что это он со смыслом оговаривается, только смысла не было. Женщины в этой ширококостной, его примерно возраста, чувашке Олег Николаевич не видел.
Повздыхав, он присмотрел в саду место для бокарнеи – тумбочку у окна рядом с его креслом. Поставил, сел. Вышло ладно: шевелюра Бокарнеи оказалась вровень с его головой. «Ну вот и хорошо, – решил, – будем беседовать вечерами».
Он это подумал просто так, но вскоре оказалось, что всё не просто так. На третий день по приезде, ночью, когда Олег Николаевич, допив ежевечерние сто пятьдесят граммов виски, собрался в постель, Бокарнея подала ему знак.
Сначала он уловил какое-то движение – слева, боковым зрением, и подумал даже, что это «мушки», всплывавшие у него иногда в уголках глаз намеком на гипертонию, но нет: повернув голову, он увидел, что это заструилась с легким шелестом крона растения. Пара секунд, и все прекратилось, Бокарнея вновь стала неподвижной. Олег Николаевич озадаченно огляделся: окна балкона были закрыты, дымок сигареты поднимался вверх ровным облачком… Он откупорил уже закрытую было бутылку, нацедил виски в бокал… вновь посмотрел на Бокарнею. Ни шороха, ни шевеления.
Олег Николаевич встал, уткнулся лбом в холодное оконное стекло, силясь увидеть что-то в черноте двора, увидел только искаженное отражение своего лица, снова сел. И тут все повторилось: по головке Бокарнеи пробежала дрожь, послышался то ли шелест, то ли шепот – и опять тишина. В каком-то сомнамбулическом состоянии Олег Николаевич протянул руку и медленно пропустил сквозь пальцы листву, эти тонкие, длинные светло-зеленые волосы. Сверху вниз. Сверху вниз, лаская и спрашивая. И глухо повторил вслух:
– Ну, ты что? Хочешь поговорить со мной?
Бокарнея стояла покорная, не шевелясь, но откуда-то изнутри до Олега Николаевича вдруг донесся слабый, чуть пряный аромат. И пропал.
В ту ночь он крепко напился и повалился спать, даже не раздевшись.
Поутру, выскабливая в ванной свои впалые щеки, Олег Николаевич трезво рассудил, что у явившегося ему накануне должно быть какое-то естественно-научное объяснение. Самое простое было бы задать вопрос Севе Толчинскому с биофака, изрядно грузившему своих студентов экспериментами с разными растениями, но как объяснить? Был разбужен в парижском отеле застенным будильником, вообразил себе, как мальчишка, какую-то там женщину, увидел на ее балконе странный куст и ни с того ни с сего купил в Москве такое же растение, но другое, другое! а куст ему кивнул в ночи, прошептал и пахну́л? Бред же, стыдно выговорить!
В результате Олег Николаевич снова уселся за комп и принялся серфить. Час скаканий по ссылкам не дал ничего – не должна бокарнея самопроизвольно шевелиться! И пахнуть не должна! Оставалось повторить сеанс и подтвердить себе самому, что вот этого не может быть, потому что не может быть никогда.
Вечером, посмотрев программу «Время» и убедившись, что все в России идет как надо, Олег Николаевич вышел на балкон, уселся, налил виски… и затосковал. Ну на хрена он смотрит все это, что надеется узнать? По универу видно, что все потихоньку сползает в какую-то топь, в трясину. Эти чертовы KPI, эти множащиеся год от года регламенты, отчеты, обязаловка по статьям в журналах, от выпуска к выпуску все более безмысленные студенты… Он посмотрел на Бокарнею даже с какой-то враждебностью. Она стояла невозмутимая. Он отхлебнул из бокала и, как вчера, пропустил между пальцами пряди листвы. Отстранился, прислушался, вдохнул поглубже – ничего. Посидел еще с полчаса, покурил и пошел спать.
Так продолжалось несколько дней, а в воскресенье она откликнулась: он снова услышал внезапный краткий шелест и почувствовал тот волнующий, чуть пряный запах. Есть! Сердце Олега Николаевича заколотилось.
Он заговорил с Бокарнеей – тихим голосом, боясь спугнуть, – начал задавать ей какие-то глупые вопросы, а потом стал рассказывать. О себе, о своей неуклюжей жизни, о том, как оно все шло до нее и почему у него бывает так муторно на душе.
Она слушала – в этот вечер, и в следующий, и еще через день, и еще, время от времени повинуясь каким-то своим чувствам, посылая ему волны теплого сладкого аромата.
Это было вдохновляюще до невыносимости: в его жизни появилась тайна! Что она хотела сказать ему, начиная вдруг дрожать листвой и посылать волны запаха, – приободрить, утешить? Или порой дрожь вызывала ее несогласие, усилие остановить, прекратить? А может, он просто начал сходить с ума и на самом деле нет никаких дрожаний и ароматов, а это просто мерещится ему, ежевечерне накачивающему себя спиртным в пустой квартире, вот в этом искусственном зимнем саду? А с другой стороны, размышлял Олег Николаевич, пил-то он каждый день, а она на него реагировала далеко не каждый, и никакие поглаживания и задушевные монологи не помогали.
