»
В то же время в статье подчеркивалось, что «суть народовольчества вовсе не в терроре». Партия вынуждена обращаться к террору «как своего рода суррогату агитации и отчасти пропаганды». Террористические акты — это только «предварительные сообщения», дать политической борьбе дальнейшее развитие, придать ей широту и прочность сможет лишь «выступление на историческую сцену сильной всесословной партии; здесь за живою страстною борьбою революционная интеллигенция впервые положит начало своему тесному союзу с трудящейся массою»[225].
Правда, в заключительной части статьи ее автор, А. А. Федулов, назвав цареубийство 1-го марта 1881 года важнейшим прецедентом в борьбе с правительством, восклицал: «Приуроченная преимущественно к нему революционная борьба в ее высшем напряжении — вечный завет для передовой интеллигенции!»[226]
Участники группы второго состава (1894—1895 гг.), или так называемые «народовольцы 4-го «Листка», приходят, после определенных колебаний, к отказу от терроризма. Сторонниками терроризма, по-видимому, оставались в группе только Е. А. Прейсс и А.А.Федулов. Прейсс и Федулов, редактировавшие третий номер «Листка», датированный 1 апреля 1895 года, высказались на его страницах в пользу террора. Прейсс, по свидетельству участницы группы П.Ф.Куделли, вставила в статью лидера и ведущего теоретика группы А.С.Белевского, относившегося к терроризму отрицательно, целую тираду в защиту террора[227].
Прейсс, кстати, предприняла определенные шаги для организации цареубийства. Осенью 1895 года она отправилась в Москву, где вела переговоры с некими Олениным и Захлыстовым о подготовке покушения. Они предложили ей два проекта: «построить огромнейшую разрывную ракету большой разрушительной силы и направить ее с дальнего расстояния на царский дворец или же отравить воду в дворцовом водопроводе»[228]. Человеческая изобретательность, действительно, оказалась бесконечной. Эти фантастические проекты, разумеется, и не пытались воплотить в жизнь.
На страницах третьего номера «Листка» «два слова о терроре» высказал в «Открытом письме в редакцию» Федулов. Его отношение к возможным результатам террористической борьбы было достаточно осторожным. «Думается мне, — писал Федулов, — что трезвая мысль, защищая террор, не позовет к себе на помощь розовых иллюзий или наивного самообольщения. Отчего, конечно, не услаждать себя надеждой на неизбежные уступки со стороны правительства, но разве мы не будем ближе к истине, если предположим, что террор способен вызвать обострение реакционной политики? Отчего, конечно, не ценить террор, как средство самообороны, но разве правительство медлило когда с репрессалиями против революционеров-террористов, и разве мало у него ловких слуг на смену выбывшим? Нет, у террора — иные, более крупные, задачи»[229].
Ниже Федулов разъяснял, что он понимает под крупными задачами: «Масса, застывшая в сонном прозябании, нуждается не только в том, чтобы перед ней вскрыли и показали в ярких образах революционную идею: там, где мысль никогда не возвышалась до вопросов политической жизни, нужно сперва совершить трудное дело — освободить умы от привычного индифферентизма. Но бледное слово тут бессильно; террор — единственное средство всколыхнуть стоячие болота, кинуть туда такие запросы, о которых никто не слышал в этой мертвой тишине». Любопытно, что автор «Открытого письма» допускал и негативную реакцию массы на террористические акты. Это его не смущало. «Все, что угодно, — писал Федулов, — только не отсутствие интереса на фоне неведения, потому что на этой почве не привьется никакая пропаганда»[230][231]. Итак, все «крупные задачи», которые должен был разрешить террор, сводились к «возбуждению» массы, привлечению ее внимания к политическим вопросам. Вряд ли это могло кого-нибудь из «политиков» вдохновить.
В результате дискуссий, которые велись в группе, было решено отказаться от террора «даже и в теории» и направить издательскую деятельность главным образом на пропаганду и агитацию в рабочей среде. В четвертом номере «Летучего листка», датированном 9-м декабря 1895 года, о терроризме уже не упоминалось вовсе[232].
Во второй половине 1890-х годов отношение к терроризму участников социально-революционных групп в России становится крайне сдержанным, если не отрицательным. Если террор и признавали, то старались открыто об этом не заявлять. Дело литературной защиты терроризма «пришлось» взять на себя эмигрантам.
