[323] Как и в изданиях «Северного союза...», отчетливо выраженная террористическая тенденция прослеживается в программной брошюре «Рабочей партии политического освобождения России». Партия сложилась в Минске в конце 1890-х годов, у ее истоков стояли стае революционеры С.Ф.Ковалик и в особенности народоволец Е.Гальперин, «приложила руку» и Е.К.Брешковская. Брошюру «Свобода» написала Л.М.Родионова-Клячко. Отношение партии к террору формулировалось в ней следующим образом: «Направляя свои удары на членов правительствующей группы, мы имеем в виду: удалить, прежде всего, сподвижников царизма — тех представителей власти, которые непосредственно заинтересованы в поддержании существующего деспотического строя, строя, оправдывающего и требующего их участия в управлении страною, сделать их ответственными за их деятельность, карая все, клонящееся ко вреду родины... Систематически, разумно направляя свои удары, партия устрашит и дезорганизует правительство, у которого народ сумеет вырвать принадлежащие ему права. Партия не прекратит своих действий, пока не добьется конституции, наиболее удобной для основной идеи пролетариата. Поэтому партия не остановится на полпути. Добившись сначала конституции только либерально-буржуазной, она принудит правительство дать рабочую конституцию... Боевая роль партии кончится в тот день, когда в России будет провозглашена полная свобода...»[324]
Особенностями концепции терроризма, предлагаемой Родионовой-Клячко, во-первых, было то, что царских сановников предполагалось истреблять не по их должностям, а, по-видимому, в зависимости от характера деятельности: каралась лишь вредная деятельность. Критерии вредности или полезности таковой определялись, разумеется, в самых общих фразах. Во-вторых, партия не собиралась прекращать террористической деятельности и в условиях политической свободы. Ведь другой формы политической свободы, нежели конституционный строй, русские революционеры-государственники в то время добиваться не собирались. Однако и в условиях, когда народ мог бы выразить свою волю голосованием, члены партии «политического освобождения России» не собирались складывать оружия.
Текст «Свободы» был проредактирован Герщуни. Он, в частности, исключил положение, что террор не касается личности государя[325]. Внес Гершуни и некоторые стилистические изменения. В.М.Чернов высказал в свое время мнение, что часто цитировавшаяся фраза из брошюры: «Социал-демократам мы протягиваем свою левую руку, потому что правая держит меч», принадлежит Гершуни[326]. Гершуни была свойственна романтическая приподнятость стиля, он даже написал поэму в прозе «Разрушенный мол», настолько напоминавшую по манере произведения Максима Горького «Песня о Соколе» и «Песня о Буревестнике», что неизвестные издатели, выпустившие произведение Гершуни в Берлине, приписали его Горькому. Чрезмерно «высокий» стиль, граничащий с пошлостью, мог бы вызвать улыбку — если бы за ним не скрывалось определенное видение мира и готовность этот мир изменить, если и не при помощи меча, то при помощи револьвера и динамита. И не пожалеть при этом ни чужой, ни своей жизни.
Итак, террористическая идея в России пережила полтора десятилетия неудачных попыток претворить ее в жизнь, и полицейские преследования ее пропагандистов, и критику со стороны социал-демократов За это время не изменились принципиально ни взаимоотношения власти и общества, ни умонастроения значительной части русских революционеров, считавших, что народные массы не смогут выразить свою волю, если революционеры не расчистят для этого дорогу. Некоторые полагали даже, что для завоевания политической свободы хватит только террористической борьбы. Однако большая часть сторонников террористической тактики, в духе времени, рассматривали ее не как самодостаточную, а как неотъемлемый элемент, дополняющий борьбу массовую, помогающий массовому движению, пробуждающий революционную активность и дезорганизующий в то же время правительство.
В начале 1901 года раздались выстрелы террорисв-одиночек, показавшие, что недовольство части общества политикой властей, не имеющее легальных каналов для выхода, чревато экстремистскими формами протеста. Подобный исход прогнозировали не только радикалы, но и такие сравнительно уравновешенные наблюдатели, как Н.К.Михайловский и П.Н.Милюков[327]. Стихийное возобновление террора воодушевило его последовательных сторонников и заставило заколебаться противников.