Раздираемый, с одной стороны, желанием с кем-то поделиться своей тайной, а с другой – ужасными подозрениями, Олег Николаевич решил устроить Бокарнее смотрины, пригласив двух своих давних, еще со студенчества, дружков – Сашу Куклина, работавшего в институте микроэлектроники, и Витю Локтева, трудившегося федеральным судьей. Когда-то они сошлись на баскетбольной площадке. Витя был звездой универовской сборной, Олег играл так себе, мощи не хватало, его брали за верткость и чувство паса, а пухлому малорослому Сашке и вообще бы нечего было делать на паркете, но он до тонкостей знал правила, с азартом свистел и выкидывал пальцы, показывая номер сфолившего, и так и закрепился – как судья. Ну и вот – чем-то они пришлись друг другу по нутру и сдружились. Потом, конечно, разметало, но контакты поддерживали и пару раз в год обязательно встречались за бутылкой – подвести предварительные итоги, как это Виктор называл. Пора и теперь подвести, решил Олег Николаевич.
«Посидеть» оба согласились без разговоров. Виктор уточнил, правда, не юридический ли у Олега Николаевича вопрос, но, узнав, что нет, успокоился и пообещал «кое-что прихватить». Саша ничего не пообещал, но в пятничный вечер оба заявились с бутылками, причем оба, как сговорились, с текилой. Олег Николаевич даже растерялся немного, он-то думал, что литра привычного ему «Баллантайна» будет более чем достаточно, и приготовил к выпивке довольно скромную и явно не избыточную закуску. Но, как говаривала в таких случаях Инка, «никто же не заставляет вас выпить все, что есть в доме». Ага, русских никто никогда не заставляет, всё сами, будь они хоть трижды учеными.
Уселись в зимнем саду, вокруг кургузого столика, – Олег Николаевич в кресле рядом с Бокарнеей, гости – на раскладных деревянных стульях. Виктор, не бывавший в квартире Олега Николаевича со времен его свадьбы, озирался-осматривался, одновременно стараясь как-то пристроить торчащие над столиком колени, а Саша, помогавший в свое время с обустройством сада, только глянул мельком и спросил:
– Олежа, может, на кухне сядем, привычнее как-то?
– Не-не, – не дал Олегу Николаевичу ответить Виктор, – тут все по уму: регулярная ландшафтная архитектура, и мы, значит, в кущах.
Он засмеялся, довольный своим остроумием, потом подчеркнуто посерьезнел и добавил:
– Регулярность – это важно, братцы! Она должна быть во всем, а в сексе особенно!
Он опять рассмеялся, но, глянув на Олега Николаевича, затих и принялся двигать блюдце с мясной нарезкой. Олегу Николаевичу показалось, что Бокарнея шевельнулась.
Саша перехватил его взгляд, спросил удивленно:
– А это что за чудо? Нина принесла?
– Нет-нет, – заторопился Олег Николаевич, – это я сам… – он улыбнулся, выдавливая шутку: – знакомьтесь, ее Бокарнея зовут.
– Интересное растение, – проговорил Саша, разглядывая, – нетривиальное, я бы сказал.
Олег Николаевич вдруг смутился, но выручил Виктор, с хохотком спросивший:
– Так что, за нее выпьем? Или за встречу?
Выпили за встречу, конечно.
Разговор потихоньку оживился и потек, петляя, как обычно на таких посиделках, от работы и дел у общих знакомых до путинистов и либералов. О женщинах не заговаривали, входя в положение Олега Николаевича. Однажды только Виктор заикнулся было, забывшись, о холостяцком быте хозяина, но тут же и осекся, вернувшись к излюбленной своей теме несправедливости общества к судьям, которые пашут, рассматривая за год по триста-четыреста дел, и всем плевать, каково это.
Саша, слушая, только шумно вздыхал, оглаживая животик. Олег Николаевич сочувственно поддакивал, морщась от непоколебимой Викторовой убежденности в своей правоте, и посматривал на Бокарнею – как она?
Она не подавала никаких признаков, и, улучив момент, Олег Николаевич приободряюще провел рукой по ее кроне. Мгновение, второе… – и да! Вот! Пахнуло!
– Мужики, – проговорил, поворачиваясь к приятелям, – вы ничего… не чувствуете?
– В смысле? – переспросил Виктор.
Саша следил за рукой Олега Николаевича.
– Ну, в смысле – запах? Вроде как жасмина?
– Жасмин?! – еще больше удивился Виктор. – Какой жасмин? у тебя же нет его тут.
Саша покачал бокал перед глазами, пригубил, опять покачал, сказал:
– Если честно, я запах вискаря чувствую. А ты, – (Олег Николаевич силился улыбнуться), – жасмина? От нее? – Саша кивнул на Бокарнею и внимательно посмотрел Олегу Николаевичу в лицо.
Тот смешался. Он хотел ответить честно, но понял, что это было бы глупо: они ничего не почувствовали – о чем говорить?
– Давайте-ка я перемену блюд устрою, – неловко пошутил Олег Николаевич, собрал блюдца и пошел на кухню.
Вернулся – и натолкнулся на вопрошающие взгляды, – приятели явно что-то успели обсудить.
– Что? – Он с вызовом посмотрел на них и сел. – Пришли к выводу, что крыша у меня поехала?
– Крыша, Олежа, – это не из твоего репертуара, успокойся, – мягко сказал Виктор. – Мы просто решили, что надо еще принять, а ты с какими-то бутербродами.