ь левой ладонью. Были у меня и встречи, на которых мне подавали, именно так, подавали для рукопожатия лишь кончики пальцев…
Разумеется я не думаю о том, как пожимать руки при знакомстве и не пытаюсь вспомнить все, что знаю о рукопожатиях из НЛП. Я просто подхожу к столику, радушно улыбаясь. Но то, что происходит в ответ, дает мне два, таких себе, интересных сигнала. Потому что когда я и полковник подходим к столу, не происходит ничего. Вообще ничего. Появление у стола официанта вызвало бы большее оживление. Возникает какая-то едва уловимая неловкость. Мы не садимся, потому как по логике, приглашенную сторону должны пригласить. Это нормально, встретить своего гостя встав, и как минимум протянув руку, ну или хотя бы словами или жестом показать мол, прошу, располагайтесь. Никто не требует отодвигать нам стулья и встряхивать салфетки.
Но трое мужчин, уже сидящих за столом, просто сидят на своих местах, смотрят на меня и полковника, и молчат. Если они и испытывают радость от нашего появления, то они ее очень умело прячут за абсолютно непроницаемыми, будничными лицами. Они просто смотрят на нас. И все.
Ну что же, а так даже будет интереснее. Моя радушная, но если честно все же не искренняя улыбка, которую я натягивал для знакомства, сменяется совершенно искренней улыбкой, которая, если я не контролирую свое лицо, появляется всякий раз, когда мне становится чертовски интересно.
Я отодвигаю стул от большой, длинной стороны стола и ставлю его в торце. Справа от меня, с совершенно равнодушным видом, Федор Михайлович берет второй стул и, чуть сдвинув его в мою сторону, садится. Таким образом, я сижу во главе стола, по правую руку – Федор Михайлович, по левую, напротив полковника, оказывается незнакомый мужик, лет пятидесяти пяти, внешне очень напоминающий режиссера Эльдара Рязанова. Даже то, что он сидел на скамье, завалившись вперед на стол, облокотившись на широко расставленные локти, не скрывало его большого роста. Вероятно он был никак не ниже моих 186, а весил явно за сто двадцать.
Следующим сидел пожилой европеец, судя по загару долго живший в жарких странах, а судя по сетке морщин, в жарких и сухих странах. Надменный взгляд выдавал в нем англичанина так же верно, как мог бы это сделать красный паспорт со львом и единорогом на обложке.
Я уловил чуть растерянный и даже раздраженный взгляд сидящего последним, в углу, сэра Александра.
Вероятно, англичанин рассчитывал, что я сяду напротив него, поближе к единственному знакомому человеку из троицы. Таким образом полковник должен был бы сесть слева от меня, напротив пожилого джентльмена. Итак, первый вывод – именно загорелый товарищ в этой троице главный. Понять, кто из твоих контрагентов принимает решение – это уже половина дела. Ну а второй вывод, который прям-таки напрашивается из дужного, коллективного молчания – это сговор. Джентльмены решили провести с нами не дружескую, партнерскую встречу, а показать, кто тут пишет сценарий, а кто лишь актер, произносящий реплики? Ну-ну…
– А что, товарищ полковник, стоит пожалуй с пива начать? – Совершенно не обращая внимания на троих, сидящих за пустым столом мужчин, говорю я. Говорю на английском, поскольку сегодня Федор Михайлович заверил меня в отличном знании языка Шекспира. Но мое обращение по-английски – это максимум, на что могут рассчитывать эти три импортных гражданина. Если они хотели поставить меня в какое-то неловкое положение, встретив молчанием – ну, кххм, может в их развед школах, в теории, это бы и сработало, а вот на практикующем бизнесмене такие заходы, ну не работают.
Полковник умен, он тут же ловит мое настроение и подхватывает партию.
– Согласен, по паре пива пока ждем, а под горячее шнапс.
Полковник оборачивается и взглядом, вот что значит школа, заставляет идущего к какому-то соседнему столику молодого официанта забыть предыдущие намерения и тут же подойти к нам. Федор Михайлович протягивает склонившемуся к нему парню, невесть откуда взявшуюся в зажатых пальцах раскрытой ладони голубую купюру и что-то негромко говорит на немецком. Лицо официанта чуть вытягивается в удивлении, но он тут же начинает улыбаться и протягивает нам отпечатанное на паре листов меню. Жестом оскорбленного завсегдатая полковник отводит меню и, театрально приложив указательный палец к губам, будто представляя воочию то, что говорит:
– Четыре пива, два просто холодных и два ледяных, бутылку грушевого, нет, яблочного шнапса. Сосисок-колбасок на свой вкус, пару картофельных салатов. Максим Александрович, на горячее шницель?
– Федор Михайлович, тут же конвейер, они тебе шницель за десять минут принесут, не заказывай пока.
– Шнапс будут пить все господа? – вежливо интересуется официант.
И вот тут я действительно понимаю, что в той школе, где я учился своему умению вести переговоры и общаться с контрагентами, полковник мог бы быть преподавателем.