Дрейф петербургской «Группы народовольцев» в сторону социал-демократизма, их явный отказ от террористических традиций народовольчества вызвал отклик на страницах «Материалов для истории русского социально-революционного движения», издававшихся парижской «Группой старых народовольцев»[233]. В сдвоенном шестом-седьмом выпуске «Материалов...», оказавшимся последним, было опубликовано за подписью «Старый народоволец» «Открытое письмо к народовольцам — издателям «Летучего листка». Под псевдонимом скрывался Е.Г.Левит, в прошлом участник южно-русской организации «Народной воли» середины 1880-х годов. Впоследствии он принял участие в создании партии социалистов-революционеров, но уже к 1905 году перешел к большевикам[234].
В «Открытом письме» Левит дал характеристику «Народной воле», остановившись в особенности на ее тактике. Он считал «Народную волю» безусловно социалистической партией. Однако социализм Левит понимал не как «объективную философскую доктрину», а учение «этическое по преимуществу... социализм — учение революционное и не допускает спокойного созерцания «естественного хода вещей», — он требует сознательного вмешательства в этот ход вещей»[235].
Под «естественным ходом вещей» Левит понимал действие исторической закономерности. Он отрицал, с позиций субъективной социологии, ее объективный характер. Отсюда и неприятие Левитом марксизма, который он по существу отождествлял с фатализмом,.Пока «на арене оставались такие деятели» как народовольцы, заявлял он, «не могло быть места для социального учения, подобного современному русскому марксизму»[236].
Левит всецело одобрял народовольческую тактику, полагая, что современные ему революционеры должны безоговорочно ее воспринять. Он считал, что в России нет «ни одного» политически развитого класса, поэтому партия будет «рекрутироваться» во всех классах общества, особенно «среди интеллигентной молодежи». Поскольку революционные силы немногочисленны, партия должна иметь «строго заговорщицкий характер»[237]. С таких же позиций Левит подходил к народовольческому террору, заявляя, что «единственная ошибка террористической борьбы — ее прекращение»[238].
Новый царь был терроризирован «сильно», подчеркивал Левит, но «недостаточно» , а партия после 1-го марта совершила роковую ошибку — не решилась «на свой страх и риск продолжать борьбу». Народовольцы рассчитывали на поддержку либералов, а не получив, ее растерялись. Несмотря на то, что организация «благодаря разгромам и предательствам» была расшатана, «бороться еще можно было». Когда же революционеры «спохватились, то последовал лопатинский провал, а затем крах последней попытки восстановить «Народную волю» на юге. Гибель южной организации Левит объяснял отсутствием веры и решимости у ее участников[239].
Таким образом, причины неудачи народовольцев сводились к тактическим просчетам партии и к упадку духа и разочарованию, которые овладели большинством оппозиции после 1-го марта. Ведь эпоха террористической борьбы, «кактогдаказалось», не дала никаких положительных результатов. Но это, писал Левит, «казалось тогда: мы теперь знаем, что борьба не была безрезультатна, результаты были, но ими не сумели воспользоваться. Она дала все, что от нее можно было ожидать и в смысле воздействия на правительство, и как могучее агитационное средство». В подтверждение своих слов Левит указывал на «диктатуру сердца», как на победу революционеров, а говоря об агитационном воздействии террора, пояснял: «… я не хочу сказать, что он революционизировал все наше общество, но он пробуждал к жизни, направлял на борьбу все активные общественные силы». Вывод «старого народовольца» был однозначен: «Мы теперь с уверенностью можем сказать, что продолжись борьба, и победа — в смысле политических завоеваний — была бы несомненно одержана»[240].
Выражал он уверенность и в том, что как бы ни называлась новая революционная партия, ее « положительная программа по существу ничем не будет отличаться от программы «Народной воли», поскольку последняя продиктована самой жизнью... в существенном новая партия будет иметь тот же характер, какой имела и «Народная воля». Одним только новая партия будет отличаться от старой — жизненным опытом...»[241]
Призыв к возрождению программных и тактических основ народовольчества вызвал резкую критику со
стороны Г.В.Плеханова. Он посвятил брошюру «Новый поход против русской социал-демократии» разбору «Открытого письма» «Старого народовольца», доказывая несостоятельность его положений. Плеханов, говоря о 1890-х годах, сравнил «Народную волю» с коляской, от которой осталось «р