Это были не «отдельные» случаи. 190 из 300 анархистов из числа бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев начинали свою революционную борьбу в других партиях или же, напротив, примкнули впоследствии к таковым, отойдя от анархизма[124]. Для периода 1905–1907 годов, несомненно, более характерным было движение в сторону анархизма, нежели от него. В начале 1905 года в местах активной деятельности анархистов, в особенности в черте еврейской оседлости, некоторые социал-демократические, бундовские и эсеровские организации стали распадаться, а в мае 1905 года к анархистам перешла почти вся эсеровская организация Белостока, центра российского анархизма в Западных губерниях.
Многие анархисты отличались особым складом характера, реактивными реакциями на те или иные обстоятельства, едва ли не врожденным бунтовским духом.
Иосиф Генкин, перевидавший на своем долгом тюремном веку множество анархистов и оставивший очень живые характеристики известных деятелей движения, писал, что Битбеев (Бидбей) нравился ему всегдашней готовностью «первым начать бунт против тюремного начальства и поддержать малейший (безразлично, по какому поводу и какой важности) протест против прижимок и репрессий»[125].
Николай Дивногорский (Ростовцев, Толстой), «человек подвижной и непоседливый, имел характер непосредственный, темперамент сугубо-сангвинический». Будучи еще толстовцем (отсюда одна из его кличек), возмущенный положением рабочих на фабрике, где он работал табельщиком, чтобы распространять толстовское учение, Дивногорский стал их подбивать сжечь фабричные помещения, стихийно придя к идее «фабричного террора». В другой раз Дивногорский, не таясь, накопал картошки на огороде какого-то помещика и стал ее печь на костре. Помещик, очевидно, взглядов Толстого не придерживался, и пойманного с поличным Дивногорского побили. В ту же ночь Дивногорский поджег усадьбу помещика. Так что к моменту издания им прокламаций с призывами к фабричному и аграрному террору, которые он разбрасывал из окна железнодорожного вагона, Дивногорский уже имел собственный практический опыт в этом деле.
Дивногорский был арестован при ликвидации группы безначальцев в Петербурге в 1906 году. Находясь в заключении в Трубецком бастионе Петропавловской крепости, симулировал сумасшествие и был переведен в психиатрическую больницу Святого Николая Чудотворца. В ночь на 17 мая 1906 года Дивногорский бежал из больницы, нелегально перешел границу и обосновался в Швейцарии, традиционном прибежище российских анархистов. Однако швейцарская скука была не для него: в сентябре 1907 года вместе с двумя подельниками он попытался ограбить банк в Монтрё, оказав при этом вооруженное сопротивление полиции. Дивногорского приговорили к 20 годам каторжных работ; однако в том же году он умер в своей камере в Лозаннской тюрьме. По одной версии причиной смерти был сердечный приступ, по другим данным Дивногорский совершил самосожжение, облив себя керосином из лампы.
Ольга Таратута, вспоминая своих товарищей по 1905 году, воспроизвела следующий характерный эпизод. Хозяйка одной из конспиративных квартир угостила собравшихся там анархистов вишневкой. «Кто-то спросил: – А за что же нам выпить? Один из присутствовавших ответил: – Выпьем за то, чтобы никто из нас не умер на своей постели… Все чокнулись»[126]. Для троих подельников Таратуты по метанию бомб в кофейню Либмана пожелание сбылось. 22-летняя Белла Шерешевская, 21-летний столяр Моисей Мец и 18-летний Иосиф Бронштейн были повешены. 30-летняя Таратута и 21-летний Станислав Шашек по этому делу получили по 17 лет каторжных работ. Впрочем, Таратуте тоже не было суждено умереть в своей постели: она была расстреляна в период Большого террора 8 февраля 1938 года по обвинению в анархистской и антисоветской деятельности.
Революционное нетерпение и стремление применять наиболее решительные методы борьбы против существующего строя, прежде всего террор, объяснялись также весьма юным возрастом и невысоким уровнем образования анархистской массы.
В. В. Кривенький рисует следующий обобщенный портрет анархиста периода 1905–1907 годов – «это “пассионарный” молодой человек 18–24 лет, имеющий начальное образование (или без него) и представляющий, как правило, маргинальный слой общества, а во многих случаях дискриминируемое национальное меньшинство. Среди анархистов преобладали евреи (по отдельным выборкам их число достигало 50 %), русские (до 41 %), украинцы (до 35 %)». Руководители и организаторы движения были также достаточно молоды – к началу революции 1905–1907 годов их возраст в основном не превышал 32 лет[127].
По данным В. Д. Ермакова, изучившего биографические данные 300 анархистов, на момент активного участия в революции 1905–1907 годов их социальная принадлежность выглядела следующим образом: рабочих – 191 (63 %), учащихся – 50 (17 %), служащих – 33 (11 %), интеллигентов – 10 (3 %). По-видимому, все исследуемые анархисты были грамотными, однако уровень их образования был невысок: низшее образование имели 133 человека (44 %), домашнее – 110 (36 %), незаконченное среднее – 20 (7 %). Среднее образование имели лишь 12 человек (4 %), в высших учебных заведениях училось 17 человек; однако закончил лишь один из них, остальные 16 (6 %) дипломов так и не получили. По мнению исследователя, «человек, считавший себя представителем анархизма в… 1905–1907 годах, выглядел приблизительно так: мужчина, неквалифицированный рабочий, еврей по национальности, с низшим или домашним образованием, в возрасте примерно 18 лет с довольно неустойчивыми политическими взглядами»[128].
