Идеи, которые с такой непосредственностью излагал Алисов, что называется, носились в воздухе. Особенно это касалось децентрализации террора и, самое главное, его систематичности. Казалось, что народовольцы потерпели неудачу вследствие того, что не смогли сделать террор непрерывным. Так рассуждали не только эмигрантские публицисты, но и те кто пытался продолжать борьбу в России.
С.М.Гинсбург, принимавшая активное участие в попытках возродить централизованную революционную организацию и возобновить террор во второй половине 1880-х годов, писала П.Л.Лаврову в начале 1888 г. об одной из постнародовольческих групп, пытавшихся восстановить и реформировать «Народную волю»: «Собственно говоря, все изменения Н.В. состоят в том, что... будет большее разделение труда для избежания сильных провалов, т.е. кружки боевые будут знать только свое дело, часть, заведующая культурным делом, ни во что не вмешивается и, для большей прочности, разделяется на террористические группы… Решено террористические факты производить через каждые 6 месяцев, для чего нужны 3—4 человека и 6 тысяч денег. Заведующий печатным делом должен готовить к каждому факту дельное объяснение... Я в ужас прихожу, когда подумаю, на что люди несут столько жизней, столько сил, могущих так много дать нашему времени»[216].
Гинсбург поясняла, что когда она сама «говорила о полезности террористического факта», то имела в виду общество, которое, как ей казалось, «могло бы воспрянуть духом, увидев, что революция в России не подавлена». Однако, прислушавшись к голосу общества, Гинсбург пришла к выводу, «что не только не один, но и несколько фактов, разделенных хотя бы и 6 месяцами, ничего не скажут обществу, как только то, что несколько лиц, не имеющих за собою никакой силы, выстрелили или подожгли». Террор эффективен тогда, считала Гинсбург, когда его осуществляет сильная революционная организация, имеющая связи с обществом и рабочими и учитывающая в своей деятельности их настроения. Террор, по мнению корреспондентки Лаврова, должен быть центральным: «Я понимаю крупный погром в сфере властвующих, погром, который пошатнул бы самое здание, систему, погром, который вызвал бы борьбу партий, направлений и т.д., но не устранение одного из штифтиков правильно организованной машины»[217].
Под «крупным погромом» Гинсбург, очевидно, подразумевала цареубийство, о чем можно судить по проекту прокламации, написанной ею по поводу предполагаемого покушения на Александра III. В ней говорилось: «Мы будем систематически уничтожать всякого представителя царской власти до тех пор, пока не явится возможность работать для народа законными путями: свободным словом в печати и свободной речью во всероссийском земском собрании. Мы положим оружие только тогда, когда правительство, искренно и навсегда отказавшись от угнетения народа, созовет свободно избранных всей русской землею людей земских и вверит им судьбы государства. Только тогда представители царской власти будут в безопасности»[218]. 14 февраля 1889 года Гинсбург, приехавшая в Россию с целью восстановить «Народную волю», случайно оставила в лавке кошелек, в котором находился проект прокламации. Это привело к ее аресту несколько месяцев спустя. «Опаснейшего врага империи», не сделавшего никаких реальных шагов к осуществлению своих кровожадных планов, приговорили к смертной казни. Александр III заменил Гинсбург смертную казнь вечным заключением в Шлиссельбургской крепости. Через несколько месяцев, раздобыв где-то тупые ножницы, Гинсбург перерезала себе горло.
Систематический террор непременно входил в намерения более-менее заметных революционных групп конца 1880 — начала 1890-х годов. В проекте программы кружка народовольческого толка, возникшего в Петербурге в 1888 году (лидеры — К.Кочаровский, Н.Беляев, В. и Н.Истомины, С.Фойницкий), говорилось: «Из всех систем борьбы с правительством для достижения политической свободы... единственной доступной для нас в настоящее время в размерах, обеспечивающих все шансы на успех, мы считаем систему политического террора. Под системой политического террора мы разумеем ряд нападений на правительство, совершенных непременно тогда и так, когда и как партия найдет это нужным, и сопровождаемых активной поддержкой всякого рода со стороны народа и общества с целью устрашить и деморализовать правительство и вынудить его на нужные для нас уступки. Результатом последовательно проведенной системы террора могут явиться два исхода: первый заключается в том, что правительство немедленно сделает некоторые уступки, которые неизбежно обусловят собой и все дальнейшие, ибо каждая уступка увеличивает силы партии и уменьшает силы правительства; вторым исходом может быть усиление реакции, которое при достаточной продолжительности террористических нападений не может не привести ее к абсурду и невозможности итти дальше, после чего последуют уступки, на этот раз более решительные и, быть может, сопровождаемые катастрофой»[219].
