С другой стороны, я могу говорить что угодно, он будет слушать и никуда от меня не сбежит. Вот только, даже если он и станет на сторону света, что это поменяет, когда люк откроется и в него заглянут стволы пистолетов? Но, не буду забегать вперед, о возможной пуле в голову подумаю, когда увижу этот самый пистолет. Очень многие путают «срочно» и «важно». Я – вижу разницу…
– У нас не как у римлян. У нас, Максим, как у викингов. Вы знаете, что бог Один потерял глаз, взглянув в колодец знаний? Глаз за знания. Вот так и у нас, я заплачу своей жизнью за знание того, что не смог остановить того монстра, в которого превратилась моя организация. Вы Максим, наверняка в музее Прадо бывали. Помните, «Сатурна», Рубенса или Гойи? Милые картинки, на которых Кронос-Сатурн пожирает свое дитя? Мне кстати более поздний Гойя нравится, он сильнее, мощнее как-то. Вот и «Гринго» меня сегодня сожрет. А все по той же причине. Потому что боится, что я ему угрожать стану. Я, его сын, ему угрожать… Смешно. А сына жалко. Моего сына жалко. И его тоже так же сожрут. Ему отца не араба может не сейчас, может потом вспомнят. А может он и сам себя убьет. Если он и в правду эту девочку, еврейку, любит, если у них все всерьез, то он, после того как ее убьет, и сам человеком не останется. А он ее непременно убьет. Ему с ней быть не позволят. Я же вам говорил Максим, лучше бы вы ее там, на яхте… Сколько проблем бы решилось…
Мы снова сидим в темноте. Мне нравится ход мыслей Пателя, поэтому я не прерываю его. Я его очень внимательно слушаю, а сам вспоминаю. По шагам. Выход из подвала в коридор. Комната, кухня, небольшая гостиная. Я сканирую каждый сантиметр памяти, в поисках оружия. Нас наверняка вытащат из подвала. С нами наверняка побеседуют. И не только потому, что будут искать Кохинур, но и просто для удовлетворения садистских потребностей. Монолог злодея в кино это не просто фантазия режиссера. Признание нужно всем, и получить признание правоты, или страх, или ненависть в глазах жертвы – это то, что, как я надеюсь, нужно любому злодею. Очень надеюсь, что я прав.
– Кстати, все забываю спросить, откуда у вас новая одежда? – Вероятно тело Пателя уже затекло, по крайней мере он начинает ерзать, чтобы как-то сменить положение рук. – Я ведь вас с десятью фунтами пару часов назад отпустил, откуда вещи? Или вы помимо хранилища, еще и магазин ограбили? Так ведь в Англии сроки суммируются, здесь сидят по совокупности преступлений…
– Ну что вы сразу о преступлении. Я заработал около двух миллиардов за двадцать лет, это, – я делаю небольшую паузу, чтобы прикинуть цифры, – это почти двести пятьдесят тысяч в день. Почему сегодняшний должен был стать исключением?
Сингх едва слышно хрюкает, вероятно так он смеется.
Мне тоже весело. Но от веселья я тут же перехожу на менее приятные мысли. У меня нет плана, я не вижу выхода, я не знаю, как мне отсюда выбраться. Причем из-за того, что вот уже почти который день я почти исключительно говорю на английском, думал я тоже на нем.
Наверное, я слишком задумался. Потому что я даже не понял, как я произнес вслух: «Господи помоги мне!».
И в этот момент из-под потолка раздался такой знакомый, такой приятный и впервые приятный голос:
– Я бы не уповал на супер героя из библии, а заручился поддержкой более материальных ребят.
Глава 30
Возможно, дверь люка уже была какое-то время открыта. Дом был совершенно темным, не горела ни одна лампа, а шторы на окнах, даже небольшое окошко на входной двери, были задернуты плотными портьерами.
Мои глаза отлично привыкли к темноте, но все же я опознал его по голосу, спортивную фигуру и серый костюм дорисовало уже мое воображение.
По лесенке в подвал спускался серый слуга. Щелкнул выключатель и помещение сначала наполнилось каким-то электрическим пощелкиванием, и только через пару секунд осветилось тускло-белым светом.
Он что-то говорит на незнакомом мне языке, Патель ему даже отвечает, но это не диалог шефа и подчиненного. Это разговор друга, пришедшего к умирающему больному, и самого больного, который уже смирился с исходом болезни. В этом царстве уныния и безнадеги совершенно не хватает лучика света. Как там Добролюбов писал о героине «Грозы»? Я не специалист по этим вопросам, но мне срочно нужно вызвать в этот подвал Катерину!
Я уже пускал пробный шар, когда говорил, что Сингху не так важна судьба его сына, как судьба Пакистана. Он в ответ промолчал. Как «сплит» в боулинге, когда после первого броска две кегли остаются стоять по разным сторонам дорожки. Шансы выбить все конечно есть, но нужно очень постараться…
– Мистер Патель. А вам не приходило в голову, что ваши знания и опыт могут быть применены не только внутри какой-то организации, но и в масштабах, прям не знаю, страны?
Мимо. Он меня не слышит. А ведь сейчас все может окончиться очень плохо. Очень скоро и очень плохо. Для меня. Ведь я не нужен ни Пателю, ни тем более его серому слуге. Сейчас они пустятся в бега а меня, либо сами убьют, либо, что будет иметь такие же результаты, оставят меня тут.