Типичный образ русского анархиста начала века попытался «смоделировать» Б. И. Горев: «Три главных центра русского анархизма Белосток, Екатеринослав и Одесса создали и три наиболее распространенных типа русских анархистов: еврейского ремесленника, по большей части почти мальчика, нередко искреннего идеалиста и смелого террориста; заводского рабочего-боевика, непосредственную натуру, который, как екатеринославец Федосей Зубарь, “ни одной книги не прочел, но в душе анархист”, ненавидевший всякую власть “до боевого стачечного комитета включительно”, и, наконец, одесского “налетчика” – прожигателя жизни». Для завершения галереи «анархистских типов» Горев считал необходимым добавить к трем основным еще «интеллигента, обыкновенно бывшего с.-д. или с.-р., оратора и демагога, а также крестьянина… поджигающего помещичьи усадьбы или вступающего в шайку “лесных братьев”»[129].
Как бы ни были велики расхождения между различными течениями российского анархизма, все они признавали терроризм обязательным условием или, на худой конец, симптомом революционной борьбы.
Особенности анархистских теорий, а также «кадровый состав» анархистских организаций и групп обусловили то, что они оставили в истории революционного движения в России начала ХХ века наиболее кровавый след, принеся одновременно наиболее многочисленные жертвы на алтарь терроризма.
«Патриотический» терроризм в Российской империи
Обычно терроризм в Российской империи ассоциируется с левыми радикалами. Бесспорно, инициаторами «диалога» с властью посредством бомб и револьверов были левые, и львиная доля терактов и, соответственно, их жертв – преднамеренных и еще в большей степени случайных – на их совести.
Менее известно зеркальное отражение левого терроризма – терроризм справа, так сказать, из «патриотических» побуждений.
Речь идет не о правительственном терроре, вроде предания гражданских лиц военно-полевым судам в мирное время или бессудным расстрелам в ходе подавления вооруженных восстаний, например в декабре 1905 года в Москве. Я имею в виду «общественную инициативу», стремление защитить власть или услужить ей доступными пониманию «инициативников» способами.
Первая попытка такого рода была предпринята после цареубийства 1 марта 1881 года. Идею создания тайного общества для борьбы с крамолой и использования для этого террористических методов выдвинул (точнее, приписал ее себе) не кто иной, как Сергей Юльевич Витте, в то время служащий Юго-Западных железных дорог в Киеве. Под впечатлением известия о цареубийстве он отправил в Петербург своему дяде-генералу письмо, в котором заключал, что «с анархистами надо бороться их же оружием. Следовательно, нужно составить такое сообщество из людей безусловно порядочных, которые всякий раз, когда со стороны анархистов делается какое-нибудь покушение или подготовление к покушению на Государя, отвечали бы в отношении анархистов тем же самым, т. е. также предательски и также изменнически их бы убивали»[130].
Витте был вызван в Петербург, был принят министром императорского двора графом Илларионом Воронцовым-Дашковым, близким другом императора Александра III, и флигель-адъютантом, полковником, графом Павлом Шуваловым. Они приняли его в тайное общество, именуемое «Святой дружиной» (в литературе более известно под названием «Священная дружина»). В состав дружины входили представители аристократии, высшего чиновничества, гвардейские офицеры. В «дружинниках» состояли 62 лица из свиты Его Величества, 17 дипломатов, немало будущих министров, будущий председатель 3-й и 4-й Государственных дум М. В. Родзянко и вовсе неожиданные люди, вроде известного врача-окулиста А. Н. Маклакова – отца будущего видного деятеля партии кадетов В. А. Маклакова, или композитора Петра Ильича Чайковского. В литературе этот казус объясняют тем, что Петр Ильич получил незадолго до этого через К. П. Победоносцева (тоже члена «Святой дружины») 3000 рублей (большие по тем временам деньги), причем с уведомлением, что возвращать их не нужно. Ну вроде как и неудобно было не вступить[131].
Всего дружинников насчитывалось 729 человек. Строилась дружина по принципу масонской ложи, и, видимо, с учетом опыта революционных организаций. Все было как у «настоящих» – ЦК, Исполнительный комитет и, как положено, «пятерки».
В точности как в «Народной расправе» Сергея Нечаева. Были образованы территориальные комитеты в Киеве, Нижнем Новгороде, Харькове, Новочеркасске и других городах, а также заграничная агентура. В деньгах нужды дружина не испытывала: были проведены сборы среди членов и сочувствующих, получен как будто внушительный взнос от императора, да к тому же один из дружинников и богатейших людей России Павел Демидов, князь Сан-Донато, не скупился в расходах на святое дело. Только фонд на агентурные нужды составлял 300 тысяч рублей, что позволило дружине создать отделения в 30 городах страны и заграничные резидентуры в Париже, Берлине и Вене.