Автор программы, К.Р.Качоровский, полагал, что «на народ и интеллигенцию система политического террора может оказать весьма полезное влияние, постоянно обращая их внимание на партию и преследуемые ею задачи, разрушая в их глазах обаяние правительственной власти, постоянно доказывая полную возможность борьбы с ней»[220]. Организация, или, точнее, партия, мыслилась как строго централистическая, вершину которой венчал «Главный совет». Избежать предательства, которое в условиях централистических организаций, как правило, приводило к их краху, предполагалось строгими мерами по отношению к потенциальным изменникам — «Главный совет» имел право предавать их смертной казни.
Участники кружка опасались спорадического, неподготовленного террора. Поэтому Кочаровский ответил отказом на предложение парижского кружка террористов (А.Дембский, И.Н.Кашинцев, Е.Д.Степанов, А.Л.Теплов и др.)[221] о совместной деятельности, переданное через специально прибывшего в Петербург из-за границы Миллера (А.Мландезена-Геккельмана). Петербуржцы писали парижанам: «Цель нашей деятельности — прочная постановка террора, как системы; цель эта достигается созданием крепкой, достаточно многочисленной и приспособленной к условиям времени и места организации. Последнее еще не выполнено; поэтому всякую террористическую попытку мы сейчас считаем вредной и несоответствующей целям систематического террора, который, повторяем, мы считаем единственно целесообразным. Повторяем, против несистематического террора мы протестуем от лица большинства русских террористов. Так как ваша настоящая попытка, как для нас ясно, во всяком случае, явилась бы попыткой несистематического террора, то мы против нее»[222].
Впрочем, ни систематического, ни какого-либо другого террора ни тем, ни другим организовать не удалось. Добровольный посредник Миллер-Ландезен-Геккельман оказался агентом полиции и вскоре парижские террористы оказались во французских тюрьмах, а петербургские — в российских. Кстати, на «чистую воду» Геккельмана вывел уже после революции 1905-1907 гг. В.Л.Бурцев, причастный к парижским конспирациям, но случайно избежавший ареста. К моменту разоблачения Геккельман, теперь уже под фамилией Гартинг, занимал высокий пост руководителя заграничной агентуры Департамента полиции[223].
Не представляли себе возможности добиться политической свободы без использования террористических методов и участники московского кружка, лидерами которого были М.Егупов, М.Бруснев, П.Кашинский. В составленной ими программе «Временного организационного исполнительного комитета» говорилось: «Мы глубоко убеждены, что при современном отношении общественных сил в России политическая свобода в ближайшем будущем может быть достигнута лишь путем систематического, в форме политического террора, воздействия на центральное правительство со стороны строго централизованной и дисциплинированной революционной партии при дружном содействии всех живых сил страны. Стремясь к созданию боевой социально-революционной организации, мы утверждаем, что таковая может и должна быть создана на почве широкой устной и письменной пропаганды идей социализма в связи с пропагандой идеи политического террора среди демократической интеллигенции всех общественных категорий, среди рабочего пролетариата (так.— О.Б,) и, отчасти, среди сектантовраскольников»[224].
Нетрудно заметить, что для народовольческих или полународовольческих групп конца 80-х — начала 90-х годов террор представлялся единственно возможным способом борьбы в данный момент. Или даже единственным способом заявить о своем существовании. Однако положение к середине 1890-х годов начинает постепенно меняться. Рост рабочего движения породил у революционеров новые надежды и привел к усилению влияния социал-демократических идей. Неизменные неудачи террористических приготовлений — чаще всего еще на уровне разговоров — заставляли усомниться в целесообразности пути «людей 1-го марта».
Эволюция отношения к террору отчетливо прослеживается в изданиях последней в России серьезной организации, которая стремилась подчеркнуть свою связь с «Народной волей» в самом названии — мы имеем в виду петербургскую «Группу народовольцев». Для первого состава группы, выпустившего в 1892 и 1893 годах два номера «Летучих листков», терроризм остается непременным атрибутом борьбы русских революционеров, и автор статьи «Накануне» в первом номере «Листка» пишет: «Надо решительно признать, что обращение русских революционеров к самоличной борьбе с правительством, борьбе террористической, отнюдь не было опрометчивым шагом, сделанным сгоряча... Деспотизм, оставаясь неизменным, и впредь будет толкать их на прежнюю позицию: как ни тяжело подобное положение для всех, а особливо для самих революционеров, но террор все еще не избыт нами и стоит грозным призраком...