Время, очень мало времени. Мне нужно очень быстро стать лучшим другом для Пателя. А кто такой друг? Это тот, с кем тебя связывают отношения, основанные на понимании, уважении и наличии общих интересов. А еще, друг готов подставить тебе плечо, чтобы подтолкнуть из темного здесь и сейчас в светлое там и скоро. Ну что же, не самый оригинальный прием. Показать проблему и даже чуть сгустить краски вокруг нее, а потом дать понять собеседнику, что только ты можешь его из этой ситуации вытянуть. Я уже набрал воздух в грудь, чтобы начать рассказ, но Патель меня опередил.
– Вы знали, что в бутылке с водой простая стекляшка?
Два варианта ответа. Либо «да», либо «нет». И у обоих вариантов есть и плюсы и минусы.
Мой мозг заточен на то, чтобы получать прибыль, получать выгоду из любой ситуации. Может я неисправимый оптимист, но я и правда не вижу смысла планировать что-то с отрицательным результатом. Я не буду браться за дело, если допускаю проигрыш. А если я вынужден за него взяться, если у меня нет варианта отказаться от участия – ну ок, просто буду рассматривать плюсы и к ним идти.
– Да, я знаю, что в бутылке стекляшка за восемь фунтов.
Я впервые вижу, как мои слова бьют человека. Он умен. Он очень умен. И он отлично знает свою организацию. Не может террористическая группа быть «социально ориентированной». По определению, по самой сути такой организации, все, кто не стоит в самом верху – материал. Расходники. Солдаты. Если солдат ошибается – его наказывают. Если его ошибка фатальна – таким же будет и наказание. И причина ошибки никого не волнует. Так же, как и предыдущие заслуги. Корпоративная память она такая…
Патель очень умен. Он отлично знает, что означает мой ответ. Вероятно, в отличие от моих эмпирических размышлений о жестокости его организации. У него есть вполне конкретные примеры, это доказывающие.
Никому не интересно, почему человек, на которого Патель поставил – предал. Этого человека разумеется убьют, но и пакистанца наверняка накажут. Значит у нас уже есть общие интересы, а это первый шаг к дружбе.
– И вы скажете где находится Кохинур?
– Это не тот вопрос, который вы хотите задать. Вас интересует, поверят ли вам, что вы не знали про подлог. Но даже это не главное. У нас в России есть такой анекдот, про украденные ложки. То ли он украл, то ли у него. Главное, что он был замешан в истории с воровством.
Он это знал. Но одно дело просто знать что-то внутри себя, и совершенно другое, когда это говорит кто-то еще. Свои мысли еще можно спрятать за ширму «это я так думаю, другие так не решат». А вот когда вам вслух говорят…
– А вы Максим, храбрый человек. Ведь вы не можете не понимать, что мне ничего не стоит вас убить.
– Я не храбрый, я умный. Храбрец может выиграть бой, а войну выиграет только умный.
Тем временем серый костюм освободил руки пакистанца от пластиковых стяжек и помог ему подняться на ноги. Вот он, момент истины. Либо сейчас они вдвоем поднимутся в дом и я их никогда больше не увижу, либо мы сделаем это втроем. Во втором варианте у меня появляется шанс прожить чуть больше, чем несколько часов.
– Мистер Патель, помните, вы говорили про мишень на спине? Если вы оставите меня тут и просто попытаетесь спрятаться, вы всегда, всю оставшуюся жизнь, станете искать маленькую красную точку лазерного прицела у себя на груди.
– У вас есть план?
План? Есть ли у меня план? Да откуда? Я конечно умею видеть во всем позитив и находить лазейки в самых плохих обстоятельствах, но, черт побери, подвал, скованные руки и международная группа террористов с ядерной бомбой в качестве противника. Да тут без вариантов, самое время начать молиться!
– Разумеется, вы же не думаете, что я бы ввязался в такой переполох без четко подготовленного плана. – Едва заметная улыбка. Даже если он на меня не смотрит, в голосе она будет очень четко заметна. А еще снисхождение. В моем голосе явно слышны нотки превосходства человека, все заранее предусмотревшего и радующегося тому, что все идет по его сценарию. – Вы не забыли, что за мной стоят разведки не одной, а трех стран? Просто следуйте за мной и вы не только снимите с себя метку, но еще и, вполне возможно, сможете восстановить отношения с сыном.
Резкий, неожиданный рывок. Я и не предполагал, что он может так стремительно двигаться. Я все еще сижу на тюфяке со скованными пластиком за спиной руками, Патель уже успел, с помощью серого слуги подняться и даже чуть размяться. Поэтому ему было очень не трудно подскочить ко мне и ударить ногой. Я заваливаюсь на бок, стараясь оказаться лицом к пакистанцу. Поджатые колени и лицо прижатое к груди это все же хоть какая-то защита. А еще бить человека в лицо сложнее, чем в спину.
Меня бьют, а я радуюсь. Это было бы замечательным началом какого-нибудь женского романа из серии пятидесяти оттенков чего-нибудь. Только тут не книга. Тут подвал. И меня бьет человек, от которого зависит, выйду я из него или нет. И я радуюсь. Не потому, что бьет – значит любит. А потому что бьет – значит видит во мне что-то. Когда-то в детстве я, как и все мои одноклассники, ходил на занятия в спортивные секции. Один из тренеров как-то, в ответ на жалобу моего товарища о том, что тот на него постоянно орет, ответил, что он ругает только тех, в ком видит потенциал, кто может чего-то достигнуть. На простых увальней, у которых нет будущего в спорте, тренер никогда не орет. Зачем?