С удивлением взглянув на официанта, будто бы не понимая сути вопроса, Федор Михайлович переводит взгляд на по прежнему молчащих мужчин напротив. Как будто только увидев, что мы не одни за столом, полковник оценивающим взглядом проходит по каждому, не долго, по секунде на лицо, но этого хватает, чтобы они смутились. Разумеется, никто из них не отвел, не опустил глаза, наоборот, были чуть раздвинуты губы, в инстинктивном, не контролируемом оскале, выпячены подбородки, пальцы получили импульс на сжатие в кулак. Все это было сделано не рационально, просто сидящие напротив полковника люди были далеко не мелкого калибра, и если бы я не умел видеть такие вещи, я бы решил, что они никак на осмотр не отреагировали.
– Мы продолжим пенисами меряться, или поговорим? – Спокойно спрашиваю я и, не дожидаясь ответа от сидящих за столом поворачиваюсь к официанту. – Десять пива, пять холодных, пять ледяных. Два шнапса, яблочный, – киваю полковнику, – и грушевый. Пить будут все. Поэтому с колбасами не жадничайте.
– И как там в коридорах власти?
– Все как всегда, темно, где-то пыль уже под дверями, где-то новую табличку владельца уже не прикрепить, так дверь шурупами истыкана. И за каждой дверью кто-то что-то шепчет.
– В коридорах так всегда…
Через двадцать минут, когда просто холодное пиво уже допито, а ледяное как раз нагрелось до нужной температуры, когда бутылки шнапса уже дошли до философского уровня наполовину полных, или наполовину пустых, за столом сидели не пятеро представителей трех стран, а просто опытные, интересные, не глупые, оттого обладающие отличным чувством юмора мужчины.
Я и сэр Александр, как единственные знакомые, представили всех всем. Мы же, на правах самых молодых участников застолья, заполняли паузы, то и дело возникающие в беседе.
Разумеется крупный, похожий на Рязанова, мужчина оказался целым израильским генералом, Бен-Гуром, а загорелый джентльмен представился как сэр Реджинальд, без звания, просто представитель спец служб ее Величества.
– Я заметил, что ты официанту двадцатку сразу дал, это что? В России новая культура давать чаевые? – Продолжая обычный застольный треп ни о чем Бен-Гур обратился к полковнику.
– В России вообще культуры чаевых нет. У нас половина не дает чаевых, потому, что на ресторан деньги есть, а оставить сотруднику – жалко. Вторая половина мнит себя интеллигенцией, и потому боятся обидеть официанта подачкой. Ну а третья половина, – полковник сам смеется над своей математикой, – третья половина говорит, мол, им ведь на работе чаевых не дают, а почему они должны…
– И вы боретесь со злом неблагодарности давая чаевые заранее? – Смеется сэр Александр. Он уже осознал тактическую слабость своего места за столом и пересел на сторону Федора Михайловича, справа от полковника.
– Отнюдь. У меня не высокие мотивы, а самые что ни на есть низменные. Вы замечали, что официанты становятся исключительно усердными, как только почуют запах денег. Например на банкете. Готов на пари. Никто не оставляет чаевые на банкете, верно? Ну в самом деле, когда вас и еще сотню гостей пригласили на ужин, ну какие тут чаевые? А мне, джентльмены, очень нравится, когда меня хорошо обслуживают. За это я готов тысячу рублей отдать. Вот я и даю официанту в начале банкета пятьсот рублей, и, чаще всего, мне начинает нравиться обслуживание.
– Только джентльмены, как человек ближе всего знающий внутреннюю кухню, – с улыбкой, но вполне серьезно говорю я, – рекомендую вам всегда, особенно когда, как сказал полковник, показываете запах денег, оставаться предельно вежливым с работниками ресторанов, иначе вам за ваши же чаевые в суп плюнут, просто так, из классовой ненависти.
Все сидящие за столом на мгновение задумываются и смотрят в свои тарелки. Я смеюсь и мы снова выпиваем.
– Кстати, Максим, как вы вообще решились открыть свои рестораны? – Ставя рюмку на стол спрашивает израильтянин.
– А это не я, это жизнь. Я просто увидел. – И видя непонимающий взгляд Бен-Гура я пояснил. – В жизни всегда есть дуальность. Черное-белое, мужчина-женщина, свет-тьма. То же самое и в экономике. Если появился один игрок на рынке, тут же появится другой, прямой конкурент. Кола и Пепси, Мерседес и Лексус, Макдоналдс и Максим. Вы знали, что после открытия первого Макдоналдса в России, в Москве, на Пушкинской, в девяностом году, в течении шести лет, до конца девяносто шестого, в России было открыто лишь двенадцать ресторанов? А в девяносто восьмом, за один только год их было открыто девятнадцать. Нам это на эконом теории, в самом начале обучения в универе рассказывали. Лекции были не особо интересными, поэтому времени подумать над словами преподавателя даже на парах хватало.
– И вы, студент, решили стать конкурентом Макдоналдсу.
– Хотел бы я ответить «да». – Я смеюсь. – Но откровенно, первую столовую я открыл, чтобы самому подешевле питаться.
– И сколько, вы уже двадцать лет работаете в «Максиме»?
– Ну, у моего директора по кадрам бонус зависит от средней продолжительности работы сотрудников, поэтому она в конце каждого финансового года бегает по отделам и просит никого не увольняться еще хотя бы годик. У женщины трое детей, все ее жалеют, вот и сидят, в «Максиме».