В конце 1901 — начале 1902 годов, в результате объединения «южных» и «северных» социалистов-революционеров, к которым тогда же или несколько позднее примкнули «Группа старых народовольцев», «Аграрно-социалистическая лига» и другие заграничные группы, а также «Рабочая партия политического освобождения России», образовалась единая партия социалистов-революционеров. Впервые со времен «Народной воли» возникла всероссийская революционная организация, сумевшая не только объявить террор одним из средств своей борьбы, но и развернуть его в масштабах, далеко превзошедших народовольческие. Террористические теории получили возможность пройти испытание практикой. В свою очередь успехи и неудачи террористической борьбы стимулировали новый виток теоретических дискуссий.
III. Эсеровский террор
1. Идейные основы эсеровского терроризма
Удивительно, но факт — эсеры начали террористическую борьбу до «официального» определения ее задач и места в партийной деятельности. Причины этого были психологического порядка — боялись неудачи и посему решили принять партийную ответственность лишь за успешный террористический акт. Поэтому и будущая партийная Боевая организация считалась лишь инициативной группой, которой предстояло доказать свою способность осуществить задуманное.
В третьем номере «Революционной России» (первом общепартийном издании) о терроре говорилось достаточно неопределенно: «...пункт о терроре может и должен, при известной формулировке, войти в общую программу партии... Признавая в принципе неизбежность и целесообразность террористической, борьбы, партия оставляет за собой право приступить к ней тогда, когда, при наличности окружающих условий, она признает это возможным»[328].
Возможным партия это нашла уже три месяца спустя. 2 апреля 1902 года член Боевой организации" С.В.Балмашев застрелил министра внутренних дел Д.С.Сипягина. После этого в центральном партийном органе появилась статья «Террористический элемент в нашей программе». Статью написал В.М.Чернов при участии главы Боевой организации (БО) Г.А.Гершуни[329]. Кстати, то, что эсеры скрывали свои намерений вплоть до убийства Сипягина, не объявляя о началу террористической кампании, сыграло с ними злую шутку. Социал-демократы, ошеломленные успехом эсеров в не нашли ничего умнее, чем оспорить партийную принадлежность Балмашева, заявляя, что он был просто студентом, выразившим своими выстрелами протест против политики правительства. Вскоре Балмашев был казнен, а партийные «товарищи» продолжали дурно пахнущую дискуссию о том, кому принадлежит свежий труп.
В статье Чернова с удовлетворением констатировалось, что «сколько ни высказывали сомнений, сколько возражений ни выставляли против этого способа борьбы партийные догматики, жизнь каждый раз оказывалась сильнее их теоретических предубеждений. Террористические действия оказывались не то что просто «нужными» и «целесообразными», а необходимыми, неизбежными»[330]. Террористические акты Чернов считал необходимыми прежде всего как средство защиты, как орудие необходимой самообороны.
Причем из контекста статьи следовало, что террор, в отличие от землевольческих или народовольческих представлений, рассматривается им как средство самозащиты не партии от действий полиции, шпионов и т.п., а как способ самообороны общества от произвола властей. В статье говорилось об избиениях демонстрантов, издевательствах над политическими в тюрьмах, «новом» оружии правительства — массовых порках участников беспорядков, обещании министра внутренних дел залить кровью столицу в ответ на мирные протесты, стрельбе войск по безоружной толпе… Чернов, конечно, сгущал краски, рисуя страну, «где правящая клика поистине купается в слезах и крови своих несчастных жертв, отвечая свирепой жестокостью и наглыми издевательствами на малейшие проблески протеста»[331], однако на просторах Российской империи, пока еще не сплошь залитых кровью и слезами, «имели место» и порки, и издевательства, и расстрелы демонстрантов. Гарантий от произвола чиновников не давали ни образование, ни происхождение, ни известность. В этой ситуации террористы могли рассматривать себя как народных заступников и своеобразных гарантов прав российского обывателя. Важно здесь то, что в таком качестве их была готова рассматривать не только значительная часть населения рабочих предместий, но и немалое число завсегдатаев петербургских гостиных.
Другое значение террористических актов — агитационное. Они «будоражат всех, будят самых сонных, самых индифферентных обывателей, ...заставляют людей задумываться над многими вещами, о которых раньше им ничего не приходило в голову — словом, заставляют их политическимыслить хотя бы против их воли. Если обвинительный акт Сипягину в обычное время был бы прочитан тысячами людей, то после террористического факта он будет прочитан десятками тысяч, а стоустая молва распространит его влияние на сотни тысяч, на миллионы»[332]. По мнению Чернова, террористический «факт» был способен изменить взгляды тысяч людей на революционеров и смысл их деятельности вернее, чем месяцы пропаганды.